Мы можем попробовать?

      Джено тяжело дышал, пытаясь прийти в себя после накрывшей его разрушительной волны удовольствия. Его разум категорически отказывался цепляться за сознание, которое с каждым мгновением улетучивалось от него. На бедрах ощущался приятный вес чужой головы, а длинные пальцы рисовали узоры на голой коже.       Это не должно было быть так. Они были лучшими друзьями и соседями по квартире, и их отношения должны были оставаться на этом уровне до конца их жизней — такова была уготована судьба двум друзьям детства, которых свела друг с другом дружба их родителей. Но всего одна ошибка привела их в постель, где они сошлись в страстном танце, который не хотели заканчивать.       Вообще-то предполагалось, что они просто снимут стресс. Учеба отнимала много сил, особенно теперь, когда из-за пандемии они должны были приспособиться к новому устройству жизни. Это было почти невинно сначала: только руки на возбужденных телах друг друга и губы на губах — ничего, выходящего за рамки. Но с каждым разом они падали все дальше, пока, в конце концов, не упали в объятия простыней, сплетая тела друг с другом в паутину взаимного желания.       Они не говорили об этом. Джено пытался начать, но Джемин, его лучший друг, который теперь, вроде как, не совсем друг, всегда ловко менял тему, так что Джено, в конце концов, было неловко продолжать. Он подумал, что Джемин просто стесняется или, возможно, он не придает этому большое значение — не такое, как Джено, — поэтому ему, Джено то есть, следовало бы тоже успокоиться и просто плыть по течению, как он всегда делал, когда не знал, как поступить.       Правда, это не работало, не тогда, когда у него были чувства к его лучшему другу, которые совершенно очевидно выходили за рамки дружеских. Ему нравилось быть с Джемином: и в одной квартире, и в одной кровати — это было одинаково приятно, и он чувствовал себя особенным, словно только он мог получать радость проводить время с Джемином вот так, как будто между ними что-то есть, как будто они не просто спят вместе, потому что больше не с кем и это удобно.       Джено не был особенным, сколько бы он себе это ни представлял. Он был для Джемина другом и любовником на одинокие ночи, но, когда они выходили из дома — из маленького мира, в котором существовали только они, — у Джемина начиналась другая жизнь, в которой у Джено было место только как у друга детства и сына друзей его родителей. Джемин общался с самыми разными людьми самыми разными способами, и некоторые из них казались ему близки, гораздо ближе, чем когда-либо себя чувствовал Джено. Это было больно и обидно, и Джено пытался утопить эти чувства и в алкоголе, и в бесконтрольном поедании мороженого под какую-то дораму, и даже в слезах, которые проливал в темноте своей комнаты — ничего не помогало.       Конечно, со временем Джено привык. Он закопал свои чувства глубоко в душе — так далеко, что едва ли смог бы когда-нибудь снова найти. Он держался полгода, позволяя Джемину называть их друзьями днем и теряться с ним в простынях ночью, погружаясь в удовольствие с именами друг друга на губах. Это было удобно. Это было просто. Это лишало их двоих ответственности, которую им пришлось бы нести, раздели они друг с другом больше, чем просто секс, который, к тому же, был действительно хорош — это весомый аргумент продолжать этот нелепый танец, от которого Джено начинал уставать, но который все еще не хотел заканчивать.       В тот момент, когда Джено отказался от желания большего, приняв свою участь, большего захотел Джемин. Он все чаще касался его, висел на его плече, игриво целовал в щеку в проявлении благодарности или извинений. Он пускал Джено в те части своей жизни, которые прежде не было позволено кому-либо увидеть. Он все чаще отказывал в свиданиях другим людям, отказывался от вечеринок, с которых приходил каждый раз с кем-то новым, в пользу уютных тихих вечеров с Джено, когда они молча обнимались на диване в гостиной и делали вид, что смотрят телевизор, а не погружаются глубоко в свои тяжелые мысли. Они ходили на семейные ужины, улыбаясь, когда родители хвалили их крепкую дружбу, а потом возвращались в тишину своей квартиры и выпускали наружу свою страсть.       Это больше не было удобно. Джено хотел оказаться от него, от своих нелепых чувств. Он хотел, чтобы они были братьями, какими их видели семьи, друзья, учителя и преподаватели. Он хотел, чтобы то, что началось так спонтанно, наконец закончилось, потому что у него не было никакого желания продолжать делать вид, будто его это устраивает. Но Джемин привязал его к себе, не подпуская слишком близко и не позволяя уйти далеко, и Джено ничего не мог с этим сделать, как бы он ни пытался. — Джемин.       Голос тихий, едва громче их с трудом восстановленного дыхания, но он зазвенел в воздухе тяжело и громко, и Джено недовольно поморщился. Джемин, лежащий на его бедре, вопросительно хмыкнул в ответ и чуть поднял голову. Они не могли встретиться с взглядами друг друга, но Джено так хорошо его знал, что в этом не было никакой нужды. — Сколько это будет продолжаться? — О чем ты?       Джено вздохнул, пытаясь успокоить гнев, бурлящий под кожей. Было глупо пытаться делать вид, словно он не понимает, о чем речь — Джемин знал это не хуже Джено, но все равно решил идти этим путем. Только у Джено больше не было желания играть в эти игры и ходить вокруг да около. Они взрослые люди, им скоро защищать диссертации, и ни к чему больше вести себя, как подростки с бушующими гормонами. — Мы должны сделать это сегодня, — твердо сказал Джено, устало закрыв глаза. — Должны решить, кто мы. Я не хочу больше чувствовать, словно я обязан тебе чем-то и отказываться от возможности построить отношения с кем-то другим. — Так ты хочешь отношений с кем-то другим? — голос Джемина звучал обиженно. Джено тихо усмехнулся: какое право этот человек имел обижаться? — Я хочу знать, можем ли мы иметь отношения, прежде чем я научусь желать кого-то, кто не ты.       Джемин молчал. Они лежали в тишине несколько минут, и Джено терпеливо ждал, дав Джемину время, раз он в нем нуждался. Но Джемин так ничего и не сказал, только поднялся с кровати и, даже не взглянув на Джено, вышел из комнаты, накинув на себя рубашку Джено, которая доставала ему до середины бедер. Джено вздохнул, когда дверь хлопнула за спиной ушедшего Джемина, и поднялся с кровати, направляясь в ванную — хотелось смыть любые мысли и всех призраков чужих прикосновений.       Когда Джено вышел из душа, пытаясь высушить волосы полотенцем, в квартире было пусто. Это не было так, словно Джемин собрал все свои вещи и ушел, но в шкафу не хватало пары футболок и джинсов, и любимый рюкзак Джемина тоже исчез. На кухонном столе лежала маленькая записка с лаконичным 'я должен подумать, не теряй, звони, если я нужен'. Джено усмехнулся и, скомкав бумажку, выкинул ее в мусорное ведро.       Не то чтобы это было неожиданно. Всякий раз, когда случалось что-то, с чем Джемину было нелегко совладать, что-то, что выходило из-под его контроля, он сбегал. Прятался, избегал, занимал выжидательную позицию, ожидая, пока все разрешится как-то само собой, без его участия. Джено знал, что Джемин всегда сбегал от ответственности, чтобы набраться смелости наконец взять ее на себя, и он нисколько не был удивлен, что на этот раз история повторилась.       Джемин не появлялся в их квартире две недели. Они, конечно, виделись все это время: у них все еще была учеба и работа в одном офисе, и их родители ни в коем случае не отказывались от еженедельных пятничных ужинов. Поводов встречаться было достаточно, и для всех они выглядели, как обычно, но только они знали, что это не так. Они не разговаривали и не задерживали друг на друге взгляд, не сидели рядом и не оставались наедине. Они делали вид, что между ними все по-прежнему, и у них неплохо получалось, раз никто так и не задал им никаких вопросов.       В конце второй недели, в субботу, когда часы показывали первый час ночи, Джемин появился на пороге их квартиры с полупустой бутылкой какого-то дешевого и отвратительного на запах виски. Джено окинул его равнодушным взглядом и покачал головой, потащив его в квартиру, пока он не разбудил соседей своим шумом. Джено привел его в гостиную, помог снять одежду и уложил на диван. Джемин едва ли что-то осознавал, но, стоило Джено выпрямиться, как он схватил его за запястье мертвой хваткой и испуганно посмотрел внезапно трезвым взглядом. — Не уходи, — прошептал он, подняв вторую руку, чтобы крепче держаться за Джено. — Я должен сказать кое-что. — Я хочу услышать это, когда ты трезв, — холодно ответил Джено, скинув его руки с себя. — Спи. Поговорим утром, на свежую голову.       Джемин хотел поспорить, но не стал, видимо, пользуясь оставшимися крупицами здравого смысла. Джено оставил его одного, не желая оглядываться, и направился на кухню, чтобы выкинуть виски и приготовить для Джемина кувшин воды и таблетки, которые явно пригодятся ему утром. Он был уверен, что Джемин не заслужил такой заботы и должен был страдать, чтобы искупить свою вину, но, в конце концов, Джено был слишком мягкосердечен во всем, что касалось этого несносного человека.       На этот раз, стоило признать, Джено был удивлен. Что бы ни происходило, даже если Джемин выпивал, он делал это в компании своего друга — или даже друзей — и хорошего дорогого алкоголя. Никогда прежде Джено не видел, чтобы Джемин залечивал свои раны дешевым виски и в одиночестве, после чего полз домой с видом побитого пса. Это было странно, но думать об этом не хотелось: у Джено было достаточно тем для размышлений, и еще одной ему не требовалось, поэтому он со спокойной душой ушел в свою комнату и уснул быстрее, чем ожидал.       Утром они не разговаривали, и это была инициатива Джено. Он приготовил завтрак на двоих, дал Джемину еще одну таблетку и свежие вещи, которые постирал днем раннее. За все это время он не проронил ни слова и старался избегать смотреть на своего друга, который, в свою очередь, не сводил с него глаз.       Дело не в том, что Джено не был готов к разговору: он готовился каждый день все эти две недели и был готов в любой момент дня и ночи. Но Джемин не был, и для Джено, который знал его более двадцати лет, это было достаточно очевидно. Поэтому Джено дал ему время и дал выбор — или он соберется с мыслями и заговорит первым, или они не поговорят совсем и разойдутся вот так, по-идиотски, оставив этот шлейф недосказанностей на всю оставшуюся жизнь.       К вечеру Джемин, кажется, наконец собрался с мыслями. Он нашел Джено на балконе, подкрался к нему со спины и, ничего не говоря, забрал из его рук сигарету, чтобы потушить и кинуть в пепельницу, где за последние дни образовалась немаленькая горка. Вообще-то Джено не курит, но эти две недели были тяжелыми, ему требовался легкий способ сбросить напряжение, и он снова взялся за сигареты, к которым не прикасался со старшей школы — именно тогда Джемин отучил его. — Мы должны поговорить, — Джемин посмотрел на него.       Они стояли рядом, облокотившись локтями на перила, но Джено смотрел на город, а Джемин — на него, прижавшись спиной к балконной перегородке. Если бы Джено хотел, он мог бы почувствовать запах геля для душа с ароматом малины и легкий запах перегара, несмотря на то что Джемин уже трижды чистил зубы мятной пастой и полоскал рот. Но Джено предпочел прислушаться к запаху недавно прошедшего дождя и сырости асфальта — этот аромат не напоминал ему о сладких ночах с человеком, которого он, возможно, хотел бы забыть. — Я знаю, что поступил, как кретин, — продолжил Джемин, не дождавшись ответа. — Я знаю, что вел себя так все это время, и я, наверное, заслужил того, чтобы ты дулся, но дай мне объяснить. — Я никогда не запрещал тебе объяснять, — тихо сказал Джено, стуча пальцами по перилам. Джемин вздохнул, согласно кивая. — Ты прав, это… Это я ни разу не нашел смелости поговорить с тобой. Но вот он я сейчас, стою перед тобой, как будто голый, и готов открыть тебе все, что на душе. Ты все еще хочешь узнать, Джено? — Меня бы не было здесь, если бы я не хотел.       Джемин снова кивнул. В словах Джено не было ни капли лжи, только чистый факт: он не из тех людей, которые держатся за то, что им не нужно. Если Джено все еще был здесь, значит, он сам этого хотел, значит, ждал чего-то, и только Джемин мог дать ему это. — Я боюсь, Джено. — Меня? — Себя.       Джено удивленно вскинул брови, заинтересованно посмотрев на Джемина. Тот сразу отвел взгляд, глядя на их отражение в окне гостиной, и вздохнул. — С тобой не так, как со всеми, понимаешь? Я ни к кому раньше не привязывался вот так, не хотел спокойной семейной жизни и вот этого всего. Я не помню, чтобы кто-то делал меня счастливым только лишь своим существованием и чтобы все эти романтические штуки случались, когда я был с другими. Но с тобой это все есть. Я думал, мы просто спим вместе, ну, знаешь, помогаем друг другу, пока у нас затишье на личном. Но это вообще не так, это не просто переспал и забыл. Я испугался. — Ты все еще боишься? — Я не знаю.       Джено понимающе кивнул и снова отвернулся, глядя на раскинувшийся перед ним город. Несмотря на поздний час, улицы были заполнены людьми и машинами — жизнью, которая скользила между силуэтами, исчезающими, чтобы появиться где-то еще. Стоя на своем небольшом балконе, выброшенный из людского потока, Джено впервые чувствовал себя вне этой жизни. — Мы можем попробовать? — Что? — Джено равнодушно посмотрел на него. Джемин закусил губу. — Ну, отношения и… вот это все. Я не знаю, каково принадлежать кому-то, и не знаю, каково, когда кто-то принадлежит тебе. Но если я должен узнать, я хочу, чтобы это был ты. — И что потом? Если тебе не понравится, ты просто сбежишь? — Я больше не буду сбегать. Не от тебя точно.       Джено знал, что это ложь. Джемин всегда убегал, и он не изменится только лишь ради Джено, который не хочет гнаться за ним, когда он снова захочет спрятаться. Но он не стал говорить ничего об этом и позволил этой лжи остаться, задержаться в теплом вечернем воздухе, который они делили между собой. — Мы можем попробовать.       Голос Джено был слишком тихим для городского шума, в котором текла жизнь. Но он был достаточно громким для хрупкого мира, в котором они существовали только вдвоем, отдельно от людского потока, который грозил проглотить их. Их мир был безопаснее, но сохранить его было гораздо сложнее.