Табу

Зик сидит один в пустой гостиной, только огонек его сигареты, красной точкой маячит в темноте. Он думает о своем брате. Привезти его в Атланту было лучшим решением, едва ли не единственно верным. После недели в реабилитационном центре, изможденный, осунувшийся Эрен едва ли не на коленях молил забрать его оттуда. Зик помнит эти ощущения: жалости, пополам с брезгливостью, смутного злорадства и какой-то скребуще-тянущей боли в груди. Ему было тяжело смотреть на брата в таком состоянии. Всю жизнь он ненавидел его, всю жизнь задавался вопросом, почему отец дал Эрену все, что отобрал у него. Еще подростком, в кадетке, пытаясь уснуть на жесткой шконке в казарме, Зик представлял, как вырастет, приедет в отчий дом, посмотрит Грише в глаза и спросит «Почему? Почему он, а не я?». Пытаясь выжить, заботясь о полубезумной матери, Зик все равно пытался оправдать отца, убеждая себя в том, что тот просто слабый и безвольный человек. Эта злоба и эта ненависть стали сильнейшим мотиватором, определявшим каждое решение в его жизни. Зик из кожи вон лез, чтобы получить стипендию, добиться всего сам, даже вытащить мать из дурдома. Он все ждал подходящего момента, и каждый вечер перед сном представляя себе лицо отца, когда он наконец окажется у него на пороге, и тот поймет, что он потерял, и от чего отказался. Даже мать, казалось, шла на поправку, вела себя совершенно нормально, только очень заторможенно из-за лекарств. Они вместе приехали в Нью-Йорк и Зик планировал это «воссоединение семьи», все пытаясь подгадать правильный момент. И возможно, все было бы хорошо, если бы Дина не слетела с катушек, и, задурив голову сиделке, не сбежала в ночь. Потом, на суде адвокат упорно доказывал, что она действовала спонтанно, но где-то в глубине души Зик знал: его мать планировала это убийство. Дина много лет была на учете у психиатра и потому единственно возможным приговором было принудительное лечение в спецучреждении закрытого типа. Больше всего Зика поразило поведение отца, Гриша выставил себя настоящей жертвой: картинно заламывал руки, рыдал и все повторял, что лишился и жены, и сына. Сразу же после этих событий Эрен загремел в клинику неврозов и не присутствовал на слушаниях. Зик внезапно понял, что все эти годы жил иллюзией, представляя себе момент их встречи, на деле же — Гриша даже не взглянул в его сторону все время, пока шел суд. Как только все закончилось, Зик окунулся с головой в работу, окончательно закрыв за собой дверь в прошлое и в семью отца. Поэтому он был немало удивлен обнаружив на своем пороге всклокоченного мальчишку, который пришел познакомиться с братом. Старые чувства: жгучей обиды, острой несправедливости и злобы вновь пробудились при виде этого домашнего зеленоглазого котенка, который родился с серебряной ложкой во рту, всю жизнь прожил в полной и любящей семье, познал внимание и ласку, и только теперь, став взрослым, наконец-то увидел, что за человек был их отец. Зик ощущал глубокое моральное удовлетворение от того, что Гриша поступил с Эреном так же, как и с ним — просто выкинул из своей жизни, как напоминание о чем-то тяжелом, болезненном, попытался откупиться деньгами и изолировать от себя пацана. Ненависть к отцу объединила их, и Зик открыл для брата двери своего дома. Эрен клялся и божился, что не знал о его существовании, о бабушке и дедушке со стороны отца, и в это несложно было поверить, зная Гришу, и то с какой легкостью он вычеркивал из своей жизни даже самых близких людей. И если Эрен доверился брату с первых минут, приник к нему, как к едва ли не единственному родному человеку, то Зик выжидал, наблюдал за тем, как меняются его собственные чувства. Он находил что-то завораживающе-сладкое в страданиях своего брата, ему нравилось наблюдать за его нравственным падением: как в добром, отзывчивом мальчугане просыпалось что-то жуткое, темное и порочное… Нет, он вовсе не хотел ломать Эрену жизнь, и в самые тяжелые моменты оказывался рядом и подставлял плечо, но… Зик всегда считал себя поломанным, неполноценным, и видеть тот же надлом в Эрене было высшим наслаждением. Во всех своих подростковых фантазиях Зик представлял себе Эрена именно таким, каким увидел впервые — залюбленным, добрым мальчишкой, который верит, что добро обязательно победит, а справедливость восторжествует. Эрен всегда был где-то «над» ним и от того его было так просто ненавидеть. Но с каждой пьяной выходкой, с каждым злобным выпадом, с каждым неправильным нравственным выбором брат словно становился ближе, все глубже и глубже опускаясь на дно страданий и боли, где Зик провел всю свою жизнь. Зик любил и ненавидел брата одновременно. Между ними по-прежнему была огромная разница: Эрен был юн, беспечен, пользовался популярностью, и это было так тошно, видеть, как все то, чего Зик добивался долгим и упорным трудом само падало Эрену в руки. Но этот надлом, внутренний раскол, который произошел в нем после смерти матери, было уже не спрятать. И Зик не мог устоять перед искушением снова и снова подталкивать брата к краю бездны, вместе с ним вглядываться в бесконечную черную тьму, что таилась в душе их обоих. С появлением Аккермана все окончательно вышло из-под контроля. Зик был готов простить брату даже сорванный контракт — так упоительны были его страдания, так глубоко и яростно он нырял в саморазрушение. Но когда Зику позвонили из полиции и попросили срочно приехать, он понял, что слишком увлекся, потакая брату во всем. Эрена нашли без сознания в одной из темных комнат в клубе Сохо, в его крови был целый коктейль из алкоголя, каннабиноидов, кокса и черт его знает чего. Нет, хоронить брата Зик намерен не был, поэтому подключил все свои связи, чтобы избавить его от последствий этой выходки, проплатил самый дорогой реабилитационный центр и каждый день обрывал телефон его лечащему врачу, чтобы узнать о состоянии Эрена. Зик отправил его в дом родителей отца, там, где о нем позаботятся и он точно будет под присмотром. И едва дождавшись стойкой ремиссии — приехал сам, чтобы провести время с братом. Все было хорошо. Эрен вел себя как пай-мальчик, честно проводил время со стариками, приходил не позже десяти, исправно пил таблетки, и даже случайная встреча с Аккерманом, казалось, не выбила его из колеи. И все же этот бурный, истеричный роман не прошел бесследно, и Эрен наконец-то стал именно таким, каким Зик мечтал его увидеть — сломленным, но не смирившимся человеком со шлейфом тяжелого прошлого за спиной. И вот теперь, впервые за все это время, Эрен не явился домой к назначенному часу. Уже начало четвертого, и Зик в который раз слушает пустые гудки в трубке, падающие в пустоту, и жуткое чувство тревоги растекается по венам. Зик думает о худшем, но понимает, что принять это не готов. Он не хочет потерять Эрена. Ночную тьму разрезает рокот мотобайка и все внутри Зика отзывается на этот звук. Живой. Осторожный щелчок замка, и сквозь дверной проем, в полутьме, Зик видит, как Эрен проходит на кухню, оставляет шлем на столе и припадает к кувшину с водой. Кадык ходит в такт глоткам, и Зик тоже ощущает жажду, вот только совсем иного толка. Зиппо высекает сноп искр, и ее пламя бликует в стеклах очков, привлекая к себе внимание. — Ты видел который час? — сурово спрашивает Зик, — Где ты был? — Какая тебе к черту разница? — огрызается Эрен, опираясь о стену напротив, — Не строй из себя строгого папочку, выглядишь нелепо. — Я твой старший брат, и мне не наплевать на то, что с тобой происходит. — Старший брат, говоришь? — хищно улыбается Эрен, подходя ближе, и в нос бьет резкий запах дыма и гари, словно он только выбрался из преисподней, — Тогда какого черта ты так на меня смотришь, будто сожрать готов? Зик теряется от этого выпада, только со свистом втягивает воздух, но Эрен не думает останавливаться, он только начал. Присаживается рядом на подлокотник кресла, наклоняется к его лицу и шепчет на ухо: — А знает ли твоя милая Пик, что ты уже все руки смозолил, представляя свой член в моей заднице? Это — удар ниже пояса, то, в чем Зик страшился признаться даже самому себе, потому что желать собственного брата — табу. В какой момент мальчишка успел превратиться из жертвы в охотника? Когда успел разгадать его и заглянуть так далеко, в самые глубины ада, что разверзлись в душе Зика давным давно? Он чувствует себя охотничьим псом, которого дикий волк загнал в ловушку, и понимает, что способен только скулить, умоляя о пощаде, но все же находит в себе силы встать и резко оттолкнуть Эрена, опрокидывая на пол: — Что ты мелешь? — Эй, тише, разбудишь стариков, — усмехается тот, глядя из-под спутанных прядей, — Может перестанешь врать хотя бы самому себе? Ты хочешь меня. Признай это. — Ты обдолбан? — Пустяки, это просто ешки, — жутко улыбается Эрен, демонстрируя на ладони розовую таблетку в форме сердечка, — И я жду, что ты тоже отправишься со мной в страну чудес. Эрен сидит у его ног, глядит исподлобья, широко расставив ноги, и оглаживает себя, подкидывая бедра, так призывно и чудовищно пошло, в точности так… как во всех жутких снах, что терзали Зика с самого первого дня их знакомства. — Ну же, братец, хватит бегать от самого себя. Просто возьми — пока еще можно, пока дают. — Черт подери, Эрен, завтра ты вернешься в клинику, — резко говорит Зик, поднимаясь из кресла. Но едва он доходит до коридора, как чувствует, что Эрен одним прыжком пружинит на ноги, подлетает сзади и резко разворачивает к себе. Последнее, что он успевает расслышать, это категоричное «Нет», а после его губы накрывают чужие — влажные и горячие, и Зик совершенно растворяется в этом поцелуе. Неправильность, извращенность происходящего так кружит ему голову, что он не сразу замечает горький, химический привкус во рту и только тогда до него наконец доходит — чертово экстази, Эрен все-таки победил. — Ну же… — шепчет он заполошно, стягивая резинку с волос, и каштановые кудри рассыпаются по плечам, бликуя в свете фонарей, что пробиваются через штору, — Ты же хочешь этого. Всегда хотел. Это правда. Тысячи и тысячи раз Зик представлял себе этот момент, но представлял совершенно иначе. Все это время он думал — у него все под контролем, он диктует правила игры, а младший брат — ведомый и зависимый пацан, с чьим мнением даже не стоит считаться. Когда? Когда все перевернулось с ног на голову? Когда он успел потерять себя и допустить такое? — Эрен, пожалуйста, не надо, — умоляет Зик, пытаясь вырваться из цепких объятий, но Эрен только прижимается теснее, и тянет его руку к своему паху, давая почувствовать красноречивый горячий бугор, что упирается в ширинку. От мальчишки несет костром и бензином, смешанным с терпким мускусом молодого тела, и от этого запаха к чертям сносит крышу. Зик чувствует, как наркотик делает свое дело, отдаваясь слабыми вибрациями во всем теле, и каждое ощущение, каждое прикосновение становится в тысячу раз ярче. — Давай же, они-чан, возьми то, что так отчаянно хочешь, я разрешаю, — шипит Эрен, задирая его водолазку и припадая к темному соску. Зик не понимает, отчего его так несет — от прикосновений мальчишки, от этого вульгарного «они-чан», или от снисходительного «разрешаю», но он наматывает на кулак патлатые кудри, притягивает к себе, и впивается в приоткрытый рот отчаянным, жадным поцелуем, сминает и вылизывает податливые губы. Он ждал этого слишком долго. Движения Эрена дерганые, нетерпеливые: вырывается из его рук, тащит вниз джинсы, Зик даже не успевает понять, когда тот успел раздеться сам. Все это так неправильно, так запретно, и от того еще слаще, еще желаннее и острее. Где-то на периферии сознания маячит мысль, что все это — грязная игра, и младший брат просто использует его, найдя слабое место, но наркотический экстаз, близость такого желанного тела и собственные, сумасшедшие фантазии не дают Зику остановиться. Эрен опускается на колени, трется лицом о его пах и смотрит снизу вверх совершенно жутким, пронизывающим взглядом, от чего Зик весь покрывается мурашками и хочет отпрянуть. «Это неправильно, так нельзя» — бьется в затуманенном экстази мозге, но тело не слушается, отзываясь блаженной судорогой на каждое прикосновение пацана. Точно звереныш, Эрен зубами стаскивает с Зика белье и на мгновение замирает перед крупным необрезанным членом прямо у его лица. Зику хочется вцепиться ему в волосы, насадить его на свой член и трахать до самых гланд, остервенело и зло, до слез и сдавленных хрипов. Но он не смеет. Ему слишком очевидно указали его место. И потому тот только облокачивается о стену, сцепляя сзади руки в замок, чтобы не дать себе ни единого шанса на грубость. Сосет Эрен паршиво — не держит ритм, берет неглубоко и только дразнит. У Зика чувство, что ему это в новинку, он удивлен, особенно после романа с Аккерманом. Это немного отрезвляет, и Зик готов остановиться, запускает пальцы в каштановую гриву и тихо говорит: — Не надо, Эрен, хватит. Тот вскидывает на него огромные зеленые глазищи, глядит вопросительно и обиженно, понимая, что теряет контроль: — Тебе не понравилось? Тогда возьми сам, — поднимается на ноги и забирается на кресло, призывно оттопырив смуглую худую задницу с соблазнительными ямочками. О, сколько раз представлял себе эту картину Зик, представлял именно так: смуглые бедра, и его рука с обручальным кольцом, сминающая эти нежные холмы. — У меня нет ни презервативов, ни смазки, — рациональное ищет путь к отступлению. — Плевать, придумай что-нибудь. Я чист, ты недавно забрал меня из больницы, и я ни с кем не трахался с тех пор, как… — Эрен не успевает закончить, потому что палец Зика уже ныряет в него: растягивает и проникает глубоко, буквально тут же находя простату, прокатывается по ней, выбивая гортанный стон. Для Зика это — величайший момент откровения, когда самая запретная мечта становится реальностью, когда все демоны которых прятал он глубоко внутри, вдруг вырвались на свободу, и он знает, что сейчас точно не сможет остановиться. Нетерпеливо он пристраивается сзади, пытается быть осторожным, но не может себя сдержать и все-таки толкается в этот жар и в эту тесноту, стараясь игнорировать и протестующие стоны, и тяжелое дыхание распятого перед ним мальчишки. Он знает, что это последний его шанс быть сверху, что эти мгновения экстаза дорого ему обойдутся, но прямо сейчас — все равно. Он вбивается в Эрена короткими сильными толчками, тянет назад за волосы, вынуждая запрокинуть голову, и в момент сокрушительного оргазма впивается ему в загривок собственническим, звериным укусом, от которого Эрен взбрыкивает и пытается сбросить его с себя, но это только добавляет остроты. Перед глазами мелькает белая молния, и Зик падает на Эрена вжимая в жесткую спинку кресла, кончив так, как никогда не кончал в жизни. Зику хочется обнять Эрена всем телом, сплести пальцы, лежать так долго-долго, каждой клеточкой ощущая его близость, ему хочется говорить нежные слова благодарности и шептать всякую чушь. Но единственное, на что хватает сил, это тихо сказать: — Я всегда буду на твоей стороне, Эрен. И никогда тебя не брошу… Он ждет ответных признаний, хоть чего-нибудь, но вместо этого Эрен мягко выскальзывает из его объятий, поспешно натягивает джинсы, пряча полуэрегированный член, и жестко усмехается: — Надеюсь, что это правда, вспомни об этих словах завтра, когда увидишь утренние новости Атланты.