братско-сестринская

Если Лиза зовёт подруг к себе в гости — сделать уроки или посмотреть кино, непременно звучит вопрос: «А Ваня будет?» Ваня днем бывает редко, но когда бывает, подружки строят глазки и томно поправляют волосы. «Давай дверь приоткроем, душно», и подруга ложится так, чтобы проходя мимо можно было точно увидеть, как плавная линия бёдер исчезает под короткой юбкой. Лизу это не раздражает, хотя, наверное, должно. В каком-то плане, это даже приятно. Она знает, что Ваня красивый, что он нравится девушкам, и это ее брат — с лицом на миллион долларов. И если бы он сошёлся с кем-то из ее подруг, наверное в этом бы тоже что-то было. Они бы могли проводить больше времени вместе. Но вдвоем тоже неплохо — Ваня уже живет на съемной квартире, но часто ночует дома; тогда Лиза заходит к нему в комнату под любым глупым предлогом, и он всегда рад ее видеть. Так, кажется, было всегда. Очень быстро они прошли всю эту историю с братско-сестринской ненавистью; к первому классу у Лизы уже был любящий брат. Родители, вечно чего-то требующие, вечно недовольные, вечно смотрящие с укоризной, переставали иметь значение, когда Ваня, откинув с лица длинные волосы, сосредоточенно объяснял, что нужно взять за икс и на что делить. Рассказы одноклассниц о том, как они с братьями дерутся за пульт от телевизора, звучат абсурдно. Лиза думает, что, может, мама с папой просто слишком успешно промыли им с Ваней мозги: вы же Янковские, вы — родная кровь, вы — брат и сестра. И все такое. Ваня приезжает переночевать обычно на выходные, Лиза лежит на кровати в его комнате, пока он сидит за столом. С Ваней можно болтать бесконечно долго и говорить что угодно, поэтому Лиза говорит: — Я никогда не целовалась. Ваня посмеивается, уточняет: — А что тот мальчик из Эл-Эй? Лиза морщится. — Неа. — А тот, с которым ты гуляла, когда мы в Швеции были, помнишь? Она качает головой глядя в потолок. Ваня прикусывает язык, чтобы не сказать слава богу. Дураком был тот парень, он это понимал даже в свои тогда семнадцать. — Меня сегодня позвали на свидание. Так что понимаешь, к чему я этот разговор завела. — В смысле? Ждешь совета? Лиза так и смотрит в потолок, абсолютно обыденно, а потом поворачивает голову, и лицо у нее такое спокойное, как всегда. Глаза только веселые, Ваня по глазам ее может понять очень много эмоций. Она по его, должно быть, тоже. — Научи меня, а? Ваня смеется. Ты, говорит, Лизонька, справишься. Все будет нормально, оно, типа, по инерции. Все получится. Лиза раздраженно вздыхает, закатывает глаза, говорит: — Вань, ну я не хочу вот это вот, он меня поцелует, а я даже не в курсе, что там к чему, понимаешь, нет? Ваня вроде бы понимает. Еще Ваня задней мыслью понимает, что идея, на самом деле, так себе. Что в обществе такое как-то не одобряется, и Лиза тоже не ребенок, наверняка это понимает, просто игнорирует. Игнорировать не сложно, потому что они близки. Потому что было столько прикосновений, столько «Ваня, намажь сестре нос кремом от солнца», или «Заплети Лизе косу», а пару лет спустя «Лиза, замажь Ванин синяк чем-нибудь, ходит позорится.» И все это было касаниями — теплыми пальцами на коже; Ваня вспоминает как он возвращался с бокса, и Лиза с интересом разглядывала его боевые ранения, в шутку дула на ссадины и проводила пальцами по цветущим синякам. Все это было абсолютно нормальным, и поэтому это тоже должно было быть нормальным (хотя бы почти). Лиза молчание воспринимает не совсем верно, и говорит, Вань, ну пожалуйста-пожалуйста, ну разочек. Ты же меня любишь. И это правда, Ваня от сестры без ума. Когда только родилась, конечно, она маленькому Ване казалась скучной и странной, постоянно лежала и плакала. Но где-то когда Лиза пошла в первый класс, у него проснулся весь этот комплекс старшего брата, и Лизу хотелось любить, защищать и баловать. Но не целовать же. По-крайней мере, не так. Вот только «ты же меня любишь» имеет над Ваней безграничную власть. Эта фраза за последние лет пять его лишила такого количества сладостей и столько раз повесила на него уборку, что не пересчитать. Потому что он правда ее любит, вот той самой нежной братской любовью, о которой, разве что, в книгах могли писать. Поэтому пускай, думает Ваня. Ему кажется, что это должно ощущаться как-то не так — неправильно или, может, просто неприятно, но Лизины губы ощущаются, в целом, никак. Ощущаются привычно, так же как все прошлые объятия и прикосновения, с раннего детства и до сих пор, целовать ее — просто, и все. Ваня даже больше думает о том парне, что ее куда-то позвал. Кто он вообще, будет ли он хорошо себя вести, не полезет ли куда не надо, мало ли. И будет ли он целовать ее вот так. Еще Ваня считает в голове — пять секунд, и хватит. Лиза несколько мгновений улыбается, прикрыв глаза, а потом открывает их и говорит: — Поняла. Вроде бы. Ваня хочет спросить про этого парня, что за парень, кто такой, я его знаю? Сколько лет, где живет, он из твоего класса? Ваня хочет спросить, но не спрашивает. Вечером Лиза смотрит интересное кино с красивым мальчиком, а после сеанса он провожает ее до метро и целует, запустив пальцы в уложенные плойкой волосы. Всю дорогу до дома Лиза улыбается. Брат присылает смс-ку когда она уже идет от метро. Спрашивает, как прошло. Лиза пишет: «Классно» Это правда. Вечер был чудесный, и она очень надеется, что мальчик позовет ее на свидание снова. От него у нее бабочки в животе и все прочее, а еще она пишет «Но целуешься ты лучше ;)» потому что это тоже правда.

***

Ваня приходит поужинать с семьей однажды в субботу. Из-за его учебы Лиза уже видит его совсем редко, переписываются они тоже нечасто — слишком привыкли общаться глаза в глаза. Объятия за объятиями, Ваня говорит, что соскучился до смерти, и Лиза говорит я тоже, я тоже, я тоже. Не говорит только, что ей иногда серьезно так грустно, что хоть плачь. В комнате за стенкой вечно пусто, и где-то внутри бывает тоже. Столько лет вместе, вы же Янковские, родная кровь; а теперь Ваня как будто ее бросил одну с родителями, которым вечно что-то надо, а сам там живет у себя в квартире и радуется. Это, конечно, не так. Лиза знает. И главное, что он все-таки пришел. — Ты решила, куда хочешь после школы? — спрашивает мама. Лиза этот вопрос ненавидит всем сердцем, как и большинство вопросов за ужином. Но этот особенно. — Я же уже говорила. Мама много злится в последнее время. Может, она тоже скучает по Ване. Иногда Лиза думает о том, как легко отделалась по сравнению с братом. К нему они всегда были строже, и может быть теперь, когда они не видят его месяцами, может быть маму мучает совесть, и от этого она только злее. — Так скажи еще раз. Лиза вздыхает. — ГИТИС, мам. — Почему не МХАТ? — спрашивает отец. Лиза мысленно его передразнивает, бубубу, почему не МХАТ, я вот учился во МХАТе, бубубу, так хорошо во МХАТе, надо во МХАТ. Да кому надо-то? — Да не хочу я туда. Хочу в ГИТИС, — врать Лиза не любит, но иногда так легче. — Как ты, мам. — Это из-за Вани, — осуждающе говорит мать. Отец качает головой, а она продолжает. — А Ваню, хочу напомнить, во МХАТ не взяли. Лиза родителей любит, но иногда им хочется в горло вцепиться. Она думает о том, как ей было вместе с Ваней грустно, когда он не поступил. Как он пришел домой, закрылся в комнате и плакал, а родители только качали головами, и Лиза расплакалась тоже, сама не зная почему. Просто Ване было плохо, и поэтому было плохо ей, и она думала, что он ее не пустит, но все равно постучалась к нему, а он пустил, и они сидели на его кровати с мокрыми глазами, и вытирали друг другу слезы, пока из грустного это не стало очень смешным. Лиза открывает рот, чтобы сказать что-то, что матери точно не понравится, или от чего отец скажет ей немедленно идти в свою комнату и до завтра на глазах не появляться, и, честно, это такие мелочи по сравнению с тем, что она чувствует, но Ваня находит под столом ее руку и сжимает. Лиза смотрит на него, а он улыбается, как-то так виновато, как будто ему все ее подростковое отчаяние понятно, и понятно, что оно из-за него. Говорит: — Конечно, Лизе будет лучше со мной в ГИТИСе, мам. Мы должны держаться ближе, мы же брат и сестра. — Точно, — радостно подхватывает Лиза. — Мы же Янковские. Мы же родная кровь. После ужина они сидят на балконе, и Лиза утыкается лбом ему в плечо. Запах ее волос — Ваня много про него думает, когда Лизы нет рядом, настолько за эти годы он к нему привык. Как будто так пахнет тепло и любовь, и без этого запаха Ваня холодный и одинокий каждую секунду жизни. — Ты же на ночь останешься, правда? А Ваня не собирался. Вернее, собирался, но с этими семейными перепалками совсем перехотел. Отчий дом, конечно, хорошо, но больше — пытка. Ване бы Лизу оттуда забрать поскорее, наверняка ее мать с отцом тут заебали еще как. Ваня думает о том, как ему было шестнадцать, и они всей семьей отдыхали на Шри-Ланке, но он чем-то довел отца, и тот сказал «Ты летишь домой завтра, и неделю из дома не выходишь, ты меня понял?», и Ваня, конечно, все понял. Что тут было не понять. Было обидно, но и сидеть дома он, конечно, не планировал — способ обойти отцовские запреты был. А Лиза тем же вечером скинула мамину сумку Prada в бассейн вместе с лежавшим внутри телефоном, и ее, конечно, отправили домой тоже, а когда Ваня спросил, зачем она это сделала (история про неудачное хвастовство перед подружками доверия не вызывала), Лиза сказала как что-то само-собой разумеющееся: «чтобы тебе не было скучно дома неделю». И Ваня так и просидел неделю, как сказал отец; смотрел с Лизой телевизор и играл монополию, и скучно не было ни разу. Ваня думает о том, как Лиза ничего не боялась, лишь бы побыть рядом с ним, а он не хочет остаться на ночь, потому что обижен на мать. Лиза поднимает на него взгляд, и губами в щеку шепчет: — Ты же меня любишь. И Ваня конечно останется. Хотя бы чтобы не было холодно и одиноко в двушке на Тверском. Холодно, — думает Ваня, целуя Лизу в лоб. — И одиноко. — Останусь, Лиз. А ты поступишь, и ко мне переедешь, да? Они, наверное, оба думают об этом. Ваня представляет теплые утра как в позднем детстве, вместе чистить зубы у раковины, вместе смотреть кино, вместе готовить (готовит Лиза, Ваня сидит рядом и открывает рот, если она протягивает ему ложку на пробу) и вместе мыть посуду (моет Ваня, а Лиза сидит довольная, зная что аргумент про ты меня любишь работает безотказно). И вроде бы Ване двадцать с хуем и хотеть пора не этого, а чтобы было, куда водить девушек или друзей, но он пробовал, и счастлив не был, а сейчас сидит с Лизой и счастлив. Так что какая разница. *** Родители соглашаются, хоть и повозмущавшись немного, мол, Ваня взрослый мальчик, нет ему повода жить с сестрой. Лиза расставляет книги на полке, с которой Ваня с утра выкинул какой-то хлам, даже не глядя. Он смотрит — как она тянется выше, волосы убирает набок, шея голая, ноги босые. Смотрит, и не может поверить. На улице уже темно, Лиза говорит: — Пора спать, наверное. Мне жених должен присниться, между прочим. На новом месте. Ваня болтает с ней, пока она не засыпает, и Лизе снится, что из института ее выгоняют, и Ваня со сломанным носом плачет вместе с ней. Все снова так, как было когда-то. Как стирается грань личного пространства даже не чувствуешь, а может дело и в том, что она не стирается, ее просто нет. Просто два пространства сливаются в одно, Лиза после пар уставшая с непривычки засыпает на его кровати, и Ваня находит в ванной что-то для снятия макияжа и стирает ей тушь, а потом ложиться спать в ее комнате, и все вокруг пахнет теплом, пахнет Лизой, и не хватает только чтобы ее волос можно было коснуться рукой. Через пару месяцев можно. Концепта раздельных комнат уже нет, им уже не пятнадцать, спят где придется, зимой холодно, и у Вани только одно теплое одеяло, второе он не покупает. У Вани только одно теплое одеяло, но две теплые руки, и этого, вроде, достаточно. На недолгое время Лиза начинает встречаться с одногруппником, тогда приходится ночевать у него, и она ловит себя на мысли, что, каждый раз засыпая с ним или даже пока он ее трахает, она просто хочет домой. К Ване. — А чего случилось? — буднично спрашивает Ваня, когда узнает, что они расстались. Он мог бы предположить, что ей плохо, но Лиза знает, что он знает — все в порядке. Просто если бы внутри нее что-то болело, у Вани болело бы тоже, поэтому он знает, что ей похуй. — Да просто… не сложилось. Ваня треплет ее по щеке, улыбаясь мягко. Лиза смотрит на него, и это всегда немного странно — смотреть на Ваню внимательно. Как смотреть в зеркало. — И еще, — говорит Лиза. — Он тоже целуется хуже тебя. Ваня не знает, что она имела под этим ввиду. Потому что Лиза, должно быть, сама не знает, сказала и сказала, так же как она всегда говорит вещи, которые приходят на ум. Ваня знает, что теперь мысль об этом не выходит из головы, что хочется поцеловать ее постоянно, двадцать четыре на семь, он только и думает, что об этом и сам себе оправдывается, что это нормально, что просто ну, они так близки, что можно и… Нихуя это конечно не нормально. Ваня знает, Лиза знает тоже. Лиза думает, что, наверное, ее подруги ненавидящие братьев были нормальными, и теперь у них с ними отличные отношения. А они с Ваней друг друга слишком любили, и теперь это уже одержимость. В ночь после ее двадцатого дня рождения Ваня сцеловывает блестки с ее плеч. Лиза сама не знает, как это произошло, наверное, просто, они пили, хотя никто из них не пьян. — Ты тоже об этом думал все это время, да? Ваня прикусывает ее за шею — щекотно, сладко, внутри все дрожит, снаружи тоже — шепчет на ухо горячо: — Постоянно. Наверное, просто, вселенная поздравляет ее с днем рождения. Лиза смертельно хочет его рот на своем, думает только об этом, и они целуются еще так долго, пока это не кажется бесконечным, пока его рука между ее ног не становится мокрой пиздец, и Ваня нависает над ней, оперевшись на локти, входит почти, но еще не, смотрит в глаза, дышит тяжело, спрашивает: — Больно? Лиза думает, Вань, какой больно, я же уже не школьница-девственница, это уже не мой страшный первый раз, можешь просто меня трахнуть и все. Лиза думает, больно-не-больно, я тебя люблю, мне с тобой хорошо, я хочу тебя. Лиза фыркает. — Вань, — говорит. — Успокойся, ты у меня не первый. Ваня думает, Лизонька, какой нахуй не первый, какая нахуй разница. Ты моя сестра, я скорее себе руку отгрызу, чем причиню тебе боль, что ты за глупости говоришь. Ваня думает, я тебя люблю, мне с тобой хорошо, я хочу сделать тебе приятно. И повторяет: — Больно или нет? — Не знаю… — брови хмурит. — Просто как-то не очень. А потом очень. И еще лучше. Ваня вылизывает ей шею, и то, как он держит ее за подбородок, откинув ей голову назад — это почти грубо. Лиза где-то на задворках думает, что ей бы точно не понравилось, если бы такое провернул ее бывший парень, который однажды слишком сильно потянул ее за волосы во время секса, а она перехватила его запястье и спросила серьезно «Ты что, идиот?» Но с Ваней это нравится, с Ваней, кажется, понравится все, что он может с ней сделать. Ваня старший брат, он всегда знает лучше, как тогда, когда она попросила научить ее целоваться, и как сейчас, когда он говорит «раздвинь ноги» и Лиза слушается, потому что он знает, как ей нужно, знает чего она хочет, даже лучше, чем она сама. Потому что все, что может сделать Ваня — правильно. И он делает — делает ртом, и пальцами, и языком, и Лизе никогда не было хорошо раньше — она думала, что было, но теперь знает, что хорошо только с Ваней, и больше ни с кем. *** Сначала весело, потом наскучивает — проверять, что можно сделать при родителях, родственниках или друзьях, как далеко можно зайти. На дне рождения общей подруги Ваня делает вид, что перебрал с алкоголем, а Лиза говорит, что повезет его домой, и в подъезде он вылизывает ее прямо под юбкой, посадив на грязный подоконник на лестничной клетке. — Тебе, Лиза, так повезло с братом, — говорит бабушка. Конечно повезло. Под столом Ваня гладит ее кончиками пальцев по намокшему белью. В гостях у родителей он зажимает ей рот, когда трахает, и отец утром спрашивает, что с рукой. — Доигрался с собакой, походу, — говорит Ваня, и Лиза хихикает и говорит ему почти неслышно: — Гав. Вот только мама выставляет в инсту двусмысленные фотки, и где-то внутри Ваня знает, что она знает, и Лиза знает тоже. И, наверное, нет ничего удивительного в том, что она не против. В конце-концов, они же Янковские.