Тысяча свечей

Инспектор Лестрейд пришёл ровно в девять, едва затихли в стылом воздухе отзвуки Биг-Бена. Пунктуален, как и все мы, англичане. Я невольно взглянул на часы моего брата – давным-давно мои часы. Однако я не знал, договаривался ли о встрече Холмс. Впрочем, не посвящать меня в свои планы для него в порядке вещей. Лестрейд в прихожей зябко стряхнул с себя утренний туман и громогласно заявил миссис Хадсон, что завтракать он не будет – неотложные дела. Хотя она и не предлагала. Войдя в гостиную, инспектор не уселся скромно на диванчик, как он это обычно делал, а начал расхаживать взад и вперёд. Верный признак того, что дело не на одну трубку, по словам моего друга Холмса. Усы Лестрейда нервно подёргивались, когда он что-то бормотал на ходу, загибал короткие пальцы и поминутно поглядывал на часы. Холмс не заставил себя долго ждать. Хлопнула наверху дверь, и мой друг бодро сбежал по лестнице. Как всегда, свеж, аккуратно одет и причёсан. Истинный джентльмен. Если не видеть его в образе пьянчужки-лудильщика. Или святого отца. Или услужливого кэбмена. Или… Словом, Холмс – мастер перевоплощений. Одень его хоть в женское платье, он и в нём будет смотреться органично. – Очень рад видеть вас, инспектор, – почти хищно поздоровался Холмс. – Новое дело? В последние дни он опять заскучал, но хотя бы больше не украшал стену монограммой королевы с помощью пуль тридцать восьмого калибра. Ковёр, чтобы скрыть это художество от миссис Хадсон, я ему не дал. Лестрейд скорбно поджал губы, так, что усы жалостливо повисли, как у престарелого бульдога. – Жуткое дело, Холмс! – воскликнул он своим резким голосом. – Неслыханное! – Опять кого-то застрелили за закрытой дверью и не оставили никаких следов? Или подозрительная смерть без всяких признаков насилия? – ничуть не смутился Холмс. – Если бы! – всплеснул руками инспектор. – С такими делами, во славу королевы и Господа, Скотланд-Ярд уж как-нибудь сам справится. Я бы, конечно, мог на это возразить. Всякий раз, когда дело было хотя бы на одну трубку запутанным, к Холмсу прибегал Грегсон, по его словам, самый толковый инспектор Скотланд-Ярда. А когда бравые полицейские уже успевали изрядно вытоптать следы на месте преступления, неохотно приходил иногда и сам Лестрейд. Но я не стал об этом говорить – незачем припоминать джентльменам их маленькие слабости. – Итак? – выдержав необходимую паузу, осведомился Холмс. Лестрейд стал судорожно рыться в карманах пальто. – Так, где же она… – Наконец, он извлёк из кармана, который проверил первым, но счёл пустым, клочок бумаги. – Вот. Я посмотрел на листок. На нём, явно в спешке, были нацарапаны три имени. – Шеймус Лок, Китти Шок и Колин Баррелл¹, все от девяти до одиннадцати лет от роду, – прочитал Лестрейд. – Убиты сегодня ночью на западной окраине. А я давно говорил, что надо запретить эту свистопляску в ночь Гая Фокса!² – Убиты дети?! – воскликнул я горестно. – Неслыханно! – И обернулся к Холмсу за поддержкой. – Наш долг – найти и наказать убийцу! – немедленно отозвался тот. – А теперь, прошу вас, инспектор, посвятите нас в подробности… Я не буду теперь излагать все нюансы этого отвратительнейшего из всех возможных преступлений. Факт остаётся фактом. Трое несчастных детей, ряженные в страшные костюмы, обходили дома в поисках угощений. И какой-то негодяй наложил на них свои нечестивые руки. Я не сторонник разнузданных веселий, творящихся в ночь на первое ноября. Но нашей с Холмсом главной задачей стало отыскать убийцу! Я уже надел тёплый дорожный плащ и кепи, ожидая моего друга вместе с инспектором. Однако Холмс задумчиво застыл перед календарём миссис Хадсон. Я почти видел, как работает его самый совершенный в мире мозг. – А вы знаете, какое вчера было число, Ватсон? – не оборачиваясь, спросил он. Несомненно, он почувствовал мой взгляд специальными тепловыми точками на кончиках ушей. Я же читал его монографию об органах осязания у сыщиков. – Тридцать первое октября, – ответил я. – А почему вы спрашиваете? – Пойдёмте! – решительно развернулся к нам Холмс. По пути Лестрейд путано излагал нам свои гипотезы. Убийца скрылся в неизвестном направлении, не оставив никаких следов. Только с ангельских головок бедных детей оказалось срезано по локону. Чернокнижник? Служитель какого-то дикого культа? Во время своего пребывания в Индии я наслушался жутких историй, которые я когда-нибудь запишу и выпущу отдельной книгой. Когда мы прибыли на место преступления, где уже топтался Грегсон с мрачным сержантом, Холмс тщательно обследовал двор, крыльцо и дверь на предмет следов. Не осталось ни квадратного дюйма, который он бы не рассмотрел в свою лупу. В тёмном, обшарпанном холле, не знавшем газовой лампы, также ничего не обнаружилось. По крайней мере, мой друг молчал. Я же, повинуясь долгу, пытался воссоздать в воображении страшные события, которые здесь развернулись. Холмс не проявлял никаких эмоций. Только глаза его вдохновенно сверкали в полутьме. Таким я часто видел его во время расследования – собранным, деятельным, даже как будто бесчувственным. Ведь мой друг твёрдо убеждён, что чувства лишь мешают делу. Возможно, поэтому он и стал великим сыщиком. Я же всё ещё неспособен отделить своё личностное отношение к преступлению и преступнику от холодного анализа улик. Но улик практически не было – и не факт, что в данном случае меня это расстраивало. Мне хотелось побыстрее выбраться отсюда и забыть об этом деле. Но как врач и просто как жаждущий справедливости человек я обязан был помочь докопаться до истины. Холмс, кажется, так ничего толком и не нашёл. Усы Лестрейда, который держался непривычно тихо, обвисли ещё больше. Грегсон и сержант, обнаруживший тела, ушли заполнять протокол. Но Холмс не выглядел обескураженным – я вообще никогда не видел его таким. Он посмотрел на часы и сказал: – Подождём. К шести начнёт смеркаться. Инспектор, с вашего позволения, мы бы хотели остаться с доктором в этом доме и кое-что проверить. Ваше присутствие не является необходимым. Лестрейд, очевидно, собирался возразить, но потом только махнул рукой, развернулся и ушёл. Мы с Холмсом остались одни. – Дорогой Ватсон, – обратился он ко мне участливо. – Как вы неоднократно могли убедиться, круг моих осведомителей весьма обширен и пёстр. – Я кивнул. Конечно, старьёвщики, горничные, мальчишки… Везде пролезут, всё подсмотрят. Они всегда поставляли Холмсу самые ценные сведения. Но о ком мой друг говорит на этот раз? А он, словно желая ещё больше разжечь моё любопытство, добавил: – Я не вправе просить вас остаться. Ибо тот, с кем нам, возможно, придётся столкнуться, может произвести на вас неизгладимое впечатление. Я борюсь со злом по мере моих скромных сил. И я не хотел бы, чтобы вы подумали, что я самонадеянно пошёл бы на сделку с его прародителем. "Господи, да что он такое говорит?!" – пронеслось в моей голове в тот момент. Но вслух я сказал: – Холмс! Мы бывали с вами в таких передрягах, что… Если, конечно, вам угодно, чтобы я последовал за Лестрейдом… – Наверное, обида засквозила в моём голосе. – Простите, дорогой Ватсон. Я не должен был в вас усомниться. – Мне показалось, что голос Холмса потеплел, когда он положил мне на плечо свою руку. И мы стали ждать. Уже минуло время пятичасового чая, и серый день начал тускнеть за окном. Но Холмс не спешил зажигать лампу. И когда стены тёмного дерева почти слились цветом с окном, Холмс внезапно прошептал (я даже вздрогнул от неожиданности): – Он должен будет прийти за их душами, потому что они погибли в канун Дня всех святых. Учтите, он совсем не такой, каким его изображает легенда. Легенды вообще часто лгут. – Кто? – выдохнул я, и с моих губ сорвалось облачко пара. Я заворожённо смотрел, как оно наливается всеми красками заходящего солнца. А когда сообразил, что солнца Лондон не видел уже несколько недель, да и не время сейчас для него, услышал незнакомый голос. – Джек О'Лантерн³. К вашим услугам, – учтиво представился… Да, вероятно, это и был "осведомитель" Холмса. Хвала Всевышнему, боевая выучка не дала мне позорно упасть в обморок, как в тот раз, когда я увидел якобы воскресшего Холмса. Я крепко зажмурился, надеясь, что морок развеется сам собой. Но когда снова открыл глаза, стоящий передо мной… джентльмен в прекрасном – нельзя не отметить – костюме в лучшем викторианском стиле никуда не испарился. Вы, наверное, не понимаете, что именно меня так поразило. Я объясню: представьте себе, что в пустом, тёмном доме, где накануне произошло тройное убийство, вы увидели живого скелета, который только что назвал вам своё имя. И имя это широко известно в связи с одной не очень красивой легендой. Но что же Холмс? На него появление гостя не произвело никакого впечатления. Скорее он принял это как должное. – Джек, – кивнул он. – Шерлок, – ответный лёгкий кивок, рукопожатие. У меня сложилось впечатление, будто они давно знакомы. – Джек, это мой друг и коллега, доктор Ватсон, – представил меня Холмс. В свой черёд мне пришлось взглянуть в бездну абсолютно чёрных, пустых глазниц и пожать тонкую костяную кисть. Не скрою, для этого мне потребовалось всё моё мужество. А Холмс между тем не терял времени на разговоры. – Джек, – начал он. – Я понимаю, что ты вынужден забрать в потусторонний мир души убитых детей – ведь они погибли в твой день. Но я хотел попросить тебя об услуге. Скелет понимающе склонил череп. – Ты просишь, чтобы я нашёл убийцу? – Голос у него был низкий и глубокий. – Ты угадал. – Что ж, это несложно для меня. По правде сказать, я и сам намеревался разобраться с ним. – В глазницах О'Лантерна блеснул и погас недобрый огонь, и мне стало по-настоящему жутко. Что же может сотворить с человеком такое инфернальное существо, неугодное ни Богу, ни Дьяволу? Безгубый рот О'Лантерна разошёлся в зловещем оскале, он крутанулся на месте, и мне показалось, что перед глазами у меня поплыло. Его не было несколько минут. А когда я снова чётко увидел его высокий, тонкий силуэт, то понял, что в длинных руках бьётся, как рыба, вытащенная на сушу, какой-то человек. – Вот он. – О'Лантерн, по-видимому, обладающий недюжинной силой, с отвращением разжал пальцы, и человек рухнул к нашим ногам. И тут же по-паучьи попытался отползти в угол. Но О'Лантерн, Холмс и я обступили его с трёх сторон. Глаза пленника загорелись звериной злобой. Он понял, что ему не уйти. – Я убил их во славу Сатаны! В это поганое новое время люди стали забывать, кому действительно следует поклоняться! – брызгаясь слюной, выкрикнул он. И тут же выкатил глаза, получше разглядев того, кто его похитил. – В твою славу! Верни нас в старое доброе время твоего всемогущества! – Убийца перекатился на колени и распластался у наших ног. Он явно был не в себе. – Слишком много новых машин, слишком много света… – Он зажмурился, будто свет прямо сейчас слепил его глаза. – Ты обознался, недостойный, – с холодной яростью осадил его О'Лантерн. – И осквернил мой день своим тягчайшим преступлением. Но я тебя покараю, как ты того заслуживаешь. Твою душу я заберу вместе с душами твоих невинных жертв. Преступник застыл, и его рот раскрылся в ужасе. На миг в моей душе даже шевельнулась жалость к этому человеку – это естественное движение любой души при виде обречённого. Но лишь на миг. В следующий я вспомнил о его деяниях. В руках О'Лантерна оказалась горящая свеча, я даже не успел заметить, как он её достал и зажёг. Холмс не выказывал ни малейших признаков удивления, он молча наблюдал за совершающимся возмездием. – Ты слышал о лампах в тысячу таких свечей? – прошелестел О'Лантерн. Преступник будто лишился дара речи от страха. – Изобретение Эдисона и Свена? – вырвалось у меня непроизвольно. Но, как мне показалось, я с честью вынес удивлённый (и вовсе не злой) взгляд тёмных глазниц, направленный на меня. – Не знаю, – ответил О'Лантерн, как мне показалось, озадаченно. – У нас это изобрёл доктор Финкельштейн. Холмс рядом деликатно кашлянул. И в мгновение ока О'Лантерн вновь превратился в невыразимо жуткое создание. – Но я говорю даже не о лампах, более ярких, чем все свечи, которые ты когда-либо зажигал на своих мерзких ритуалах, – вновь заговорил он, и убийца съёживался от каждого его слова. – Я посажу тебя на порождение нового мира, который ты так ненавидишь, – электрический стул⁴. Через твоё тело будет идти ток, пока сердце не остановится и ты не умрёшь. По правде сказать, услышанное привело меня в ужас. Старое доброе повешение гораздо гуманнее. Но лицо Холмса осталось непроницаемым. Убийца затрясся крупной дрожью, когда О'Лантерн протянул к нему костяную руку самой смерти, издал протяжный стон-крик, и его глаза побелели и закатились. – Вы думаете, это слишком суровая казнь? – обратился ко мне О'Лантерн, застав меня врасплох. Я что-то промямлил, а он серьёзно пояснил: – Доктор Финкельштейн утверждает, что это самая гуманная казнь будущего, которая покорит Новый свет. Но ему нужны испытатели. Я промолчал. В конце концов жизни троих невинных детей стоят этого… А О'Лантерн развёл руки и совсем другим, ласковым голосом позвал: – Лок! Шок! Баррелл! Я не поверил своим глазам: вокруг него из ничего сгустились три тени, готовые следовать за ним. Он свёл вокруг них руки, словно обнимая. – Ничего не бойтесь, – шепнул он им. Потом поднял с пола бесчувственное тело убийцы и кивнул нам на прощание. И прежде чем я успел ответить, О'Лантерн, его новые подопечные и приговорённый преступник исчезли в пыльном вихре и звуках леденящего воя. Я стоял как громом поражённый. – Вот так, – тихо сказал за моим плечом Холмс. – Надеюсь, вы не будете описывать этот случай в своих мемуарах. И уже через много лет, осмысливая эту историю, я задаю себе вопрос: так кто же на самом деле является чудовищем? Существо, всем своим видом напоминающее смерть? Или тот, кто носит человеческое лицо, как маску, чтобы скрыть чёрную душу? Для меня ответ однозначен, будто его освещает светильник Джека мощностью в тысячу свечей.