Beati possidentes

После сегодняшних событий в церкви Данталиона терзали навязчивые мысли. Если Уильям и есть Соломон, то сегодня в церкви он правильно сделал, что целовал его пальцы. Тепло кожи Уильяма, казалось бы, еще было на его губах. И если Уильям и есть Соломон, Данталион всегда будет рядом — еще не раз поцелует... и не только в руку. Прижмется к его телу, раздвинет губы языком, а затем... Возможно, Данталион всегда желал Соломона. Но прежний Соломон был человеком Господа, он был близок Данталиону, дарил ему тепло и целомудренную отцовскую ласку. С ним рядом никогда не было возможно думать о том, о чем Данталион уже думает с его потомком — легко краснеющим упертым мальчишкой с такой чистой, теплой и приятной на ощупь кожей. Так Данталион и лежал, уже будто готовясь ко сну, — терзаясь от странного волнения, смешанного с жаром. Вспоминая, каково это — снова жить, мечтая об объятиях господина. Но тут дверь в его комнату скрипнула, и перед его постелью возник Ситри — все еще какой-то всклокоченный, словно еще не отошедший от взбучки в церкви. Видимо, он, как и Данталион, был взвинчен и просто жаждал выплеснуть накопившиеся эмоции. — Как ты смел пытаться обольстить избирателя, нефелим! — это было совершенно возмутительно. Хотя, раз Ситри так обеспокоился, наверное, Данталион был и вправду неотразим. Ситри же, не в силах сдержать возмущения, даже кулаки сжал, но почему-то совсем ничего не сделал, когда Данталион ухватил его за руку, повалил на свою постель и навис сверху. Во мраке большие лучистые глаза Ситри казались драгоценностями. Чтобы видеть все оттенки их цвета, Данталиону не нужен был свет. Данталион, завороженный их лихорадочным блеском, перекинул через бедра Ситри одну ногу и вжался в него тазом. Ситри, словно собираясь извергнуть поток брани, раскрыл губы. Но он ничего не сказал, лишь судорожно схватил ртом глоток воздуха, потому что Данталион вдруг потерся о него крепким телом, своим пахом — об его. — Извини, я не стану отвечать сейчас, — голос Данталиона обволакивал, очаровывал. — После сегодняшнего... — в этот момент Данталион мог бы обольстить даже ангела. — Мою кровь будоражит желание, — он выдохнул слова прямо в губы, которые снова приоткрылись. От Ситри вкусно пахло сладостями, и, протолкнув язык ему за щеку, Данталион ощутил странный, вяжущий язык, но приятный привкус мятных леденцов. Данталион потерся бедрами еще раз — медленно, чтобы расчувствовать ответное желание. Ситри царапал тонкими пальцами по простыне и слабо бился под ним — словно просто создавая видимость того, что желает освободиться. Конечно, его сопротивление не было настоящим, не то бы от комнаты Данталиона ничего не осталось. Ситри просто было хорошо и тоже хотелось расслабиться — это было очевидным. Им обоим сейчас не помешала бы разрядка — слишком много потрясений выпало недавно на их долю. Но власть — властью, главное — снова перевернувшая жизнь обоих встреча с Соломоном. Данталион вдруг выпустил губы Ситри и странно взглянул в его теперь уже сияющие желанием глаза: — Продолжим разговор после того, как расслабимся, ладно? Один раз... и не думай о рангах, — щеки Ситри погорячели. Не думать о рангах было невозможно, но в конце концов, расслабляться иногда тоже нужно. Почему бы и нет? Ситри просто кивнул, позволяя уверенным рукам Данталиона раздевать его. Данталион не собирался быть нежным, зато он был горяч и ласкал Ситри очень страстно, отдавая дань восхищения его прелести. Жадно вылизал тонкое горло и выступающие вперед ключицы, долго мял пальцами крупные соски, оттягивал их, пощипывая за самый кончик, пока они не вспухли и не стало казаться, что эта грудь может принадлежать еще не до конца расцветший девице. И ногам, что Ситри скрестил за его спиной, позавидовала бы любая девчонка. Только член, по которому Данталион увлеченно двигал рукой, напоминал ему о том, что это парень сейчас высоко вскидывает под ним узкие бедра. Потому, что стонал Ситри тоже словно женщина — надрывно, очень высоко. А Данталион, отдавшись моменту, страстно владел его телом, пока магический барьер, поставленный им, колыхался вокруг постели, не давая звукам вырваться наружу. А потом они лежали вместе, дышали в такт. И Данталион, лениво оглаживая плечо Ситри, думал, что с господином Соломоном все будет иначе, с ним все будет на равных, и его Данталион никогда не сравнит со смазливой девицей, как этого. Потому, что господин Соломон, он... дорог ему, настолько, насколько может быть кто-то дорог демону. Попутно у Данталиона пронеслась мысль, что на троне он будет смотреться куда представительнее Ситри — даже по этому критерию он больше подходит на роль правителя. Ситри же думал, что если Данталион упомянет когда-то об этом случае, его надлежит убить. Хотя этого выскочку и так надлежит лишить жизни. А еще почему-то Ситри казалось, что Данталион будет вечно молчать о произошедшем между ними сейчас, не захочет, чтобы о его подобных склонностях до времени прознал избиратель. Сколько длился их отдых? Да пока Ситри легко не соскользнул с кровати Данталиона, дразняще пощекотав длинной прядью его живот и бок. Повинуясь какому-то наитию, Данталион протянул руку и пропустил мягкие, удивительно теплые волосы сквозь пальцы, сжал их в руке — словно пытаясь задержать Ситри ненадолго. Тот замер, пораженный. Ситри сразу осознал, что Данталион понимает его куда лучше, чем кто бы то ни было на свете, несмотря на то, что соперничество и разница в родословных делает их вечными непримиримыми врагами. Но этот безвкусный демон, этот простак не должен, ни за что не должен понять, что Ситри, так же как он одинок, что он так же истосковался по мудрым словам и нежным ласкам Соломона. Что время, силы и даже власть без Соломона не имеют вкуса. Да, они скоротали без него множество лет, и было это... Словно бы ты сел за праздничный стол, получил порцию ни с чем не сравнимого по своему вкусу деликатеса, насладился им. Но порция смехотворна мала, а ты ничего не можешь поделать — ведь редкостное блюдо пришлось поделить на семьдесят две порции. И оно закончилось. И тебе ничего не остается, кроме как смириться с тем, что тебе больше ничего не достанется. И ты смиришься с этим. А потом, увязая зубами в пережеванных нитках, будешь без конца жевать ситцевую салфетку со своих колен. Тереть ткань между зубов, пока она не станет безвкусной кашицей. Потом глотать, пытаясь фантазировать, что она обладает вкусом. И будет чудом, если тебя, спустя долгие годы вдруг снова неожиданно угостят чем-то стоящим. Но чудеса иногда случаются. Слава всему сущему, населяющему Преисподнюю, Ситри все-таки не пришлось умалять свое достоинство принца. Данталион, как и следовало простаку, не выдержал и первым озвучил мучивший обоих вопрос: — Ситри, а, если бы Соломон был с нами. Не этот не помнящий нас избиратель, а истинный Соломон, ты же жаждал власти? — Не твое дело! — Ситри взвился, окончательно ускользая из пределов досягаемости Данталиона, подхватил с пола свою одежду, но уже у двери все-таки смягчился: — Идиот, ну зачем мне тогда нужна была бы... — сорванный голос Ситри прозвучал так забавно, что Данталион улыбнулся. — Понятно... — Данталион заложил руки за голову, чтобы было удобнее лежать, и потянулся. Он, как многие демоны, замечательно видел в темноте, и сейчас в полной мере наслаждался тем, как красив Ситри, как гибки нежные линии его точеной фигуры. Тот одевался, потряхивая волосами, но медленно, словно и сам не торопился уйти. — Да куда тебе!... — Ситри торопливо натягивал на себя штаны. Улыбка Данталиона стала шире, и ему захотелось съязвить. — Ты это... заходил бы в скором времени еще. Только вот не знаю, может быть, к тому времени я уже получу трон владыки и буду делить постель с избирателем... — Да ни за что! — Ситри сам широко улыбнулся. — Никто, кроме меня, не получит трона Люцифера. «И внимание Соломона», — хотелось бы добавить ему. Но неизвестно было, как к этим словам отнесется Данталион. Иногда нефелимы, совсем как людишки — позволяют себе ревность. Ситри немного приоткрыл дверь и легко выскользнул в щель, оставив Данталиону слабый запах конфет, смятые простыни и новые мысли. О том, что они больше не одиноки.