Хранитель памяти

Ветер прошумел в кронах деревьев, наклоняя густые верхушки в сторону. Зелёные ветви сразу заговорили что-то друг другу приглушёнными голосами, зашептали шелестом листьев, и потом вновь стало тихо. Лес застыл неподвижной стеной, надёжно укрывая свои секреты в плотной куще. Чёрный ворон, удивительно крупный для своей породы, мягко опустился на толстый сук рослого дуба на опушке. Хищные когти цепко вонзились в древесную кору. Блеснув рубиновым глазом, птица наклонила голову вбок и вдруг резко взмахнула смоляными размашистыми крыльями, дёрнулась вверх и закружилась, завертелась вихрем. С верхних веток дерева сорвалось несколько листьев, и они, мерно покачиваясь, полетели вниз. Человек, словно из воздуха возникший на месте ворона, небрежным движением руки стряхнул их со своего тёмного в красных пятнах плаща. Затем он выпрямился, поднял голову и, сощурив подслеповатые глаза, всмотрелся в зловещие очертания пунцовых туч, надвигающихся с востока. Всё замерло; атмосфера вокруг была пропитана зноем, влагой и электричеством. «Будет гроза», — подумал Итачи, положив ладонь на шершавый ствол. Оторвав взгляд от неба, он посмотрел вниз, туда, где в листве пряталась серо-бурая кора дерева. Крепкая ветвь спокойно выдерживала его вес, и сам дуб был на достаточном расстоянии от деревни, так что его не могли заметить. Сейчас он немного передохнёт, восстановит чакру и двинется дальше на север, обратно к их с напарником убежищу. Кисаме наверняка недоумевает, где он, а может статься, и так уже давно догадался. Теперь, когда всё должно было кончиться завтра, Итачи было всё равно. Этот дуб, могучим гигантом возвышающийся над другими деревьями, был ему знаком, и поэтому из всего многообразия флоры вокруг он выбрал именно его для своего краткого привала. Кроме того, это дерево было своеобразной финальной точкой прощального маршрута Итачи, его последним ностальгическим подарком самому себе, его бередящим душу воспоминанием. Разве не мог он позволить себе одну маленькую человеческую слабость напоследок? Пальцы Итачи, скользящего взглядом по стволу, неожиданно согнулись и сильнее впились в грубую кору. Он увидел. Конечно, дерево успело вырасти с тех пор, поэтому то, что он искал, находилось теперь намного выше, чем раньше. Один точный прыжок, и человек в плаще бесшумно приземлился на ветку несколькими метрами ниже. Невольно затаив дыхание, он приблизился к телу дерева и коснулся вырезанных на его загрубелой коже букв. Много лет назад, когда Шисуи, заговорщически усмехаясь, чертил острым лезвием на тонком стволе дуба линии, Итачи был против. Он считал это вандализмом, пустой и попросту бессмысленной затеей. Он был серьёзным и вдумчивым ребёнком, ему было не до детских шалостей и улыбок во весь молочнозубый рот. А Шисуи всё царапал неподатливую кору перочинным ножиком, что-то воодушевлённо приговаривая про увековечивание в памяти и азартно блестя глазами, и всё пытался приобщить к своему замыслу откровенно скучающего товарища. С малых лет он хотел оставить след в истории, пусть и знали бы о нём только его единственный четырёхлетний друг да молчаливое, тогда ещё совсем молодое дерево. Усмехнувшись, Итачи ещё раз пробежался глазами по криво накаляканному, едва читаемому, наибанальнейшему «Мы были здесь - Ш И». Следы их первых совместных тренировок находились тремя метрами ниже – на столько подтянулось ввысь дерево за прошедшие с тех пор два года. Итачи едва исполнилось шесть, и он, уже полный надежд и амбиций в свой совсем ещё юный возраст, готовился поступать в академию. Ствол в этом месте был испещрён россыпью слабых чёрточек – то были его первые неумелые попытки метать сюрикены. Чуть ниже был виден более чёткий короткий рубец – сюда угодил принесённый ему Шисуи настоящий боевой кунай. Итачи помнил, как сильно обрадовался, когда с первой попытки попал им точно в середину ствола, бросив оружие из-за спины в прыжке с переворотом. Хоть и виду тогда он, конечно, не подал. Позже, повзрослев, Шисуи и он больше не ломали о чешую коры заточенные лезвия кунаев. Окончив академию и став полноценными шиноби, оба стали использовать специально отведённые площадки для тренировок на окраине города. Кожа дуба несколько лет оставалась нетронутой. Однако тот, оставаясь свидетелем их скоро закончившегося детства, всё так же хранил мерный гул голосов и укрывал двоих прохладой своей листвы в жаркие дни. Поступив на службу, они стали видеться реже, но по негласной договорённости оба избирали местом своих редких встреч тень раскидистого дерева, летом устраиваясь на земле у его корней, а зимой стоя прислонившись к его стволу. Итачи спрыгнул ещё на несколько ветвей вниз, разматывая временной клубок всё дальше и дальше. Изумрудные листья мягко шелестели над ним, словно страницы отрывного календаря, слетая с веток и неторопливо опускаясь куда-то в кущу. Вскоре дуб, выросший так же быстро, как и Итачи, нашёл себе нового юного последователя заместо Шисуи. Человек, закутанный в чёрно-красный плащ, замер тремя метрами ниже у вновь расцарапанного косыми чертами и беспорядочными короткими блёклыми надписями ствола. Он оцепенело смотрел, а в его ушах звенел детский смех. Из твёрдой грязно-серой коры на него глядели блестящие восхищённые глаза. «Ух ты! Нии-сан, я тоже так хочу!» Итачи сделал шаг навстречу и, закрыв глаза, дотронулся до глубоких вертикальных отметин, отстоящих друг от друга ровно на полпальца. «Вау, все шесть сюрикенов точно на одной линии! Теперь моя очередь!» Его маленький брат любил это место. Любил это высоченное могучее дерево с густой кроной и мягким перешёптыванием листьев. Любил, когда в прохладе его тени Итачи поправлял ему стойку и показывал верное направление руки. Любил наблюдать, как тот, не глядя, с лёгкостью попадает в ствол и любил сам бросать россыпи сюрикенов, надеясь, что хоть один из них достигнет цели. Любил вырезать на коре дерева смешные рожицы и буквы их с братом имён. Любил в жаркий полдень лежать на траве под сенью дуба и разглядывать сквозь паутину листвы проплывающие облака, бесконечно спрашивая Итачи, какие фигуры ему видятся в их пушистой белизне. Наверное, он так любил это место просто потому, что здесь они были вдвоём. «Саске, нам пора возвращаться» «Нии-сан, ещё пять минут!» Ребёнок, закусив нижнюю губу, старательно выводил что-то краем сюрикена в светлой ложбинке с другой стороны дерева у его подножия. Скрытый плащом Итачи открыл веки и переместился на соседнюю ветку. Голое продолговатое пятно, находившееся теперь на высоте восьми метров над землёй, так и не покрылось корой. Здесь, на мягкой тонкой древесной коже, Саске оставил целый рисунок из отрывистых прямых линий. «Нии-сан, смотри! Это мы! И наш клан!» — гордо заявил его брат, смахивая с раскрасневшегося лица капли пота. Рука Итачи, на секунду задержавшись в воздухе, легла на тёмные порезы в гладкой, порыжевшей в этом месте коре, в которых лишь он один мог угадать очертания двух лиц и семейного герба над ними. Чуть ниже тот же символ был изображён на фоне четырёхконечной звезды – в тот день Саске узнал от брата о значении их клана для деревни. «Когда я окончу академию, мы будем вместе работать в полиции! Правда, нии-сан?» Саске всегда был наивным ребёнком. Его чувства и мысли были как на ладони. Поэтому им всегда было так легко манипулировать. Итачи наконец оторвал ладонь от прохладной шероховатой поверхности и отвернулся. На следующий день Саске начал обучение в академии, а его приняли в АНБУ. Эти нелепые рисунки, сделанные в светлый солнечный день, стали их последним совместным воспоминанием, навсегда врезанным в дубовые покровы безмолвного хранителя. Пора было уходить. Эта недолгая остановка позволила ему поднакопить чакры для новой техники превращения, которая пригодится ему на обратном пути. И с каких пор он начал так быстро выдыхаться? Он начал привычным движением рук складывать печати, но взгляд его безотчётно задержался на куске зверски растерзанной коры, просвечивающем сквозь прозрачную зелень листьев несколькими метрами ниже. Нахмурившись, Итачи подобрался и спрыгнул на толстую, узловатую ветвь, висящую на высоте человеческого роста над землёй. Ошарашенно глядя на открывшуюся ему картину, он не верил своим глазам: ствол дерева перед ним был изуродован, кора содрана, и на её месте зияли рваные уродливые шрамы, местами были видны неровной формы глубокие впадины, как будто от ударов молотом по застывшей глине. Бугристую поверхность дуба в этом месте покрывало множество кратеров разного диаметра, словно оставшихся от взрывов. Затвердевшие раны, как бронёй, затянулись твёрдым, каменным слоем ровной гладкой коры, но даже сквозь неё проступали жестокие, безжалостные следы беспорядочной мести несчастному дереву. Итачи невольно вздрогнул, рассматривая беспощадные рубцы на коже дуба, столько в них было бессильной злобы, ярости, боли, ненависти. Кто-то, нанося все эти повреждения, отчаянно желал стереть дуб с лица земли, но в конечном счёте довольствовался лишь вымещением клокочущего котла эмоций на нём, зеркально отражая собственные душевные раны порезами на древесном теле. И всё же, что несказанно удивило Итачи, несмотря ни на что, дерево смогло оправиться после таких увечий и продолжать свой упорный рост ввысь. В этот самый момент он заметил надписи. Они делались, вероятно, уже после того, как на обнажённый остов дуба были выплеснуты свирепые языки бушующего пламени и от их источника оставались лишь устало тлеющие угли. Мелкие, тонкие, буквы спутывались между собой, наслаиваясь одна на другую, и Итачи стоило большого труда разобрать хоть слово. Впрочем, когда он всё же прочитал его, необходимость в расшифровке остальных надписей пропала – слово было только одно. Оно повторялось множество раз, иногда будучи дописанным до конца, иногда разрываясь посередине, иногда переходя в своё же начало. Слово это было с человеком, несмотря на духоту плотнее укутавшимся в плащ, с самого его рождения. Всю жизнь оно сопровождало его, как предвестника скорой кончины, как носителя бед и несчастий, разрушая всё, к чему бы он ни притронулся. Когда-то, выбрав для него именно это чёртово слово из сотен других, родители сами подписали себе смертный приговор. Итачи Его имя звучало проклятьем. Как наведённая им самим страшная порча, висело оно над его повзрослевшим раньше времени братом, принуждая его в горячечной лихорадке выводить раз за разом одни и те же буквы. Всё, что оно смогло принести Саске, было лишь страдание, помешательство и боль. Водя указательным пальцем по череде зарубцевавшихся букв, Итачи верил, что, унеся с собой в могилу это ненавистное имя, он освободит от его гнёта брата. Пусть тот, как это стойкое дерево, удобрит им свои корни и вознесётся выше, к небу. Удел же такого дурного имени – гнить в земле. Он навсегда похоронит его вместе с собой. Тихий шелест мгновенно вывел склонившего голову человека из раздумий, и он, машинально ухватив пальцами под плащом кунай, круто обернулся. В его голове пронеслась шальная мысль, навеянная увиденным им зрелищем, – неужели сюда идёт Саске? – но тут же он вспомнил, что его брат давным-давно покинул деревню, ведомый тем же самым словом, что вынуждало его так жестоко расправляться с деревом. Нет, то был не звук шагов. По травянистому пологу леса и листьям неподвижных деревьев вокруг шуршали первые нерешительные капли дождя. Бродя по закоулкам сознания и лабиринтам событий давно ушедших дней, Итачи забыл про приближающиеся грозовые тучи. Теперь, услышав глухой раскат грома вдалеке, он в последний раз взглянул на покорёженный ствол, на котором теперь была навсегда отпечатана лишь ненависть к нему, к его имени, к тому, что он совершил. За свою жизнь Итачи никогда не говорил правды. Он был искусным, умелым лжецом, мастерски запутав сознание Саске, намеренно превратив его жизнь в бесконечную погоню за собой с единственным исходом, расписав для него дорогу по лишь одному ему ведомому маршруту. Он не мог позволить ему ни о чём узнать. Итачи никому не доверял, кроме себя. Поэтому его жизнь до самого конца будет окутана паутиной лжи и даже на смертном одре он не раскроет Саске правду. Но, может, её заслуживает знать этот вечный хранитель его памяти. Может, хотя бы ему он способен доверить самое ценное и правдивое, что оставалось в его заплутавшей в потёмках душе, прежде чем окончательно погрузиться в небытие. Оглушительный грохот потряс воздух прямо над ним, и тут же крупные дождевые капли застучали по его плащу. Итачи, не обращая внимания на струящиеся по лицу потоки воды, с немой решимостью скрипел лезвием куная по поверхности самой крупной вмятины на дереве. Вспышка молнии осветила его бледное лицо и чёрные провалы печальных глаз. Он не хотел, чтобы всё было так, но его судьба, как и судьба Саске, была уже давно предрешена. Спрятав кунай обратно под полог плаща, Итачи под проливным дождём устремился вверх, в самую гущу туч, и вскоре силуэт тёмной птицы, озаряемый зигзагами молний, устремился прочь, оставляя дуб, как последнего стража, в одиночку воевать с грозой.

***

Впервые за – он уже и не помнил сколько – лет Саске самостоятельно, без какого бы то ни было внешнего давления, по своей собственной воле возвращался в Коноху. Его долгое странствие подошло к концу, и он, кажется, наконец сумел найти в себе силы начать заново отстраивать свою жизнь, кирпичик за кирпичиком, шаг за шагом приближаясь к месту, которое должно было стать его домом. Несмотря на то, что знал, что его там никто и никогда его не поймёт. Несмотря на то, что чувствовал себя лишним среди этих беспечных, беззаботных людей. Несмотря на то, что внутри него, как и прежде, чёрной пустотой зияла страшная дыра. На поросшей жёлто-зелёной травой опушке посреди леса Саске внезапно замер. Неужели это то самое место, где он когда-то… Вокруг стрекотали кузнечики, мелодично переговаривались между собой голубоватые цветы, мягко шептала под ногами зелень – был летний солнечный безоблачный день. Окружённый весёлой порослью деревьев, на краю прогалины чернел остов огромного мёртвого дуба. Сухие корявые ветви широко раскинулись над стеблями растений и мелкого кустарника. Когда-то они были покрыты густой листвой, шелестевшей на ветру, теперь же, как кости скелета, пугающе торчали в разные стороны. Этот обгоревший мертвец одиноко высился среди радостно шумящих изумрудной листвой деревьев, выбиваясь из общей светлой картины и портя всю радующую глаз панораму леса. Саске свернул со своего маршрута и подошёл к мрачному великану, который темнел, словно уродливое, безобразное пятно на залитом разноцветными красками празднике жизни. С узловатой толстой ветки, покрытой остатками обугленной коры, на него смотрел нахохлившийся ворон. Когда человек приблизился, птица, сердито закаркав, резко взметнулась вверх, роняя перья, и скрылась над верхушками деревьев. Саске проводил ворона взглядом и всмотрелся в покорёженный ствол дуба, до сих пор хранивший следы его упорных тренировок много лет назад. Хотя тогда они скорее напоминали расправу. «Иронично, что дерево в конечном счёте погибло от удара молнии, а не от нанесённых ему увечий», — подумал Саске, с удивительным для него самого равнодушием разглядывая отметины на почерневшем сухом стволе. Одна из них – округлый глубокий овал от чидори – зацепила его глаз неожиданным цветным пятнышком на фоне однотонно-тёмной выжженной древесины. Из узкой расщелины, оставшейся от лезвия куная, робко выглядывал молодой светло-зелёный росток. Очертания этой трещины чем-то напомнили Саске букву, и он отступил на шаг, чтобы убедиться в этом. Он не ошибся – его глаза различили едва заметную, выцарапанную на дне воронки небольшую надпись. У него вдруг гулко забилось сердце, и он, торопливо шагнув обратно к иссушенному стволу, тщательно очистил рукой выемку от пепла и грязи. Контур букв обозначился чётче. Невольно перескакивая взглядом с одного знака на другой, Саске прочёл лаконичную надпись из трёх слов. В замешательстве он отшатнулся от ствола дуба и, бесшумно шевеля губами, проговорил короткую надпись ещё раз, не в силах поверить. Буквы вдруг начали расплываться у него перед глазами, и он отчаянно заморгал глазами. Определить человека, вырезавшего на дереве эту фразу, по почерку было невозможно, но Саске и без того знал его имя. Это имя, как призрак, шло за ним по пятам, не отпуская от себя ни на миг, оно ждало его во снах, рисовалось ему в строках книг и вывесках магазинов, отдавалось в ушах до боли знакомой мелодией. Крепкими звеньями невидимой цепи оно проходило сквозь всю его жизнь, и именно из уст его обладателя он впервые услышал то, что спасло его, дало ему надежду, показало путь к свету. То же, что прямыми чертами линий отпечаталось сейчас на стволе перед ним. Жаль только, что тогда он не успел ему ответить. «Я тебя тоже, нии-сан», — прошептал Саске, бережно касаясь пробившегося сквозь огрубевшую толщу коры молодого ростка. Он всегда будет здесь.