дикие мечты (пусть полыхает)

Кларк не понимает причин происходящего. Возможно, все началось, когда он умер, когда вернулся обратно — будто системная перезагрузка врубила какой-то режим, вызвала его из небытия. Возможно, дело было в том, что он провел некоторое время с другими криптонцами, что он был на криптонском корабле, дышал воздухом Криптона. Возможно, все началось именно тогда, а он просто не был в курсе. Периодичность, циклы. Предохранитель, обреченный сгореть через полтора года обычного существования. (Возможно, дело было… в коже. На остальных криптонцах по большей части были скафандры. Но Зод… Кларк… Кларк дотронулся до лица Зода, до его подбородка, когда… Кларк прикоснулся к нему. Возможно, все началось именно тогда. На самом деле, Кларк не слишком хочет об этом думать.) Все случается не мгновенно. Он замечает происходящее, и даже тогда в течение нескольких дней процесс лишь набирает обороты. Поначалу все идет как обычно, и Кларк не придает этому значения. Ему тепло; он постоянно подворачивает рукава, расстегивает воротник, встает из-за стола в «Плэнет», чтобы умыться в туалете. Ему тепло, его переполняет странная, нервозная энергия — но она не так уж ему и не знакома. Подобное случалось несколько раз — длинными солнечными летними днями в Канзасе; света было столько, что его тело не могло переработать весь поток. Он чувствовал себя так же — ему было жарко, он был жив, ему было чересчур. Тогда он мог пробежаться, разогнаться на пустынных полях так, что его никто и не заметил бы. Но такого не сделаешь в Метрополисе. Все в порядке. Он летает по ночам, дольше, чем обычно, даже когда спасать уже некого; забирается так высоко, что на ресницах начинает замерзать влага. Он охлаждается — до тех пор, пока та не превращается в лед; это значит, что пора отправляться вниз. У него все под контролем. Да только вот каждую ночь на полеты уходит все больше и больше времени, тьма уступает место раннему утру. И ситуация ухудшается. Кларк начинает… это… это неприлично, думать такое о людях, но он просто не может остановиться. Сначала такое случается, когда он рассеян. Он позволяет мыслям отправиться в свободное плавание, когда идет на работу, а потом вдруг осознает, что лениво представляет женщину на другом конце пешеходного перехода с расстегнутой блузкой, одна бретелька лифчика спадает с плеча, ноги… Кларк откашливается и отводит взгляд, а потом тщательно читает каждую вывеску до самого здания «Плэнет». Но это только начало, и ситуация ухудшается. Кассир — когда он покупает обед; мужчина — ловит такси на углу с кучей чемоданов (как раз по пояс, идеально, Кларк мог бы нагнуть его и…); женщина — читает газету на скамейке в парке, и Кларк просто мог бы… мог бы засунуть руку ей под юбку, вот так, легко… С Лоис все обстоит еще хуже. На этот раз у Кларка есть самые настоящие воспоминания, пускай они уже и не вместе. Он пытается не смотреть на нее и подолгу пялится на собственный стол, считает, повторяет таблицу умножения: пытается сконцентрироваться. Но концентрация тоже не вечна, и ей приходит конец, когда его вызывают в офис к Перри. Это Перри, он орет на него, но Кларк может думать только о том, как… как Перри жестикулирует руками, о его пальцах, о его костяшках, о ширине его плеч, о том, что его стол… господи, произносит про себя Кларк. Он чувствует, как лицо заливает яркая краска, и начинает внимательнейшим образом зачитывать отрывки полузабытых стихотворений; а потом Перри наконец отпускает его. — Кент, такое впечатление, что ты меня вообще не слушаешь! — кричит Перри ему вслед, качает головой, а потом хлопает дверью. Кларк стоит посреди холла, его заливает беспрестанное тепло; он думает, что пора уйти на больничный. Корабль спокойно лежит в Антарктике — а вместе с ней¹ и архив со всей информацией о том, как быть криптонцем, которую Кларк, конечно, не знает. Да, возможно, она устарела на пару тысяч лет, но если на этой планете кто-то и знает, что с ним не так, это корабль. Но Кларку не нужно отправляться в Антарктику, потому что у Брюса есть копия данных. После возвращения из мертвых Кларк не особенно-то хотел иметь дело с Брюсом Уэйном. Он уже доказал, что может сотрудничать с Бэтменом из Готэма при необходимости — может спасти Метрополис, миллионы жизней, планету. Что-то в этом духе. Но это все не означает, что он хочет дружить с Брюсом Уэйном. Да только вот оказалось, что именно Брюс Уэйн может прикрыть тот факт, что поврежденный инопланетный корабль увозят из Метрополиса. Именно Брюс Уэйн сделал так, чтобы возвращение Супермена было встречено позитивными заголовками… и у Кларка сложилось впечатление, что именно Брюс Уэйн помог Кларку получить свою работу после смерти, хотя он так и не вынудил Брюса в этом признаться. Еще у Кларка сложилось впечатление, что Бэтмен не тот человек, что позволит такому бесценному ресурсу, как база данных корабля-разведчика, пропасть подо льдом. И в этом Брюс все-таки признался, когда Кларк припер его к стенке. — Он может тебе понадобиться, — сказал Брюс, не глядя Кларку в глаза. — Хочешь сказать, он может понадобиться тебе, — ответил Кларк. Брюс даже поднял взгляд, а потом сказал с прохладцей: — Ты же понимаешь возможности и границы человеческой биологии, Кларк. Если мы хотим, чтобы Лига Справедливости была эффективной, я должен понимать тебя… — А еще архив пригодится, например, если ты снова захочешь меня убить, — отозвался Кларк. Взгляд Брюса стал тяжелым. Но он только и сказал, что: — Или если Лекс Лютор найдет еще немножко криптонской ДНК. И как с таким спорить? Разговор состоялся несколько месяцев назад. Сейчас они в куда лучших отношениях — возможно, Кларк не хотел дружить с Брюсом Уэйном, но так уж вышло, что все-таки подружился. Типа того. По вторникам, четвергам и банковским выходным. В их отношениях есть странное напряжение. Сейчас, после двух-трех глобальных кризисов, Кларк доверяет Бэтмену так же, как Диане. Но Брюса сложнее понять. Кларк назвал бы Брюса другом под присягой, но он не уверен, сказал ли бы Брюс то же самое о нем. Однако же это, судя по всему, и есть та ситуация, из-за которой Брюс скопировал архив. (Ну… не совсем. Наверное, Брюс не рассуждал о том, что в один прекрасный день Кларк только и сможет, что мыслить в рамках порнографии техниколор. Скорее, он думал, что с Кларком может что-то случиться. Что-то непонятное самому Кларку. Вроде того.) Поэтому Кларк не берет больничный и не отправляется в Антарктику. Он едет к Брюсу. Если бы Кларк мыслил трезво, он бы этого не сделал. Брюс… Брюс сильно раздражает Кларка, фрустрирует его, держится с ним на равных, а еще ничего Кларку не рассказывает, но не оставляет в покое — и в то же время не позволяет сократить дистанцию между ними. Кларк мечтал о том, чтобы схватить его и встряхнуть, толкнуть в стену, даже когда не страдал от непонятных иррациональных желаний. (Это случалось почти каждый раз, когда Брюс исчезал во тьме, и Кларк задавался вопросом, позволено ли ему будет по-настоящему… узнать Брюса, хотя бы на десятую долю того, что он хочет.) И получается так, что то, что Кларк думает о случайных незнакомцах весь день напролет, то, что он думает о Лоис, даже несмотря на то, что они давно расстались, то, что он думает о собственном гребаном боссе… все это ухудшается в тысячу раз, когда он оказывается в одном помещении с Брюсом. По дороге наверх Кларк почувствовал было, что образы в голове стали куда более живыми, их сложнее оттолкнуть; но потом он заходит в офис и на мгновение думает, что и в самом деле прикасается к Брюсу, пересек помещение и провел руками по его предплечьям, прижал спиной к столу и… Кларк моргает, трясет головой и оказывается снова на пороге, нет, не снова, он же вообще не сдвинулся с места. Ничего не было. — Кларк? Брюс смотрит на Кларка с той стороны сияющего стола — улыбка искренняя, но глаза сужены; а потом он… прямо сейчас? Уже, пару минут назад… двигается, двинулся или сдвинется с места и обойдет стол. Да, Кларк чуть покачивается, у него кружится голова, и весь этот непрекращающийся жар — как лихорадка — сидит внутри него; но Брюс надежный, прочный якорь, он точно знает, что делать. В противном случае он не стал бы расстегивать ремень на брюках Кларка… — Кларк, что с тобой? Кларк снова моргает. Брюс не сдвинулся с места. — Все в порядке, — наконец выдает Кларк. — Я в порядке. Да только это ложь. Ложь, в которую он продолжал верить на протяжении последней пары дней. Но вот он здесь, с Брюсом, и понимает, что это фарс. С ним точно что-то не так. (И разве все когда-то по-другому обстояло с Брюсом? Супермен благороден, далек, он возвышается над мелочной злобой человечества — если только не находится в темном переулке с Брюсом под дождем. Какой нелепый фарс — как просто, совсем легко рассердить Супермена, заставить его разозлиться, ожесточиться, заставить его быть равнодушным — таким же, как все. Всегда, всегда Брюс оголяет стремления Кларка… Итак, речь опять про наготу. Господи, говорит себе Кларк, уймись уже.) Брюс поднимает бровь. — Ты уверен? Ты как будто покраснел. — Нет, просто… слишком много солнца, — говорит Кларк, потому что Брюс поймет, что это значит в случае Супермена. А потом Кларк не огибает стол, не кладет руки на спину Брюса, не чувствует, как Брюс берется за его плечи для равновесия; не поднимает Брюса вверх, не опирает его на стену, не слышит, как у него сбивается дыхание… Он не делает ничего из этого. Он совершил ошибку. Он не может попросить архив у Брюса, он не может находиться в этом помещении ни секундой больше, он… он должен лететь в Антарктику, там он сможет найти ответы на свои вопросы, там он не сможет… не будет… Там он будет один. Там он никому не причинит вреда. Поэтому Кларк закрывает глаза, качает головой, говорит очень осторожно, с большой точностью… (…Брюс, боже, прикоснись ко мне, пожалуйста, я хочу пол тобой проломить…) — …Просто хотел сказать тебе, что я… я уеду из города. На несколько дней. Я уверен, что Лига справится без меня, но просто… просто хотел дать тебе знать. — Да, — медленно произносит Брюс. — Ты уже это сказал. — И Кларк не… не может… посмотреть на выражение его лица. — Хорошо, отлично. — Кларк вслепую делает шаг назад и ударяется об угол шкафчика с документами; наверное, останется вмятина, но он… ему надо убраться из этой комнаты. — В общем, ухожу. Сейчас уйду. Я… увидимся. Что-то внутри сжимается от тревоги, когда он думает, что ему придется в таком состоянии идти назад по зданию Брюса. Но тут кроется удача. Он пришел не только к Брюсу. Он пришел к Бэтмену. Почти во всех офисах Брюса Уэйна есть открытый балкон. — Мне пора, — говорит Кларк. Он не закрывает глаза пару мгновений: мчится вперед, дергает двойную дверь и бросается в небо. (Его слух работает прекрасно; он просто не может улететь так быстро, чтобы не услышать, как Брюс кричит его имя. Но у него есть самоконтроль, он не поворачивает назад.) Кларк берет телефон. Ему везет, мама не отвечает — наверное, в саду. Он оставляет сообщение с самыми главными моментами: ему нужно кое с чем разобраться, это важно; по его тону мама поймет, что это дела Супермена. Он добавляет, что сказал «Плэнет», что занимается семейными проблемами, так что лучше бы ей не брать трубку, когда на дисплее высветится код Метрополиса, всю ближайшую неделю. А потом он сообщает «Плэнет», что разбирается с семейными делами. А именно, он говорит об этом Лоис. Он уже знает, что она не на месте, ушла на интервью, поэтому трубку тоже не возьмет, и это к лучшему. И хорошо, что можно позвонить ей, а не Перри, после такой-то выволочки. Конечно, Лоис посмеется над ним, когда он вернется — ей придется отчитываться Перри о его местонахождении; но на нее можно положиться. Кларк уверен, что умудрился объяснить ситуацию, не ляпнув никакой пошлости. А потом… Потом он летит в Антарктику. И тогда Кларк чувствует благодарность. В любой другой день, будь его разум чуть яснее, ему бы хватило толку испугаться. Он не так-то много времени провел наедине с кораблем после того, как Лютор запустил в нее лапы, залез в нее и заставил действовать в своих целях. (И Кларк почти уверен, что все было по-другому, когда он нашел ее. Когда начал с ней общаться, когда она объяснила ему, кто он такой. Она была… ярче, разве нет? Она была ясной. Приливы и отливы аккуратных переплетенных деталей, контролируемых разумом его отца. Все было именно так, правда? Кажется, да. Но это воспоминание затерто тем, как корабль выглядела, когда он нашел Лютора и то… существо внутри. Темнота; странная, близкая и… липкая, хватающая, обволакивающая. Возможно, именно так устроен разум Лютора. Возможно, причина в этом. Но Лютора больше нет, как нет и отца. Кораблем командует Кларк; и он не уверен, что хочет знать, как та выглядит внутри.) Как бы там ни было, в полете он думает только об одном — ну, помимо все более порнографичных картинок, на которых он старательно не концентрируется. Ему следовало знать. Он мчится сквозь пространство с такой скоростью, что обычный человек задохнулся бы, и воздух должен превратить его в ледышку. Но вместо этого он едва чувствует прохладцу — из-за жары, которую источает его кожа, как будто какая-то криптонская… секс-лихорадка делает все, чтобы выжечь его внутренности. Ему следовало знать. Он столько времени провел в попытках слиться с окружением, стараясь быть как все, и никогда этого не получалось. Иногда он был близок к идеалу; а потом ему приходилось прижигать рану Лоис взглядом. Или же на планету заявлялся Зод и рассказывал всем, что среди них чужак. Или же светящийся труп с манией величий начинал терроризировать портовую часть Готэма. Происходящее сейчас можно включить в список: еще одна причина, по которой Кларк никогда не будет человеком, и неважно, как сильно он старается. К тому времени, как он заходит на посадку, мысли подобной сложности уже покинули его голову. Он ныряет в лед, пропахивает борозду глубиной в два Кларка и оставляет за собой кипящую воду, когда чуть приходит в себя выбирается наружу. (Прекрасное ощущение. Вокруг него вода, и на одно краткое мгновение до кипения она идеальной прохлады, и он пропитан ею, окружен со всех сторон, она прикасается к нему везде… Господи, Кларку нужно попасть внутрь.) К счастью, чтобы открыть люк, не приходится делать ничего сложного. Он просто кладет руку на бок корабля (удерживается от того чтобы провести ладонью по поверхности, прижаться к ней щекой…) и говорит: — Корабль… — Добро пожаловать, — отвечает она — и как будто бы поэтому открывает для него люк. — Корабль, ты можешь… что это? — произносит Кларк, пытаясь не вламываться в стены. — Что со мной случилось? Я болен или… — Сканирования будут готовы через несколько мгновений, — почти мягко отвечает корабль. Все вокруг помогает ему: двери распахиваются до того, как он к ним прикасается, пол движется — не от него, а к нему, едет под его ногами так, чтобы он шел в нужном направлении. Что-то в этом всем должно бесконечно его радовать, но он не может сфокусироваться, чтобы понять что. Он позволяет коленям подогнуться, и корабль, конечно, ловит его… он знал, что так и будет? Имеет ли это значение, если теперь ему не нужно идти, и он наконец может засунуть руку в штаны? Он почти не способен решить, чего хочет больше, прикоснуться к заднице или… — Согласно последним полученным данным из штаб-квартиры миссии, — говорит корабль, — число криптонцев, испытывающих регулярные брачные циклы, неуклонно уменьшалась, в частности из-за строгого следования нормам Кодекса. Однако вы… не норма. Даже не нормальный криптонец, затуманенно думает Кларк, и внутри появляется медленная, глубокая боль, совсем другой температуры чем та, что снедала его весь день. Контраст приводит его в чувство, всего лишь на мгновение. Он успевает переслушать слова «брачные циклы», и у него в буквальном смысле слова отваливается челюсть. — О, господи, — говорит Кларк, слепо уставившись в потолок. И даже тогда, чувствуя, как силы покидают его, он все-таки берется рукой за член и дико стонет.

***

У Брюса не остается никаких сомнений: Кларк вел себя странно. Да, Брюс совершил ошибку: в его офисах нет камер наблюдения на тот случай, если возникнет непредвиденная ситуация, с которой Брюс Уэйн не способен справиться. Раз уж на то воля Брюса, Бэтмен из Готэма никогда не будет заснят на камеру. Но, к счастью, ему не нужны доказательства. Даже если бы Брюс был не уверен, даже если бы он думал, что преувеличивает красноту лица Кларка или тремор в его руках… у него есть улика. Брюс смотрит на вмятину и думает, что почти может угадать в ней форму бедра Кларка. Брюс уже некоторое время думает сменить обстановку; да, безопасность — это, конечно, хорошо, но шкафчик для бумаг? Не самое надежное прикрытие для сейфа. Куча людей заметила бы это несоответствие: шкафчик для бумаг спокойно стоит в офисе, где из аналогового стены да пол. А не самые далекие представители рода человеческого наверняка залезли бы внутрь в поисках этих самых бумаг и поняли бы, с чем имеют дело. Но вот на то, из чего шкафчик сделан, Брюс пожаловаться никак не может — добрых двадцать сантиметров сплавов и новая вариация трудногорючего материала, по поводу которого исследовательской отдел был в восторге. Кларк влетел в него, не особо обращая внимания, и погнул угол — тот торчит в сторону почти на десять сантиметров. Брюс задумчиво приходит к выводу, что странна не вмятина, странно то, что Кларк и не подумал извиниться. Он должен был слышать, как Брюс кричит ему вслед, но не вернулся. После того, как Кларк исчез, Брюс пересек помещение и потрогал вмятину на металле, почти ожидая ожога, но все было не так уж плохо. Да, горячее комнатной температуры, внезапная деформация создала больше тепла, чем металл сумел перераспределить. И вот четкий вывод: с Кларком что-то не так. И даже с ограниченным числом симптомов (повышенная температура, судя по красным щекам, частое дыхание, лихорадочно блестящие глаза; сбой в балансе и мелкой моторике, хотя улетел он вполне нормально) Брюс склоняется к болезни. Да только это должно быть невозможно. Разве нет? Или существует какая-то вирусная разновидность криптонита: она не оказывает никакого влияния на людей, но сбивает Кларка с ног, превращает его в мешок картошки. Или же это криптонская болезнь. Кларк мог заразиться на корабле Зода, а инкубационный период для инопланетного вируса легко составил два года. Или… Или, медленно думает Брюс, это был Лютор. Что-то случилось в том отсеке, где он соединил Зода и себя, в бассейне для создания новых организмов ведь осталась куча ДНК. Брюс не паникует. Он удаляет все дела из графика до конца дня — Брюс Уэйн просто захотел отдохнуть — и отправляется в дом у озера. Альфред встречает его поднятой бровью и кивком, после чего Брюс отправляется в Пещеру и приступает к работе. Версия архива криптонского корабля, находящаяся в распоряжении Брюса, не полная — корабль не до конца восстановилась в момент создания копии, а Брюсу так и не представилось возможности вернуться и собрать все данные. Во всяком случае, без ведома Кларка, а в тот момент Брюс пытался избежать его внимания. (Ничего, конечно, не получилось. Кларк относился с подозрением ко всем действиям Брюса — после того, как вернулся из мертвых, и, наверное, тот факт, что Брюс настойчиво предлагал помочь вытащить корабль из Метрополиса, не особенно помогал. Хуже всего то, что Кларк был прав. Тогда, в первые дни, Брюс не был уверен, не был уверен в том, что это Кларк, не мог понять наверняка. Если вместо него вернулось нечто в его теле, или же он был клонирован, или… Брюс думал, что, обладая архивом, он сможет понять. И если это не Кларк, тогда да, возможно, архив помог бы ему убить — кого бы то ни было в его теле. Тогда было важным о таком думать, тогда… было бы глупым — поверить в то, что Кларк просто вернулся, не посмотреть дареному коню в зубы. Потому что именно это Брюс и хотел сделать. И так он смог бы убедиться в том, что это не ошибка.) Работа с тем, что у него есть, немного сложная — некоторые записи обрываются посредине или превращаются в неразбериху, теги и метаданные не всегда присутствуют в полном виде. Брюс создает алгоритм, который помогает ему сортировать информацию, настраивает приложение и запускает его, а потом… потом приходится ждать результата. Этим вечером он идет патрулировать чуть раньше обычного. Когда у него появляются читаемые части архива, когда они оказываются рассортированы в некотором подобии порядка, возникает необходимость перевода. Его текущий словарь не так хорош, как ему хотелось бы, и, наверное, те части, что он хочет прочитать, как раз содержат техническую терминологию, которую он будет не в состоянии понять. Но попытаться стоит. Брюс проводит целый день, игнорируя почтовый ящик Брюса Уэйна и сортируя результаты поиска. Конечно, кто его знает, может быть, это криптонская ветрянка, и Кларк через неделю поправится. Кто его знает, может, Кларк уже в порядке. Брюс рассматривает эту мысль с разных сторон, думает о вариантах, взвешивает за и против; а потом резко меняет курс действий и звонит Лоис Лейн. — Кто-то из вашей редакции связывался со мной по поводу интервью, — приятным тоном сообщает он ей. — Крейн? Климт? Лоис мгновение молчит. — На данный момент в «Дэйли Плэнет» нет ни единого Климта, — сухо отвечает она наконец. — Но мой коллега, мистер Кент… — Да-да, точно, — дружелюбно говорит Брюс трубке. — Кент! Клайв? Клинт? — Кларк, — ровно сообщает Лоис. — Кларк, ну конечно! И как я мог забыть? Так вот, он не оставил номера, а когда я позвонил администратору, меня направили к вам… он сегодня в недотрогу играет? — Боюсь, в данный момент он не работает, до конца недели, — прохладно говорит Лоис. — Я передам ему, что вы звонили, и я уверена, что он с вами свяжется, как только сможет. Значит, еще не вернулся, думает Брюс, елейным тоном прощаясь с Лоис и нажимая на отбой. Куда еще Кларк может направиться? Его не так легко отследить, учитывая то, как он передвигается, но у Брюса стоит оповещения о рейсах из аэропорта Эйзенхауэра с человеком по фамилии Кент на борту, и ему пока что ничего не приходило. Скорее всего, Марта Кент все еще в Смоллвилле. Долгое время он думает, что ошибся, слушая гудки: два, три, четыре, а потом раздается щелчок автоответчика… И первые слова жизнерадостного голоса Марты на записи (Привет, вы позвонили Кентам, жаль, что нас нет дома…) заглушаются грохотом телефонной трубке, снятой с аппарата. — Прости, прости, — бездыханно говорит Марта. — Брюс, здравствуй. — А потом она явно говорит не в телефон: — Ой, да заткнись ты, я уже сняла. — Брюс слышит писк нажатой кнопки, и автоответчик отключается. — Не вовремя набрал? — спрашивает Брюс, невольно улыбаясь. — Нет, нет, — говорит Марта. — Совсем нет. Извини, Брюс, ты сегодня в Метрополисе, да? Я не хотела поднимать трубку, просто на всякий случай, но потом поняла, что это ты. — Фильтруешь звонки? — Да я просто не хотела сдать Кларка, знаешь ли… Брюс распрямляется и прижимает телефон покрепче к уху. — Да? — Не знаю уж, что он делает, говорит, «что-то важное», — отвечает Марта. — Он сказал «Плэнет», что уехал по семейным обстоятельствам, и если кто-то будет звонить с его работы, а я подниму трубку… — Да, — говорит Брюс. — Понимаю, это может быть проблемой. Марта фыркает, а потом вздыхает. — Он велел мне не отвечать на звонки с номеров из Метрополиса. Но я уверена, что тебя это не касается. Вот честно, я ему устрою, когда он вернется. Просто снялся с места и… ты же не знаешь, в чем дело? — Он не вдавался в подробности. Марта снова вздыхает, и Брюс почти видит, как она качает головой и проводит рукой по волосам. — Ну ладно. Я просто… я волнуюсь за него. Он оставил сообщение, но больше не звонил и не появлялся. Он выходил с тобой на связь? — С тех пор, как уехал, нет, — медленно отвечает Брюс. Следует краткая пауза, тишина, в которой только помехи на линии. А потом Марта выдыхает и говорит: — Ох, Брюс… извини, но… не мог бы ты сделать мне одолжение. Проверь, как он? Если он сказал тебе, куда собрался… — Не говорил, — отвечает Брюс. — Но у меня есть догадки. (В течение следующего дня он так и так отправился бы за Кларком. Проблемы Супермена — проблемы Лиги, и поэтому это прерогатива Брюса. Но тут Марта Кент просит об одолжении…) Он велит ей не волноваться, прощается, а потом звонит Альфреду. — Наш график претерпевает некоторые изменения, — говорит он, когда Альфред снимает трубку. — Я должен кое-куда отправиться. — Куда же, мастер Уэйн? — спокойно, слегка отвлеченно спрашивает тот, вероятно, уже рассматривая количество пожаров, которые ему придется тушить. — В Антарктику, — говорит Брюс. — А, — красноречиво отвечает Альфред. Данные, полученные в результате сортировки архива, уже загружены и доступны из Бэтплейна вместе с координатами расположения корабля-разведчика. (По крайней мере, его последней известной локации. Брюс пытался поставить жучок, но на оболочке ничто не держалось, сквозь нее ничто не могло проникнуть, а трекеры внутри корабля не могли послать сигнал, различимый снаружи. Если Кларк переместил корабль, Брюсу придется надеяться на то, что его модификации радара Бэтплейна позволят заметить криптонские сплавы.) И у него есть время в полете в Антарктику, чтобы заставить переведенную информацию исторгнуть нечто полезное. Он проверяет снова, но поиск по ключевым словам «болезнь», «инфекция» и «чума» все еще не выдал ничего, соответствующего его наблюдениям. Либо эту штуку и правда создал Лютор в комнате генезиса, либо же ему нужно сменить подход. Брюс мгновение думает, а потом сбрасывает параметры поиска и начинает с начала. Он посчитал основой происходящего болезнь, но это же не так? Основа — Кларк, те симптомы, что Брюс наблюдал лично. Вот именно их и надо искать. Брюс не может позволить себе что-то упустить и не понять, только потому, что криптонцы использовали для этого конкретного недуга странную идиому, либо же упоминали о ней при помощи скромных метафор. Брюс настраивает два параллельных отдельных поиска — так, чтобы результат, подпадающие под оба, был отмечен специальным образом: один для «лихорадки» и еще один для «жара». Точный перевод слова «дезориентация», наверное, не вполне достижим, но спустя секунду Брюс добавляет третий запрос, «головокружение», просто на всякий случай. Но… (…лицо Кларка, залитые краской щеки и лоб; а его рот, боже, он так тяжело дышал, все время кусал губу, и та краснела и краснела. Его глаза, с нависшими веками, то, как он смотрел на Брюса, не сводя взгляда, беспомощно, как Тантал — на свежие сочные плоды, до которых не может дотянуться…) …именно температура, почти наверняка повышенная у Кларка, запала Брюсу в память. Скорее всего, самый главный симптом. Бэтплейн как раз покидает побережье Аргентины, когда тройной поиск наконец-то заканчивается. Криптонской базе данных нельзя отказать в охвате. В любой другой день Брюса бы привлекла возможность сесть и прочитать все сразу: результаты поиска с докладами о климатических системах на дальных планетах, особенностях биологии, отличной даже от криптонцев, базу данных на половину галактики. Ее даже нельзя назвать ровесницей корабля-разведчика — та продолжила получать спорадические обновления из глубокого космоса, даже когда ее команда и миссия оказались забыты. Но с Кларком что-то не так. И где-то на середине списка с отмеченными результатами Брюс выясняет, что именно. Не так уж все и плохо. Если бы Брюс не мог ничего исправить, это было бы куда хуже. По сравнению с этой возможностью — пустяки. Брюс вполне может справиться. Кларк спас мир и погиб, чтобы это сделать; возможность быть выебанным — пожалуй, одна из наименее неприятных вещей из списка тех, что Брюс сделал бы, чтобы спасти Кларка. Даже непонятно, понадобится ли такое, но в базе данных вообще много непонятного. Лихорадка… лихорадка, решает Брюс, куда более подходящее слово, чем — боже — течка? Эструс? Какой же термин окажется верным? Различали ли криптонцы оттенки смысла? Язык данных записей так обтекаем; свежайшее обновление пришло уже после того, как эта конкретная, постыдная черта была полностью выведена из популяции, осталась на уровне рецессивного гена — и то в лучшем случае. Брюс даже не уверен в том, что тот, кого он привык называть «криптонцем последнего уровня», вообще использует слово «секс», а уж про всякие различия в сексуальной активности и тем более лучше не вспоминать. (Чего именно жаждет Кларк? Что за желание — сущ., требовать удовлетворения, которое, судя по искаженным записям будет продолжаться без остановка до выполнение условие? Кларк лежит внутри корабля и стонет, хочет кого-то выебать… или быть выебанным? Имеет ли это значение? Или ему просто нужен кто-то еще, не рука, не пол, не стена, о господи…) Возможно, это состояние не убьет его. Но так же вероятно, что оно не прекратится само по себе. Теперь Брюс в курсе, а значит он… готов. Он может быть готов. Кларку не придется ничего объяснять, и это к лучшему, потому что, возможно, он не в состоянии говорить связно. Неважно, что Кларк делает, неважно, чего он хочет, Брюс со всем справится. — Запрашиваю доступ, — в третий раз говорит Брюс кораблю. — Доступ… доступ, — с большим сомнением отвечает корабль снова. А потом, спустя несколько мгновений: — Разрешен. — Наконец-то, — рычит Брюс. — Отказано, — поправляется корабль. — Разрешен… — Корабль… — Отказа… разрешен. — Корабль звучит почти так же раздраженно, как Брюс, а потом в ней открывается проем, она пускает Брюса внутрь. Какое-то время Брюс может думать только о том, как тепло внутри. Наверное, потому, что даже подветренная сторона корабля все еще находится в Антарктике. Но Брюс продвигается в глубь корабля и начинает чувствовать тепло в лице, в пальцах — тепло. По-настоящему жарко. В корабле что-то изменилось. Брюс оглядывается: поверхности все еще из того странного криптонского металла, они светятся и медного оттенка, но с тех пор, как Брюс в последний раз видел интерьер, что-то изменилось в самой текстуре. Когда Брюс пришел на корабль после всего (Лютор был в тюрьме, а Кларк — мертв), узор на стенах и полу был слегка… закругленным, думает он, как на кольчуге. Идеальный, повторяющийся, бесконечный. Возможно, это базовая настройка системы, потому что сейчас он другой. В нем есть линии, они тонкие, слегка завитые, сгибаются тут и там, чтобы сомкнуться или перейти друг в друга по спирали. Как рисунок на древесине, думает Брюс. Рисунок на древесине, почти наверняка видимый Кларку с его рентгеновским зрением сквозь потертую синюю краску, которой покрыты ступеньки на ферме Кентов. Корабль ведь принадлежит Кларку. Брюс регистрирует эту мысль и сразу же понимает, что ходит кругами. — Корабль, — говорит Брюс, глядя назад, на коридор за своей спиной, и вперед, на одинокую дверь. — Тут случайно поблизости нет другого прохода? Дверь… не то чтобы мерцает, но слегка идет волной, отражая свет, притягивает взгляд. Корабль утвердительно звенит. — Там, где я еще не был, — проясняет Брюс. Молчание. А потом корабль снова звенит, чуть медленнее. — И где же эта дверь? И снова тишина. На этот раз она длится так долго, что Брюс переносит вес с ноги на ногу раз, другой, открывает рот, чтобы снова спросить… это важно, ему нужно найти Кларка как можно быстрее, потому что он понятия не имеет, какие последствия есть у длительного состояния гипервозбуждения, какое влияние оно имеет на криптонца… И тут из стены постепенно начинает формироваться люк. Это происходит не гладкими движениями, которые Брюс привык ассоциировать с кораблем; он проявляется частями, вздрагивает, края некоторое время фокусируются и расплываются. Корабль ведь принадлежит Кларку, снова думает Брюс, а потом смотрит на потолок и произносит: — Корабль, каков статус моего запроса о доступе? — Разрешен, — говорит корабль, и получается странно, со вздохом, а потом она вдруг срывается: — Отказано. Отказано… разрешен. Кларк — командир. И Кларк, наверное, имеет некоторое представление о том, что происходит, он способен чувствовать, что хочет… всякого; и он знает, что Брюс здесь. — Командир желает, чтобы вы находились внутри корабля, — говорит корабль, — и… нет. — Она говорит раздраженно, словно запуталась в беспомощных, противоречащих друг другу сигналах Кларка. — Корабль, — осторожно произносит Брюс. — Здоровье командира ведь важно для тебя? — Да, — немедля соглашается корабль. — Необходимо сделать так, чтобы я попал к нему. Ты понимаешь? Он не знает, насколько это важно, но… — Нужно следовать приказам командира, — с сомнением говорит корабль. — Он в плохом состоянии, разве нет? Физически. — Да, — признает корабль. — Я могу это исправить, — говорит ей Брюс. — Но мне надо знать, где он. Мне нужно, чтобы ты привела меня к нему. Корабль молчит десять секунд… пятнадцать… тридцать… — Да, — говорит корабль, и новая дверь в стене мгновенно открывается. Кларк находится в центре корабля, насколько Брюс может судить. Последняя стена создает дверь, а Брюс даже попросить не успел, и у него есть полсекунды, чтобы успеть напомнить себе о самом важном; дверь становится прозрачной. Итак, Кларк, возможно, не контролирует себя, свою силу. Вероятно, ему больно… очень и очень больно. Брюс должен понимать, что Кларк может сломать все кости в его теле — просто прикоснувшись к нему так, как криптонцы трогают друг друга. Но что бы ни случилось, это делает не Кларк, не совсем он. Это не Кларк, это не Кларк… Да только это он. Стена становится прозрачной, а потом исчезает. Кларк — прямо здесь и… он абсолютно обнажен, и на данный момент глупо было бы этого стесняться. Брюс не отводит взгляд. Кларк стоит на коленях, его частично поддерживает стена, изогнувшаяся как ладонь, чтобы дать ему опору; места хватает для того, чтобы Кларк мог откинуть голову назад и вскрикнуть; тело под плечами твердое, уверенное, поясница изящная, как у статуи. Он… (Наблюдай. Будь объективен. Перечисли факты.) …совершенно очевидно, что он уже испытал оргазм, множество раз. Последний был только что, отдаленно думает Брюс, судя по тому, как тот задыхается, по блестящим каплям на его животе, по (разумеется, временному) отсутствию напряжения в руке, пальцы которой все еще распростерты на его члене. Тот — несмотря на явное свидетельство недавнего удовлетворения — все еще очень и очень напряжен. — Брюс? — говорит Кларк, щурясь. Брюс сглатывает и мгновение не знает, как ответить. — Брюс, ты… — Кларк трясет головой, поднимает руку с палубы корабля и подносит ее к лицу; Брюс видит, как та дрожит. Краска на щеках Кларка сделалась только ярче, если уж на то пошло, и тягучее дыхание слегка хрипит в его глотке. Несмотря на то, что корабль поддерживает его вес, бедра Кларка дрожат. — Нет, нет… нет, ты не, ты не… — Кларк, — говорит Брюс. Он готов к целой куче вещей. Он готов к тому, что та часть Кларка, которая им сейчас управляет, решит, что он тут лишний и размажет его по стенке. Что Кларк схватит его так быстро, что он не увидит, свалит его на пол и займется им, даже не думая. Но Брюс не готов к тому, что Кларк споткнется и отойдет от стены, что его глаза станут странными, темными, мягкими, что он снова позовет Брюса по имени — и это прозвучит тихо и почти серьезно. — Ты не должен быть здесь, — неуверенно добавляет Кларк, но вот он уже протягивает руки, находит пальцами запястья Брюса, издает низкий, горловой звук. — Брюс, боже… — Кларк, — снова говорит Брюс, вернее, пытается сказать, но слова застревают у него во рту. Он оставил пальто, пиджак, ботинки, носки за собой — неровным следом, приближаясь к Кларку, и воздух вокруг него потеплел; если бы он подумал хоть мгновение, он бы снял рубашку, брюки… Но он все еще в них. Кларк выполняет работу за него, и по палубе стучат пуговицы, но Брюс едва их слышит. Потому что Кларк еще… Кларк вжался лицом в шею Брюса, рядом с углом челюсти, и все еще шепчет: «Брюс, Брюс», — мило и мягко. Брюс провел последнюю часть полета, конструируя потенциальные варианты развития событий, проигрывал их у себя в голове, рассматривал самые вероятные возможности, готовился к самым худшим вещам, пришедшим ему на ум, когда перед ним на экране появилась надпись «императивный цикл спаривания с партнером». Но он не был готов к таким поцелуям, не был готов к тому, что Кларк с таким желанием обнимет его, будет так медленно, глубоко, потрясающе проникать языком в его рот. Он не был готов к тому, что Кларк будет так его касаться — с неуклюжей нежностью, везде, будет проводить пальцами столь сфокусированно по каждому новому сантиметру тела Брюса, пока снимает его рубашку. И он не был готов, что Кларк будет так на него смотреть: затуманенно, с почтением, с тихим долгим восторгом. — Брюс, — Кларк вздыхает в шею Брюса, это так горячо, близко, он окружает со всех сторон, и у Брюса подгибаются колени, но это не имеет значения. Кларк его держит.

***

Кларк не один. Так не должно быть. Он… он вполне в этом уверен. Он находится тут уже несколько дней; целую вечность, во всяком случае, так ему кажется. Он трогал себя, как только мог придумать, и этого недостаточно. Он уже много часов назад оставил надежду на то, что как-то решит эту проблему, на то, что наткнется на секретную идеальную комбинацию ощущений, которая наконец-то прекратит это все. С тех самых пор он просто дрочит себе, снова и снова, без помощи, без устали — каждый раз, когда он кончает, у него проясняется в голове, слегка, на несколько мгновений, но он может… он снова может думать, и не о том, сколько пальцев способен в себя вставить. Он сдался, потому что знает, что ему нужно. Он знает, что ему нужно, и этого здесь нет. Он теперь уже не вполне помнит причину, но знает, что это важно: Брюса здесь нет. Это правда, и это так и будет… это должно быть так. (— Пожалуйста, проясните: доступ… — Отказано, — настаивает Кларк, и бедра у него сжимаются, — отказано…) Брюса здесь нет, а Кларк тут, и это… (неправильно, боже, это худшее, что Кларку доводилось испытывать. Да что он тут забыл? Зачем он тут, если Брюса здесь нет? — Разрешен, — стонет Кларк, — о… — Но нет, он… ему не следует такое говорить, он должен быть уверен в том, что Брюс никогда, никогда…) неизменно. Именно поэтому желать такое можно. Если бы Кларк не был тут, в безопасности… ведь корабль не выпустит его, он заставил ее пообещать… тогда неправильно было бы желать так сильно, потому что он не мог бы быть уверен в том, что ничего не сделает, раз уж позволяет себе так хотеть. Но Брюса здесь нет, и все в порядке, можно позволить себе желать его присутствия, думать о том, что бы Кларк сделал, если бы он тут был. Да только вот — вдруг, невозможным образом — Кларк не один. Он пытается сконцентрироваться, понять, что именно поменялось: ему пока что не лучше, и рядом… рядом не должно никого быть, пока он не поправился. Нужда все та же, это отчаяние, рваная, яростная энергия, и, конечно, жар тоже здесь, он постоянный, от него не сбежишь, он душит. А потом Кларк понимает, что это Брюс. Которого здесь нет. Он пытается объяснить происходящее — неважно, как все это выглядит, он ведь знает, что Брюса тут нет, именно потому что Кларк есть; именно поэтому Кларку можно быть тут, чувствовать себя вот так, именно поэтому Кларку можно продолжать желать. Но он не думает, что умудряется сказать хоть что-то связное. (Даже если у него получилось, Брюс никогда его не слушает. Брюс вот такой вот упрямый.) А потом… Потом Брюс все еще остается здесь. Он произносит имя Кларка и звучит — странно, хрипло, неуверенно. Он стоит в дверном проеме, он совсем не прикасается к Кларку, и все это совсем не так, как Кларк себе представлял; Брюс даже одет. То есть… это… это и правда он. И что-то в этом всем есть неправильное. Но Брюс здесь, и Кларк не помнит, что именно… Он пересек комнату, и он прикасается к Брюсу — по-настоящему прикасается, не просто видит это, не просто рассказывает себе об этом, вспоминая то, что никогда не случалось. — Брюс, — говорит он. По меньшей мере, в тысячный раз, но ему кажется, что в первый, ведь он знает, что Брюс его услышит, и это так хорошо, что Кларк сотрясается всем телом. Все в этом хорошо, все. Он кладет руки на Брюса так, как хочет, так, как всегда хотел… была причина, по которой он не сделал этого раньше, неясно думает он, но Брюс сейчас перед ним, и сократить пространство до него — самая простая задача в мире. Было бы сложнее не сделать этого. Брюс поначалу странный. Напряженный, думает Кларк, но тут нет ничего такого, из-за чего стоит напрягаться — Кларк просто хочет целовать его. Кларк умудряется уделить полмысли комнате, свету; он бросает нечеткую просьбу по внутренней связи с кораблем, и все послушно меркнет перед ними. Брюсу куда более комфортно в тенях. Еще ему явно комфортно, когда никто на него не смотрит, никто его не трогает, но Кларк не может согласиться с этой частью. — Прости, — шепчет он, — прости, Брюс, о-о. Но он просто ничего не может поделать: Брюс прямо тут, весь, целиком, все более голый под руками и губами Кларка, и Кларк столько всего хочет. Столько всего он еще не сделал, а сейчас — может. — Все в порядке, — говорит Брюс, — все в порядке, Кларк, — а потом он шипит и запрокидывает голову назад, и о господи, его шея. Что-то удерживало Кларка от того, чтобы раздеть Брюса догола и затрогать всего целиком, но больше этого нет. Что-то удерживало Кларка от того, чтобы утянуть Брюса вниз, кусая его рот, скользя пальцами жадно и нежно по каждой впадинке, по каждой косточке, по каждому шраму, но теперь оно ушло. Самоконтроль, осторожность, страх — все они сгорели, остался только жар. Поэтому Кларк… делает то, что хочет. Он делает все. Он держится за Брюса и не отпускает, потому что хочет. Корабль создает для них поверхность, которая лучше стандартной, она гладкая, мягкая, и Кларк может прижать к ней Брюса — ведь Брюс человек, его так легко ранить; он так беспечен с самим собой, всегда был, и Кларк просто ненавидит эту его черту. Поэтому Кларк делает все медленно и осторожно с Брюсом, просто он так хочет. И поначалу Брюс осторожно ведет себя в ответ, каждое его движение точно и аккуратно отмерено. Но Кларк притягивает его ближе, засовывает колено между его бедер, лижет каждый шрам, который находит на плечах Брюса, и Брюс… Брюс меняется. Брюс полуприкрывает глаза, и его лицо залито краской, будто он тоже чувствует жар, глубинное бесконечное желание. Все его острые углы сглаживаются, вся его перевитая скульптурная мускулатура расслабляется, приближается к чему-то вроде покорности; медленно, очень медленно, но у Кларка наконец есть все время мира, чтобы провести Брюса по грани того, что не отработано у него до рефлекса: по грани поражения. И Брюс трогает Кларка в ответ, выгибается в Кларка, двигается вместе с ним, вскрикивает, открывается для Кларка с такой же готовностью, как входит в Кларка потом — без стыда, сомнений, и вот он уже весь липкий, дрожит, стонет на выдохе и держится за Кларка так же, как тот держится за Брюса. И вот, вот оно: то, чего Кларк хотел больше всего все это время. Кларк просыпается, и первое, что он понимает — у него не стоит. Он закрывает глаза с облегчением. Складывалось впечатление, что он больше никогда не сможет такого сказать про себя. Господи. Но у него больше не стоит. У него больше не стоит, и он… в целом чистый. Кларк смутно помнит, что в какой-то момент корабль изменил форму, создал углубление в полу, которое постепенно наполнилось… не то чтобы водой, чем-то более плотным, но чем-то прозрачным, горячим и жидким, и Брюс расслабился от этого тепла, вздохнул, даже не оторвав рта от кожи Кларка, и Кларк намочил руки, а потом растер ими плечи Брюса… Брюс. Кларк дергается и вскакивает с… постели? Чего-то вроде: невысокое ограниченное пространство, возможно, то же самое, что раньше было ванной, но теперь оно сухое. Поверхность под ним приятная, палуба обычно ощущается по-другому, а тут есть мягкие скаты; корабль сделан из некоего металла, Кларк почти в этом уверен, но каким-то образом часть его материала была вытянута, изрешечена — превратилась в гибкую, теплую сеть, которая теперь служит одеялом. Кларк смотрит на нее внимательнее. Что это, додекаэдры? Брюс сказал бы точно. Кларк сглатывает. Корабль все еще отчасти у него в голове. Подальше, чем когда он был, хм, нездоров — но он командир, и корабль, наверное, чувствует его вопрос. Она нежно звенит и говорит: — Ваш супруг все еще на борту. Кларк старательно не смеется, потому что получилась бы истерика: — Мой… мой… — Автоматические протоколы именования соответствуют принятой норме, — говорит корабль с вежливым недоумением. — Сами циклы стали редкостью, однако проведение всего цикла, начала и завершения, с одним и тем же индивидом или группой индивидов все еще считается юридически обязательным контрактом в пространстве с криптонской администрацией, как новейшее обновление… — Начала? Брюс не присутствовал при… — И тут Кларк вспоминает офис Брюса и откашливается, беспомощно трет затылок. — Сейчас больше нет пространств с криптонской администрацией, — предпринимает еще одну попытку он. — Этот корабль — пространство с криптонской администрацией, командир. — А вот это звучит прямо-таки морозно. — Ладно, хорошо, — говорит Кларк, потому что он и правда не хочет спорить о практичности применения инопланетных кодексов поведения возрастом в тысячу лет. — Просто… не называй так Брюса, если он может услышать. Ладно? — Да, командир, — неодобрительно произносит корабль. Кларк закрывает лицо руками и пытается дышать ровно. Брюс все еще на борту, Брюс прилетел сюда и… он знал, должен был знать; или же он догадался после первого часа, когда Кларк пытался на него залезть, как на дерево, и лизал его везде… Господи, да прекрати ты. Неважно, понял ли Брюс, получив данные из своей версии архива, или же нет, он все выдержал, потому что ну конечно, как еще с ним. Он не выстрелил Кларку в лицо криптонитом и не ушел на середине процесса, потому что он не сделал бы такого, и не имеет значения, что Кларк с ним творил — он ведь думал, что Кларк в этом нуждается. Мысль заставляет сердце Кларка рухнуть вниз, и это холодное, тошнотворное чувство, даже Супермен не способен выдержать его вес. Брюс берет на себя ответственность за все в зоне доступа. За всю планету, если он считает, что ее нужно защитить от Супермена; а Кларк сейчас — его коллега, он в команде, которая по своей сути принадлежит Брюсу. Ну конечно Брюс взялся бы… за все это, конечно, он прилетел бы сюда и позволил Кларку… Кларк снова медленно втягивает воздух, рассеянно трет лицо и решает начать с базовых вещей. — Корабль, я могу… эм… у тебя есть еще эта одежда? У корабля есть еще эта одежда, или же она может ее сделать, и ее даже можно уговорить создать один комплект из брюк и верха и так, чтобы на груди не было герба дома Эл. Каким-то образом Кларк вполне уверен, что Супермену в этом разговоре не будет проще. Он одевается и решает попробовать наименее инвазивный способ найти Брюса, но тут же понимает с виноватым изумлением, что тихий регулярный звук, к которому он прислушивается, это удары сердца Брюса. Он просто задумался о том, где Брюс, а его слух… (…посреди всего, не было ничего кроме Брюса, везде: он заполнял слух Кларка стонами, тихими резкими вскриками, бегом крови по телу — словно отдаленными волнами; слишком много, чтобы видеть, и пускай Кларк смотрел только на Брюса, на все шрамы и складки, все крошечные ненамеренные сокращения мышц в его ладонях, руках — идеальный, присущий только ему изгиб ресниц; чувство его тела, бесстыжего, живого в руках Кларка, горячего, жаждущего, путающегося пальцами в волосах Кларка, говорящего: сильнее, давай, я… Кларк, а-а…) Кларк моргает и встряхивается. Он должен найти Брюса, и… и Брюс знает, на что он способен. Но Кларку все равно кажется, что он жульничает. Кларк на мгновение закусывает губу; а потом старательно перестает прислушиваться, замирает в коридоре, думая над тем, что бы он решил, если бы не слышал, куда же пошел Брюс. В конце концов Кларк узнает, что Брюс расположился палубой выше. Он в одной из комнат с таким прозрачным потолком, что можно было бы просто открыть его, так четко видно небо; на самом деле, даже вакуум космоса не добился бы такого изображения. Брюс смотрит на потолок, но не сквозь него: корабль что-то ему объясняет, какую-то до нелепого продвинутую криптонскую физику, и перед ним висят металлические диаграммы, они двигаются и перемещаются, видоизменяются каждый раз, когда Брюс задает вопрос. Он выглядит — поглощенным. Кларк начал именно это любить в делах Лиги, он может видеть Брюса таким. В Пещере, когда тот работает над новой схемой, внимательный, нахмуренный; как будто все остальное перестало существовать — не надо ничего прятать, погребать в бумажном следе, не надо никого перехитрять, не надо строить сложные планы, не надо налеплять фальшивую улыбку. Это просто Брюс. Но Кларк не может просто стоять и смотреть, как извращенец какой-то. Да и Брюс так бы не выглядел, если бы знал, что Кларк на него пялится. Поэтому Кларк делает еще один шаг вперед. Дверной проем тихонько звенит, когда он его минует, и Брюс оборачивается и… улыбается. Кларк зажмуривается. После того, как они в первый раз поругались (и это были не Кларк Кент с Брюсом Уэйном и споры о политике; и это был не Бэтмен, молчаливый, упрямый, никогда не делающий ничего из того, о чем его просит Супермен), просто как Кларк и Брюс. Просто Кларк и Брюс, они орали друг на друга в доме у озера по поводу… кстати, по поводу архива, Кларк в этом почти уверен; по поводу того, что у Брюса куча секретов, по поводу того, что он никогда не спрашивает разрешения. Так вот. После того раза Брюс практически перестал делать это с Кларком. Он все еще лицедейничал на публике, играя роль, и Кларк понимал причину, иногда он даже специально творил такое с Кларком — на пресс-конференциях или благотворительных мероприятиях, но это потому… это потому, что Кларк знал, что Брюс делает. Потому, что Кларк был в курсе этой шутки. Но это не шутка, и у Кларка на этот раз нет проходки за кулисы. — Кларк, — говорит Брюс легким, дружелюбным тоном, и Кларк не позволяет себе скривиться. Повезло, что Брюс вообще с ним разговаривает. Господи. Как Кларку это все исправить? — Как себя чувствуешь? — спрашивает Брюс. — Нормально, — на автомате отвечает Кларк, — все в порядке. — Он заставляет себя открыть глаза. — А ты… я не, э-э… — Цел, — говорит Брюс с еще одной идеальной, ужасной улыбкой — он же не может и правда так улыбаться. — Ты уверен, — поспешно произносит Кларк, потому что… потому что если он не повредил Брюсу физически, не сломал или… не порвал ничего… — Прекрасно как никогда, Кларк, честное слово. — И с одной стороны, у него по-прежнему на лице эта улыбка, а с другой стороны Брюс никогда не разбрасывается такими словами. — Мне, правда, нужно возвращаться в офис. — Как будто деловая встреча затянулась, дико думает Кларк. — Что-нибудь передать Лиге? Кларк беспомощно пялится на него. Да как Брюс делает это? — Я еще… на пару дней задержусь, думаю так, — выдает он. — Хорошо, — отвечает Брюс. Он благодарит корабль, пересекает комнату по направлению к… по направлению к двери, вот и все, к двери, перед которой стоит Кларк. Его рука движется так, словно он хочет ее вытянуть; будто он вот-вот заставить себя прикоснуться к Кларку, как будто он и так недостаточно мученик в этой ситуации… Кларк отходит в сторону. У него не получается так же хорошо контролировать происходящее, он не может заставить себя выглядеть естественно, но он надеется, что для Брюса это что-то да значит, ведь ему больше не надо притворяться. Брюс не выглядит так, словно это что-то для него значит. На всей его сияющей поверхности нет ни единого облачка, насколько видно Кларку. Но на мгновение он задерживается, и его рука повисает в воздухе: — Я рад, что сработало. — Ага, — неразборчиво говорит Кларк и отводит взгляд, ждет, пока шаги Брюса не затихают вдали, даже если он пытается их услышать. (Кого он обманывает? Ему ничего не исправить. Он должен был понять в то мгновение, когда зашел в офис к Брюсу, в то мгновение, когда осознал, что что-то не так. Он должен был убедиться в том, что Брюс никогда его не найдет. В конце концов не имело бы никакого значения то, какую ответственность чувствовал бы на себе Брюс, то, насколько глупым он планировал быть. Потому что Кларк не позволил бы ничему случиться, если бы как надо закрыл корабль, но… Но часть него хотела, чтобы Брюс вошел. Часть него позволила двери открыться и впустить Брюса внутрь. А Брюс ведь пойдет на все, если думает, что это необходимо; что это необходимо и лежит в зоне его ответственности. В какой-то момент он знал, в чем дело: Я рад, что сработало. И все это случилось только из-за Кларка. Потому что Кларк существует, потому что он тот, кто он есть, он… не норма …вот кто он такой. Этого не должно было случиться, но случилось. И даже Супермен не может ничего исправить.) Брюс сказал, что он в порядке. Но Кларк сейчас особенно ни в чем не уверен, и на этот вопрос он — по крайней мере — может найти точный ответ. — Корабль, — говорит Кларк, — у тебя есть… сенсорные записи событий с тех пор, как Брюс взошел на борт? — Да, — отвечает корабль, и что-то поднимается из пола, формируется в… Это он. Он и Брюс, отлитые в серовато-бронзовом цвете, беззвучные движущиеся фигуры, в тот момент, когда Кларк в первый раз вошел внутрь… — Останови, — в спешке произносит Кларк. — Стоп. — И фигуры исчезают. Ну конечно, у корабля есть не просто записи, она еще может проиграть их полноразмерные трехмерные… боже. — Просто проверь их, пожалуйста, — еле говорит он, прикрыв рукой глаза. — Было ли что-то не так с жизненными параметрами Брюса, была ли… кровь. Что-то такое. — Да, командир, — отвечает корабль. В конце концов корабль отмечает для него следующие моменты: Кларк чересчур сильно прикусывает губу Брюса, ставит яростный засос в самом низу шеи Брюса, у впадинки, он растекается на ключицу Брюса. Нет ничего такого, от чего Брюс бы вздрогнул, что причиняло бы ему неудобства. Уж точно не Брюс, что любил рассекать по крутым вечеринкам, притворяясь, что ни одно ребро у него не сломано. При людях с рентгеновским зрением. Идиот. И конечно, Брюс прилетел сюда, думает Кларк, пялясь на собственные руки. Потому что он идиот. Идиот, который считает, что Кларк — его проблема, его ответственность, который понятия не имеет, что все это с ним случилось, потому что Кларк этого хотел. Такое впечатление, что было бы проще, если бы Кларк все-таки навредил ему физически; тогда, по крайней мере, они могли бы на чем-то сойтись для… Для чего? Кларк ложится на палубу. Ему холодно, он вымотан, его тошнит. Он трет волосы руками. Тогда он мог бы извиниться? Но разве этого было бы достаточно. Разве это было бы хотя бы частичкой того… как будто он может сделать что-то, чтобы загладить вину. Но он должен сделать хоть что-то. Должен.

***

Кларк приходит раньше, чем Брюс ожидал. Но, наверное, следовало догадаться. Это Кларк, а Кларк не избегает вещей, которые его ранят. Совсем наоборот: он демонстрирует редкую тенденцию на них насаживаться. (И эта двусмыслица куда хуже, чем любая из пикаперских фразочек Брюса Уэйна. Боже.) Брюс, конечно, готов. У него была куча времени, чтобы определить, где он ошибся; агрессивная обыденность — бездумная тактика, а Кларк, без сомнения, все еще чувствовал дезориентацию, чувствовал, что его использовали… изнасиловали. Неясно, сколько он помнил, но этого хватило, чтобы он захотел избежать руку Брюса, осторожно отодвинулся в сторону, вышел из зоны контакта. Нельзя быть до конца уверенным: что же именно занимает разум Кларка. Он сердится из-за самого секса или из-за нарушения его границ, вмешательства? Он хочет закончить их знакомство, потребовать, чтобы Брюс немедленно ушел из Лиги — или же ему хватит того, что Брюс никогда больше не будет вмешиваться в ход именно этой разновидности криптонского медицинского кризиса? По счастью, ответная стратегия Брюса неизменна. Он останется спокойным. Он объяснит самые важные вещи: он никак не мог знать наверняка, восстановится ли Кларк, сможет ли вообще Кларк восстановиться без стороннего вмешательства; он решил, что в данном случае предпочтет сделать то, что должно помочь, а не ждать до тех пор, пока помочь будет не способно ничто. Вероятно, он может принести извинения за последствия своих решений, если Кларк настоит на этом, но за сами решения он извиняться не будет. И да, чтобы Кларк не ушел прочь с неправильным впечатлением, он скажет как можно яснее, что если на кону будет стоять жизнь Кларка, он примет те же самые решения и в будущем, если это потребуется. То, что он сделал с Кларком, было неправильным. Он знает это. Командир желает, чтобы вы находились внутри, и… нет. Это означало, что Кларк хотел, чтобы кто угодно был внутри, он растерял разум из-за этого, но все равно старался оттолкнуть Брюса. Но Брюс готов сделать куда более страшные вещи — с собой, конечно, но, возможно, даже с Кларком, — чтобы вновь не допустить его смерти. И вот по поводу этого пункта он не… (не может) (не может) …пойти на компромисс. Кларк, как обычно, щедр. Он не приходит в офис к Брюсу, но и не заваливается в дом у озера, не подстерегает Брюса быстрее скорости звука. Он влетает достаточно медленно, так, чтобы датчики движения по периметру его заметили, он предупреждает Брюса. И он не заходит внутрь. Он приземляется на краю мостков и ждет там, отклоняет приглашение Альфреда быстрой ровной улыбкой. — Сэр, — произносит Альфред в передатчик, уже двигаясь к лестнице в Пещеру. — Сэр, у вас посетитель… — Да, — говорит Брюс, встает и отводит наконец взгляд от записи с внешней камеры наблюдения. — Да, Альфред, спасибо. — Сэр, — отвечает Альфред, явно понимая намек: к тому времени, как Брюс поднимается наверх, он уже растворился. Хотя Кларк, наверное, с точностью может сказать, куда он делся. И он, наверное, с точностью может сказать, где находится Брюс. Но Кларк очень вежлив и не оборачивается, пока Брюс не выходит на мостки, не закрывает дверь и не откашливается. Кларк хорошо выглядит. У него снова закатаны рукава, но сегодня тепло — Брюс закатал свои. На теле Кларка нет той судорожной краски, что виднелась на лице и ушах в прошлый раз; его взгляд, устремленный на Брюса, ровный, сфокусированный. — Брюс, — говорит он, а потом прерывается, сглатывает. — Я… нам нужно поговорить. Лучше сразу перейти к делу. — Если ты здесь за извинениями, — говорит Брюс, и Кларк отшатывается на полшага, бледнеет, но что тут можно сделать, только закончить фразу, да? — Ты их не получишь. Кларк замирает. Потом он моргает, глаза у него сужаются, и он хмурится. — Брюс… — У меня не было другого разумного варианта действия, — говорит Брюс. — Я не мог позволить этому убить тебя. — Я знаю, — тихо говорит Кларк, глядя вниз, на свои руки. Он сжал их вместе, а костяшки побелели. — Я не уверен в этом, — произносит Брюс и делает шаг вперед, и Кларк не срывается с места, а значит, он слушает, хочет, чтобы его убедили. — Если… (…и он уже говорил это раньше, пускай и ради совсем противоположных действий. Но тогда у него не было всей информации. Не было. Вот что сделало их ошибкой. А теперь…) — …если есть хотя бы один процент возможности неприемлемого исхода, нужно относиться к нему как к неминуемому. Кларк смотрит на него долго, а потом мотает головой, смотрит на озеро. — Я уже умирал, — говорит он, — и я в порядке. Как будто Брюс должен рассчитывать на то, что чудо повторится, как будто ему может так повезти дважды. — Я не мог рисковать, — повторяет он, и Кларк вдруг резко переводит взгляд на него. — А что насчет твоих рисков? По крайней мере, я умер за то, что имело смысл, Брюс. Я умер, спасая Метрополис, я умер, спасая планету — кто бы на это не согласился? Я же мог убить тебя просто потому, что ты там был, просто потому, что я ни черта не знал, что делаю… Брюс моргает и пытается перестроиться. Это звучит почти как гнев, но это не он. Это… вина. Неожиданно, но все еще вполне поправимо. И да, есть в этом какая-то логика: это Кларк. Конечно Кларк считает неконтролируемые биологические импульсы тем, за что надо извиняться. Он привык ломать все правила, спасать всех от всего, даже когда это должно быть невозможно; но его тело — то правило, которое он не может нарушить, одна опасность, с которой он ничего не может сделать. А Кларк всегда слишком настороженно относился к себе самому. К тому месту, что он занимает, к своему росту, к своей комплекции, к тому, что он может нечаянно нависнуть над кем-то, быть сильнее кого-то, слишком сильно настоять или принудить кого-то. Он мог бы убить или физически заставить любого человека сделать все, что он захочет, потребовать любых условий; и он настолько сильно чувствует это, что едва ли может позволить себе попросить. (В конце концов, в этот раз он не попросил. Он знал, что с ним что-то не так, он должен был знать: именно поэтому он взял отгул в «Плэнет» и полетел в Антарктику, для начала. Брюсу пришлось за ним гнаться. Если бы он не пришел к нему в офис в тот день… узнал ли бы Брюс о происходящем? Или же Кларк просто улетел бы и умер там в одиночестве…) Но время сменить тактику. — Ну только ты не убил меня, Кларк, — говорит Брюс. — Я в порядке. — А теперь чуть теплее, с оттенками Брюса Уэйна, но не более: — Вряд ли это самый неприятный мой день. Диана вредила куда сильнее, швыряя меня по матам. — Он тянется к галстуку, и взгляд Кларка дергается к нему; хватает пары пуговиц сверху, чтобы высвободить воротник, оттянуть его набок и продемонстрировать массивный засос, оставленный ему Кларком. — Клянусь, это — самое серьезное. И, возможно, он ошибается. Кларк приклеивается взглядом к синяку и тяжело сглатывает — для неуязвимого он выработал привычку придавать слишком много значения ранам, и всегда, кажется, не одобряет то, как Брюс относится к своим. Очевидно, данный случай — не исключение. Кларк переводит взгляд на лицо Брюса и говорит: — Брюс, но ты не знал этого, ты не мог знать. И мне не нужно было ломать тебе кости, чтобы… повредить тебе. — Он снова сглатывает и добавляет куда тише: — Я знаю, что ты должен был. И это… я знаю, что ты думал, что должен был. И вот тут и кроется все, думает Брюс. Должно крыться, судя по тому, как Кларк сутулится; это признание, и Кларк стоит и пытается уменьшиться в размере, молчаливо обещает принять наказание. Он не переживет это все, если Брюс Уэйн начнет убедительно ему улыбаться. Да черт, ему никогда Брюс Уэйн настолько и не нравился, даже в самом начале, даже когда он не знал, с кем разговаривает. Этот прием не сработает. Но что же работало с Кларком? Что и когда, кроме правды? Брюс медленно вдыхает и готовится. — Я понимал, во что лезу, — говорит он, старательно глядя Кларку в глаза. — Да, знаю, — начинает Кларк, и выглядит он все столь же взволнованно, но Брюс не дает ему закончить мысль. — Если кем-то здесь и воспользовались, Кларк, то это тобой. Это не я ничего не соображал из-за лихорадки. Это не я испытывал физическую компульсию. Я знал ставки, у меня был выбор, и я сделал его. — И так трудно не колебаться, не делать паузу на самом краю, когда еще можно развернуться — но Кларк должен понимать, кто по-настоящему виноват, и есть только один способ добиться этого. Поэтому: — Я хотел этого, — объясняет Брюс ровно, непреклонно. — Всего. Кларк смотрит на него и молчит, глаза у него широко раскрыты, а потом его взгляд перепрыгивает на воротник Брюса, все еще расстегнутый, на синяк. — Все… всего, — неуверенно повторяет он. — Да. — Но я… — И Кларк прерывается, снова смотрит на воду, нахмуривает бровь. — Ты не мог этого хотеть вот так. Брюс, я был… возможно, ты думал, что ты не против секса со мной, но я же просто не слезал с тебя, я… Брюс не позволяет выражению на своем лице измениться. — Ты помнишь, — произносит он, и фраза получается идеальной, ровной. Кларк смотрит на него, быстро режет взглядом, а потом отводит его прочь и тянется, чтобы потереть затылок. — Кое-что, — признается он. — Все по-прежнему, э-э, в тумане. Но я знаю, что я был, я должен был быть… Я знаю, какой я, наверное, был. — Он побледнел и говорит тихо; он стоит на месте еще мгновение, а потом делает шаг, другой по направлению к Брюсу и добавляет очень мягко: — Я знаю, что хотел бы сделать с тобой, если бы мог. Он вытягивает руку, и он… он абсолютно в себе, издалека наблюдает Брюс: никакой красноты на лице или шее, никакой дрожи в простертой руке. Температура, моторика, все остальные поверхностные параметры явно в норме. Но его пальцы — на коже Брюса, там, где воротник раскрывается, и они такие, как раньше: почтительные, желающие. То, как он проводит рукой вверх по шее Брюса, то, как он выглядит, когда делает это… — Да, — говорит Брюс… (…да, все было так, это было то, чего я хотел… чтобы ты смотрел на меня так, чтобы ты трогал меня так, будто ты… будто ты…) — …да. — И выражение лица Кларка вдруг делается вопросительным, пойманным врасплох, неверящим; поэтому в конце концов Брюсу приходится притянуть его к себе самостоятельно. — Кларк. Кларк. — М-м-м? — Кларк, — снова говорит Брюс и не успевает остановиться, сжимает руки на плечах Кларка, даже несмотря на то, что Кларк очень крепко держит его за поясницу одной рукой. Кларк к большому сожалению перестает делать то, что делал, с шеей Брюса и смотрит вниз. — Ой! О, господи, Брюс, извини… — И он осторожно их опускает вниз, пока мостки снова не касаются ног Брюса. — Это криптонское, — с намеренной легкостью говорит Брюс и не двигает рук. Кларк прекращает извиняться и смотрит на него: — Криптонское, — медленно соглашается он, а потом начинает улыбаться, и его лицо сияет, как рассвет. — Ой, слушай, и еще, если корабль назовет тебя как-то странно… — Да? — Это тоже криптонское.