Old Bones

      У Фёрст Эйда не было касаний Рэтчета. Да и почему Дрифт ожидал их? Потому что ученик превзошёл учителя во многих других отношениях? Он был хорош. Фактически, он был лучшим. Невероятно смышлёный, он задавал все правильные вопросы, рисковал, руководствуясь интуицией медика, одновременно мужественной и мудрой. И, что Дрифт особенно ценил, он слушал. Мало кто слушал Дрифта, даже сейчас.       Но у него не было лёгких рук Рэтти. Их не было ни у кого. И он не мог так же, как Рэтти, покончить с чем-то очень плохим прежде, чем ты бы заметил, что оно началось. Или повторить его ловкий трюк: ущипнуть за провод, чтобы отвлечь, если он знал, что сейчас будет больно. Никто не мог предугадывать боль так, как это делал Рэтти, и предотвращать её. Когда Фёрст Эйд защёлкнул новый голеностопный сустав на место, Дрифт вздрогнул.       — Прости.       Это не была вина Эйда. Это была вина Дрифта, за то, что позволил испортить себя заботой Рэтчета. И вина Рэтчета, за то, что никогда не настаивал, чтобы у Дрифта был другой врач. Последний корпус Дрифта был работой Рэтчета. Когда они полюбили друг друга, когда они стали Conjunx Endura, когда они обосновались в новом доме, чтобы вместе прожить жизнь — всё это время Рэтчет продолжал ремонтировать Дрифта. Оба понимали, что это было неправильно. Но это стало одним из самых близких и глубоких аспектов их отношений. Никто не знал корпус Дрифта так, как Рэтчет. И ни у кого не хватило смелости ни сказать Рэтчету, что ему не следует этим заниматься, ни сказать Дрифту, что он не мог выбирать себе врача.       Когда Рэтчет умирал, он сделал две вещи. Первым делом он обратился к Ультра Магнусу, чтобы тот помог ему составить завещание, столь жёсткое, что оно бы выдержало любые нападки на права Дрифта на их общую собственность. А затем он подошёл к Фёрст Эйду и передал ему медицинскую карту Дрифта. Это был единственный раз, когда Эйд видел, как Рэтчет плачет.       Это также был первый раз, когда он узнал из документов возраст Дрифта.       Эйд закончил регулировку голеностопа и вышел в соседнее помещение, чтобы ознакомиться с данными сканеров. Они занимались перестановкой передних колёс Дрифта, которые находились в его ногах; Дрифт чувствовал их вес всё больше и больше, и хотел знать, не лучше ли будет расположить их ближе к центру корпуса. Обратная последовательность трансформации тоже напрягала его, но за это они взялись, когда перестраивали его магнитные элементы. То одно, то другое. Не потому ли, что Рэтти больше не было, он чувствовал себя таким изношенным? Или же Рэтти просто умер в то же время, когда наступал новый жизненный этап — тот, где всё переставало работать как следует? «Просто посмотри на меня, парень», — любил говорить Рэтчет, и это было в равной мере и предупреждением, и шуткой.       Дрифт обнаружил это, пока ждал возвращения Фёрст Эйда. Прямо там, рядом с платформой, возле манометров, мультиметров и другого диагностического оборудования. Столь невинное с выключенным светом и сенсорной рукоятью, согнутой книзу рядом с чем-то ещё. Он когда-нибудь узнавал, как оно правильно называется? Рэтчет, вероятно, когда-то говорил, но с тех пор, когда это стало предметом спора между ними, Дрифт посчитал своим долгом не слушать. Он звал это «часами смерти» и ненавидел их так яростно, как ни одну разумную машину. И ничего не мог с этим поделать. Он находил их несомненную точность отвратительной: они отмечали конец жизни Рэтчета так, словно это был какой-то праздник или дата назначения. Ему и в голову не приходило, что Рэтчет, который уже знал, что умирает, просто использовал прибор, чтобы решить, как лучше провести оставшееся ему время.       Это был всего лишь прибор. Так сказал Рэтти. У него даже был переключатель с надписью «вкл/выкл»; Дрифт протянул руку и щёлкнул его, даже не задумываясь, и прибор тут же осветился мягким оранжевым светом и загудел. Он выглядел достаточно безобидно. Было ли это так ужасно? Было ли так ужасно знать?       Дрифт ощутил лёгкое покалывание, когда поместил руку под свет, но вздрогнул он, когда мигнул счётчик, и цифры поползли, высчитывая его время. Дрифт заставил себя успокоиться. Сказать себе: я стар, времени осталось немного. Это было не так уж тяжело принять. В последнее время он чувствовал себя таким уставшим. Его колёса ощущались тяжёлыми, и трансформироваться было больно. Время растеклось по платформе. Медери пошатнуло многие его убеждения касаемо Послеискрия, но он всё ещё верил, что Рэтчет будет ждать его там, когда время придёт. Эта мысль пронзила его глубокой, сладкой болью. Рэтти!       Цифры остановились. Дрифт склонил голову в одну сторону, затем в другую. Здесь было что-то не так. Часы показывали его возраст, он уже знал это.       Нет: счётчик шёл назад. Это был обратный отсчёт. Часы не показывали, сколько лет он прожил; они показывали, сколько ему ещё осталось. Числа были абсолютно одинаковыми.       Дрифт выключил часы смерти и очень тихо сел на платформу, ожидая возвращения Фёрст Эйда с результатами по его колёсам. Когда они решат этот вопрос, то продолжат доработку магнитных элементов и трансформационной последовательности. Дрифт был стар — старше Мегатрона — старше всех, кроме Рэтчета, Циклонуса и Тейлгейта. Рэтти следил за его исправностью со всем своим умением и любовью.       Дрифт прошёл ровно половину своей жизни.