Imprint

Солнце только-только начало заливать улицы мягким светом, отражаясь в лужах, появившихся после ночного дождя, пригревая потрепанную брусчатку дорог, когда красный велосипед проносится мимо еще закрытых цветочных лавок и булочных. Ранние пташки, почувствовав неожиданное осеннее тепло, принялись петь свои песни, теряясь в пожелтевших листьях. Из корзинки на руле выглядывает край сумки, ее молния застегнута не до конца, и оттуда высовываются разноцветные тетрадки, толстая папка и два бумажных пакета. Выбегая из дома, на ходу допивая свой утренний кофе, расчесываясь и собирая эту самую сумку, Лиам не особо заботился о сохранности вещей в ней. Он безобразно, неприлично опаздывал, и это в первый же рабочий день. Пейн надеялся, что его первоклашки еще не умеют определять время по часам, и не заметят его минутной задержки. Если бы молодой человек не спешил так сильно, он бы, конечно, насладился стоявшей на улице погодой. Первые осенние дни в Бейквелле выдались на удивление теплыми, и даже не смотря на ночные дожди, днем солнце светило ярко, и можно было пока даже не думать о том, чтобы пересесть с любимого велосипеда на общественный транспорт. Их живописный городок даже в это время года привлекал туристов, так что ближе к полудню улицы оживали, и наплыв гостей в заведениях снижался уже к ночи, когда приходило время закрываться. Лиам любил этот город всем сердцем, и ни разу не пожалел, что оставил шумный большой Лондон и переехал в небольшую деревню, как ее упорно называют местные жители, с населением около четырех тысяч человек и бескрайними просторами, видными из окна дома Лиама. Здесь было тихо, спокойно, не было людей, которые ожидали бы от Пейна немыслимых достижений, покорения высот и заоблачного успеха. Тут он смог по-настоящему расслабиться, отпустить себя и как следует проветрить голову, решив наконец, чего хочет он сам. Потому, прожив все лето в небольшом домике на пару комнат почти в самом центре города, он принял решение искать тут работу. Он и сам не ожидал, что в итоге устроиться в местную школу, да еще и преподавателем у младших классов. Просто однажды его сосед из квартиры напротив — Найл, рассказал, что в школе, в которой учится его племянник нужен новый учитель и Лиам решил, что пришло время оправдывать все годы обучения и свой диплом. И теперь он, опоздав на свой первый урок на целых пять минут, несется по незнакомому до этого коридору к нужному классу, на ходу теряя ручки и разноцветные фломастеры. Его прическа приходит в беспорядок, и ему очень стыдно за задержку, когда он влетает в свой класс. На него сразу заинтересованно уставились десять пар глаз, и повисла тишина, в которой можно было различить чье-то шарканье ногой, скрип оконной рамы и шуршание бумаг на столах от дуновений ветра. Лиам тоже не спешит разорвать молчание, рассматривая присутствующих. Семеро девочек и трое мальчишек сидели за партами по двое, теребя в руках края юбок или рукава рубашек. Как Лиам успел понять, в школе конкретной формы не было, так что все дети были одеты по-разному, и на каждого были надеты носки ярких цветов. Лиаму особенно понравились желтые носки с зелеными динозаврами, которые показались из-под задравшейся молочного цвета штанины. Коричневый ботинок блестел в свете ламп, и нога в этом ботинке почему-то свисала с его рабочего стола. Лиам отвел глаза от класса и уставился на молодого человека, облокотившегося на учительский стол. Если бы это было чуть менее неприлично в сложившейся ситуации, Лиам бы выронил все, что держал в руках на чистый деревянный пол и вышел бы прочь, потому что то, что он увидел перед собой — было слишком для его еще не до конца проснувшегося сознания. Он, пожалуй, впервые видит такого прекрасного человека, которому, к тому же, очень идут молочного цвета брюки, с заправленной в них льняной светлой рубашкой, приятно контрастирующей с его бронзовой кожей. Черные, цвета грозового ночного неба волосы лежали в идеальном беспорядке, и казалось, незнакомец мог одним взмахом ресниц заполучить целые империи к своим ногам. Выразительные шоколадные глаза, в которых будто сверкало золото, смотрели чуть насмешливо и изучающе. — Доброе утро, — Прокашлялся Лиам, наконец взяв себя в руки. Сил оторвать взгляд от прекрасного незнакомца, похожего на принца из детских сказок, просто не было. Лиам незаметно вытирает намокшие ладони и свои темные брюки, — Прошу прощения за задержку, я… Он не успевает договорить, потому что греческое божество в человеческом обличии протягивает ему ладонь. Признаться честно, Лиам еще никогда не жал руки ангелам, и сейчас был немного в замешательстве. Он глупо посмотрел на раскрытую ладонь, длинные пальцы, рассмотрел браслеты из разноцветных веревочек, навешанных на тонкое запястье, и перевел дыхание. — Доброе, доброе, — Если бы Лиаму было чуть меньше лет, от этого голоса у него бы обязательно подкосились коленки. Незнакомец не говорит — мурлычет, и ему, пожалуй, нужно записывать всемирно известные альбомы, а не преподавать в школе в маленьком городке Англии. Лиам вспоминает, что нужно сделать с протянутой ему рукой, когда времени проходит уже неприлично много. Он обхватывает чужую узкую ладонь, ее тепло резко контрастирует с его собственными холодными пальцами, и их рукопожатие длится чуть дольше, чем положено. — Я Зейн, — Имя ангелу вполне подходит, и Лиам довольно улыбается, — Зейн Малик. Лиам не уверен, что помнит свое имя. Он бы и не вспоминал его, если бы не чувствовал взгляды детей, что очень терпеливо наблюдали за придурковатостью их преподавателя. Лиам вспоминает, что он, вообще-то, взрослый разумный мужчина, и снова прилагает титанические усилия чтобы взять себя в руки. — Лиам Пейн, — Он отвернулся к классу, чтобы больше не мучаться. Смотреть на солнце перед собой было просто невыносимо, — Я ваш новый учитель, всем доброго утра. Несколько минут проходят в абсолютной тишине, и Лиам чувствует на себе изучающий взгляд. — Зейн, отдай мне ключи, иначе я… — Дверь резко открывается, и в проходе появляется молодой человек, своим видом больше напоминающий взъерошенного птенца, чем кого-то, чьего гнева стоит опасаться. Он внимательно рассматривает Лиама с ног до головы, удивленно вскидывая брови. Он, кажется, собирался сказать что-то еще, но Зейн останавливает его, звеня связкой ключей в воздухе. — Лови, Лу, — Сжалился он, подкидывая ключи этому Лу, который ловко ловит их и сует в карман толстовки. Он одет уж совсем неподобающе для школы и Лиам задумывается, не школьник ли он часом, потому что как преподаватель он совсем не выглядел. — Думаю, нам пора убраться отсюда, — Наконец догадывается Зейн, и спрыгивает со стола, прихватывая с собой несколько папок и поправляя волосы, упавшие на глаза, — Если соскучитесь, мистер Пейн, заглядывайте в третий кабинет. Лиам ловит белозубую улыбку, и растерянно моргает, наблюдая за закрывающейся за двумя молодыми людьми дверью. Он слышит в коридоре удаляющиеся смешки, шепот и неразборчивые восклицания и чувствует себя полнейшим идиотом. Но дети не дают о себе забыть, и кто-то из них чихает, роняет ручку и начинает громко разговаривать. Лиаму приходится ненадолго забыть о теплых ладони, так хорошо лежавшей в его собственной, о аккуратной щетине, обрамляющей острые черты красивого лица, и о теплой улыбке, которую хотелось запечатлеть под сердцем навсегда, и начать урок. Лиам трясет головой. Все происходит слишком быстро. *** — Прекрати себя позорить, я умоляю, — Ноет Луи, оттаскивая Зейна от широкого окна в холле, — Вспомни остатки былой гордости. Зейн дергает плечом, неохотно отрываясь от окна, ведущего на задний двор школы. Там новый преподаватель младших классов бегал за девчонкой в легком коричневом платье, поддаваясь ей в догонялки пока ждал, чтобы ее забрали родители. Зейн не то что бы наблюдал за тем, как хорошо Лиам выглядел в золотистых лучах закатного солнца, пробивающегося сквозь деревья, или за его яркой улыбкой, которая смогла бы с легкостью затмить это самое солнце. И уж точно не Зейн пялился на чужие сильные руки, покрытые татуировками под рукавами рубашки, и на то, как хорошо сидят на Пейне его строгие брюки, цвета кофе с молоком. — Обычные у него руки, успокойся, — Голос Луи слышится будто бы отдаленно, где-то совсем далеко, Зейн все не может заставить себя оторвать взгляд. Вообще-то Зейну совсем не свойственно вот так просто влюбляться в каких-то парней, опаздывающих на свои уроки и застегивающих пуговицы рубашки прям до воротника. И ему точно раньше не доводилось жадно ловить каждое чужое слово, хотя их было сказано ничтожно мало, и запоминать чужие мягкие черты, выделяя самые привлекательные. Он потом обязательно нарисует его по памяти, и на том портрете совершенно не нужно будет что-то преувеличивать для пущей симпатичности, ведь лицо Лиама, кажется, просто было создано для того, чтобы писать с него шедевры. Руки Малика по привычке потянулись к сумке, висящей у него на плече, чтобы достать блокнот и карандаш, но останавливает сам себя. Не хватало еще, чтобы Луи навсегда заклеймил его легкомысленным придурком, да и Лиам мог заметить их через большое окно. Но Зейн пообещал себе, что обязательно запечатлеет совершенный профиль Пейна на бумаге самыми своими любимыми красками сразу, как вернется домой. Вечером Зейн во всех подробностях расписывает Гарри и Луи то, какие именно звезды ему удалось разглядеть в шоколадных глазах, и насколько же, должно быть, правильно большие холодные ладони лежали бы на его собственной талии. Стайлса и Луи эти рассказы не впечатляли, и они больше были увлечены обсуждением нового телевизионного шоу, но Зейн не мог успокоиться. А сам Лиам тем же вечером тратит неприлично много времени на то, чтобы выбрать одежду на завтра, и заводит будильник на час раньше, чтобы утром успеть как следует уложить волосы и даже завязать галстук. Он ложится спать с легким чувством предвкушения завтрашнего дня, потому что он обязательно должен будет заглянуть в этот третий кабинет. Кончики его пальцев слегка покалывает, когда он засыпает с мыслями о том, как, должно быть, хорошо от Зейна пахнет красками и сигаретами. *** Прошло всего чуть больше двух недель с того дня, как Лиам впервые вошел в двери этой школы. Но, несмотря на такой короткий срок работы, он уже нашел себе приятелей. Например Гарри, с которым он теперь обедал. Стайлс преподавал историю у средней школы, обожал теории заговоров и латынь. Его длинные, вечно собранные в пучок на затылке волосы вились, и он забавно накручивал на палец выбивающиеся пряди, когда задумывался или был очень увлечен разговором. Гарри показал Лиаму школу и очень увлеченно и во всех мельчайших подробностях расписал ему досье остальных преподавателей. Сплетни он не любил и не распускал, но Лиам все равно теперь знал, кого стоит сторониться, а у кого можно стрельнуть сигарету, стоя за школьными воротами. А еще Стайлс каждый день сидел с Лиамом во дворе и ждал, когда первоклашек разберут по домам. Так что они очень быстро подружились, и теперь много времени проводили вместе. — И Зейн так напугал бедных детей, что они больше на ту качель никогда не приходили, — Хихикает Гарри, снова крутя свою кудряшку на пальце, — Его все старшеклассники побаиваются, что уж говорить о малышах. Лиам никогда бы и не подумал, что кто-то может всерьез испугаться Зейна, ведь сам Лиам видел в нем человека, которого наоборот хотелось прижать к себе и скрыть от посторонних недовольных взглядов, которыми Малика частенько одаривают старшее поколение преподавателей. Дело в том, что Зейн, по их совершенно незначительному мнению, совсем не выглядит как преподаватель, которого стоит уважать, и которого стоит слушать. Математик, биолог и преподаватель химии так и вовсе считают, что искусство, которое и преподает Зейн — пустая трата времени, и ему вовсе не место в школе. На подобные высказывания Зейн, обычно, если поблизости нет детей, посылает куда подальше недовольных стариков, особо не стесняясь выражаться. Но до Лиам, конечно, быстро дошло, как Малика на самом деле задевают такие разговоры, чем любезно поделился с ним Гарри, будто предупреждая. Хотя Лиам никогда и не сказал бы чего-то плохого о Зейне и его любимом деле. Но с тех пор Пейн для себя решил, что если услышит подобные рассуждения со стороны своих коллег — то не побоится вступиться за Малика. — Совсем не обязательно сплетничать обо мне с Лиамом, Гарри, — Слышат они над своими головами грозный тон, и оба одновременно поднимают глаза на звук знакомого голоса, — Никто меня не боится. Зейн сегодня особенно хорош собой. Ну, то есть, Лиам не помнит еще ни одного дня, когда бы он не выглядел сногсшибательно, но сегодня Малик просто объективно выглядел, будто только-только вышел из-под кисти искусного художника, с любовью вырисовавшего каждую линию его совершенного творения. Легкая широкая рубашка свободно висела на его плечах, и измазанные в краске синие дырявые джинсы держались на его бедрах только благодаря туго затянутому ремню. Его волосы убраны с лица черным ободком, и на щеке красуется красное пятнышко краски, которое Лиаму очень хочется бережно стереть. Подмышкой у Зейна несколько рулонов ватмана, и чистая палитра, а за ухо убрана длинная кисть. Он явно спешил в свою мастерскую, но не мог пройти мимо и не сделать язвительное замечание. Он строго глянул на Гарри, но, переведя глаза на Лиама, мягко ему улыбнулся, будто бы невзначай легко касаясь его колена, скрытого плотной тканью брюк, кончиками пальцев. При виде Малика в груди Лиама растеклось приятное тепло, в носу щипало, как от тысячи пузырьков из шампанского, и голова становилась приятно легкой. — Совсем не обязательно подслушивать чужие разговоры, Зейн, — Гарри высовывает язык, строя гримасу, и Малик хихикает. Лиам чувствует подозрительные шевеления в области ребер, и понимает, что это бабочки расправляют свои легкие крылья. Зейн хихикал, а Лиаму сперло дыхание, потому что он был уверен, что прекраснее ангел перед ним уже не станет. Но Зейн каждый день неосознанно доказывает свою непредсказуемость в таких вопросах. За тот недолгий промежуток времени, за который они успели узнать друг друга Лиам понял, что Зейн красив не только снаружи. Каждый их разговор был важен для Пейна, он любил слушать приятный мягкий голос, рассказывающий о загадочной для самого Лиама теории цвета и легендах древнего Рима. Наверно две эти вещи были совсем не связаны между собой, но даже если бы Зейн сказал, что небо зеленое и вся вода в мировом океане вдруг разом превратилась в клубничное желе — Лиам бы ни на секунду не усомнился в его правоте. Пейну очень хотелось, чтобы Зейн доверял и верил ему также, как он сам верит и доверяет ему. Ну а Зейн, как ему самому казалось, влюбился так сильно, что любые недостатки Лиама просто не воспринимались его сознанием, а может, этих недостатков у Пейна просто не было. Особенно Зейна подкупала любовь Лиама к детям. Он был чудесным преподавателем и чутким воспитателем, когда это требовалось, и легко решал редкие конфликты, предотвращал ссоры и в добавок ко всему, отлично ладил с большинством преподавательского состава. Он был добр ко всем, был готов помочь каждому нуждающемуся и Зейн был теперь уверен — он впервые в жизни влюбился в самую красивую душу из ныне существующих. Ну и еще Зейн мог уверенно сказать, что хочет сжать эти наверняка мягкие каштановые волосы в кулаке, притянуть большие ладони Лиама на свою талию и засунуть язык ему в рот. Довольно прозаично, и Лиам наверняка пошлет его, если Зейн решится рассказать об этом всем ему, но выбирать формулировки никогда не было его коньком. Слова вообще часто тяжело ему давались, и намного легче было выражать свои чувства на бумаге с помощью красок и цветных карандашей, а не в витиеватых переплетениях слов. Зейн ненадолго теряется, неприлично долго зависая взглядом на губах Пейна, растянутых в мягкой улыбке и не сразу понимает, что ему предлагают помощь. Лиам сам забирает из его рук громоздкие рулоны, оставляя Зейну только кисти за ухом и в карманах. Он мимолетно касается пальцев Зейна, в отместку за свою коленку, и замечает, что Малик замерз. — Идем, я донесу это все и налью тебе чай, — Перед тем как уйти, Лиам отбивает кулак Гарри своим, обмениваясь с другом многозначительными взглядами. Хотя, может это только для Лиама они таковы, а Гарри просто думает, что он немного не в себе. — Не верь ничему, что говорит тебе Стайлс обо мне, — Заговорщически шепчет ему Зейн, когда они входят в заднюю дверь школы, — Он та еще сплетница. На самом деле это он пугает мной детей. Лиам не сдерживает хихиканье. У его глаз собираются морщинки-лучики, широкие брови складываются домиком и Зейн едва держит себя в руках, чтобы не коснуться чужих щек пальцами. Ему хотелось не только этого. Руки Зейна чесались провести тонкие линии по точенному гладкому подбородку, несильно надавить на родимое пятнышко на горле, обвести замысловатые татуировки на руках, провести ногтями по широкой спине, так, чтобы еще на несколько дней там остались красные полосы, спуститься ниже… Обо всем этом совершенно неприлично думать, пока вы идете по опустевшему школьному коридору. Зейн толкает дверь в темное помещение ногой, и пока Лиам не видит, куда конкретно они пришли он надеется, что сейчас Малик затолкает его в какую-нибудь подсобку и они забудут о ватманах, палитрах и красках. Но свет в комнате зажигается, и взгляду Лиама представляются десять одинаковых мольбертов с одинаковыми табуретками, небольшая кафедра, за которой весь стол и пол были завалены изрисованными бумагами, потрёпанными альбома и самоучителями, по углам были расставлены большие и маленькие холсты. Под потолком раскачивались бумажные журавлики и картонные желтые звезды, явно вырезанные в ручную. Пока Лиам рассматривал скромную обстановку, Зейн спешно запихивал в шкаф свои скетчбуки и отдельные клочки акварельной бумаги, которые пестрили быстрыми набросками чужих рук, губ и глаз, и полноценными портретами карандашами, углем и легкой акварелью. Малик запирает дверки шкафа на ключ и прячет его в карман, снова разворачиваясь к Лиаму, силясь скрыть свою нервозность. — Это ты нарисовал? — Интересуется Лиам, рассматривая картинку, приколотую к пробковой доске на кнопки. На ней легкими мазками набросан синий океан, с белым парусником, дрейфующим на воде. На небе сгущаются тучи, серые чайки низко парят над головой одного единственного силуэта человека, стоящего на палубе. Лиаму кажется, что он может почувствовать соленый запах океана и водорослей, и услышать крики чаек и гром надвигающегося шторма. Зейн только пожимает плечами. — Ага, пару лет назад, — Он сосредоточенно роется в одном из ящиков своего стола, не упуская возможности незаметно рассматривать Лиама в тусклом освещении, — Правда, я никогда не видел моря, так что возможно рисунок не правдоподобный. Лиам осторожно проводит кончиками пальцев по особо жирным мазкам и думает о том, что хочет показать этому мальчику не только небо в алмазах но и морскую гладь, высокие волны и песчаный берег, усыпанный ракушками. — У меня есть подарок для тебя, — Слышится совсем рядом, и когда Лиам разворачивается — у Зейна, стоящего прямо за его спиной, в руках небольшой конверт и он неуверенно протягивает его в руки Лиаму. Когда Пейн трепетно достает бумагу, спрятанную в конверте, ему требуется несколько секунд, прежде чем он может сказать хоть слово. На потрепанном клочке бумаги на одном уголке приклеен кусочек голубого скотча, на котором были размашистым почерком выведены инициалы «З.М» и пририсовано сердечко. А на самой жесткой шероховатой бумаге легкой рукой написана картинка. Она не цветная, Зейн использовал только серую, белую, черную и розовую акварель, сильно разводя ее с водой. На бумаге человек, подозрительно похожий на Лиама лицом, телосложением и татуировками на руках сидел на бордюре, а рядом стояла девчонка в воздушном платье. Человек на картинке клеил ей на разодранную коленку розовый пластырь и мягко улыбался, и у него, как всегда, появляются веселые морщинки у глаз. — Я не подглядывал, — Зейн нарушает затянувшуюся тишину, делая несколько шагов в сторону от Пейна, — Просто смотрел на тебя через большое окно в холле. Лиаму, кажется впервые в жизни, тяжело подобрать слова. Он недоверчиво глядит на Зейна из-под задумчиво нахмуренных бровей. Но его лицо проясняется, и он спешит сменить эмоцию когда видит потускневшие глаза художника, его опустившиеся плечи и спрятанные в карманы руки. — Мне не следовало, это было лишним, — Начал было он, но Лиам прервал его взмахом руки. Он бережно вкладывает рисунок обратно в конверт и убирает его к себе в нагрудный карман. — Меня еще никогда никто не рисовал, — Произносит он, касаясь локтя Зейна. От этого прикосновения Малик вздрагивает, но Пейн не отдергивает руку, — Спасибо. Зейну кажутся странными слова Лиама. Он не мог себе представить, что никто никогда даже не попытался запечатлеть идеальный профиль Лиама на бумаге. — Ну, у меня до этого момента не было таких талантливых знакомых, — Усмехается Пейн, сокращая расстояние между ним и Зейном до минимума. Малик даже не успевает понять, что думал вслух, потому что Лиам кладет свою ладонь ему на плечо, и касается мягким поцелуем смуглой, розовеющей скулы. Зейн прикрыл глаза, касаясь своей горящей щеки. Он слышит, как Лиам тихо усмехается, а когда открывает глаза — Пейн все еще стоит рядом и смотрит так, будто наблюдает что-то по-настоящему прекрасное — восхищенно и с щемящей нежностью в кофейных глазах. Зейну кажется, что теперь все на своих местах. Будто ночное грозовое небо прорезали лучи теплого солнца, давая шанс новому дню. Теперь Зейн может рассказать хозяину звезд о том, какие они прекрасные. А сам Лиам обещает оберегать чужие ангельские крылья. — Нарисуешь меня как одну из своих француженок?