Семнадцать

      Серёже семнадцать, почти, он распиздяй, вот только умный распиздяй, а потому сколько бы к директору его не водили, сколько бы не говорили, что его поведение непозволительно, вульгарно, аморально. Каждый блядский школьный праздник его называют гордостью школы, всучают грамоту или какой-то поощрительный приз и вытаскивали на сцену, чтобы все посмотрели, как гордость школы и детдома выглядит. А гордость отращивает длинные рыжие патлы, носит всякие побрякушки, да и вообще выглядит по-пидорски. Более того он себя по-пидорски ведёт. Ходит со своим Волковым под ручку и разве что не сосётся с ним в коридорах. И они бы сосались. Но по факту Серёжа оправдывает своё избыточное — Олег так не думает — взаимодействие с Волковым чрезмерной, но притом выборочной тактильностью.       Только Олеже можно его и за руку брать, и обнимать и много ещё чего интересного. Но в сознании нет ни единой мысли о том что это что-то значит. Значит. Да ещё как: тактильный голод по Олегу — мерзкое чувство, как будто скальп сняли и всякая пыль на тебя летит — проявляется в никотиновой зависимости и попытках заучиться до смерти. Голод приходит, когда Олега нет рядом, когда он на соревнованиях, тренировках, да просто вышел из комнаты. Он нужен, без него плохо.       Серёже семнадцать, почти, и он имеет странный набор социальных навыков: он не умеет заводить друзей, знакомых — может быть, но с диким скрипом, однако при этом дико нравится окружающим, пользуется этим. Он интроверт, но подрабатывает официантом — каждый раз натягивая улыбку, так что щёки трещат, так что блевать тянет и кутить хочется. Он против насилия и вообще пацифист, но если кто прицепится и врезать может, но самое красивое насилие — ментальное, такое филигранное, что вы даже не заметите, но потом вас только психолог и спасёт.       Но психолог нужен и самому Разумовскому, у него трясутся коленки и руки от нервов; он губы и щёки постоянно обкусывает; ручки, карандаши вертит; кольца, цепочки, браслеты теребит вечно. И курит. Курит он наравне с Олегом — который имеет отменное здоровье, а Серёжа только медицинскую карточку с кучей диагнозов — выбегая пыхнуть, чуть ли не каждую перемену. Словом Серёжа — синоним тревожного расстройства. И ладно бы только это, он и панички ловит, успокоить которые в состоянии только Олег. Только его руки могут неспешно гладить Разумовского по волосам, когда тот лежит лицом к стене. Только его низкий шёпот может просить сказать какие запахи Серёжа чувствует, какие звуки — кроме Олега — слышит.       Серёжа всегда говорит, что чувствует запах хозяйственного мыла и дешёвого шампуня — запах Олега, который придерживается политики «мыло, оно и в Африке мыло».       Серёже семнадцать, почти, напоминает Олег и каждый вечер забирает его из кафе, где работает Разумовский, сам после тренировки, пропахший потом и магнезией. Оба валятся с ног от усталости, валились, в компании друг друга они бегут вприпрыжку по переулкам, ржут как кони, снова бегут уже от патрулей, снова ржут от какой-то тупой шутки Олега, курят прямо перед воротами детского дома, глядя в небо, на загорающиеся звезды и в глаза друг другу.       Олегу семнадцать, недавно исполнилось, и он редкостный шалопай с учёбой не особо клеится, но вроде ок, зато спорт даётся легко. Тренер по боксу доволен его результатами, как внутри секции, так и на соревнованиях районных, городских, областных. Тренер школьной команды по баскетболу доволен умением вести команду и капитанскими качествами — с учётом того, что вне поля Волков не дружил ни с кем из команды, было удивительно, как озлобленные своенравные детдомовцы признавали в нём своего лидера. Причина тому проста, каждый знал: Олег может и руку сломать в случае чего. Как говорится драться жизнь научила. Почти сразу Олег начал заступаться за Разумовского — разбивать носы и цветочные горшки в кабинете начальных классов получалось лучше, чем учить стихи о белых берёзах.       Серёжу он защищает трепетно до сих пор, хоть и знает, что тот далеко не кисейная барышня. С ним находится общий язык, с ним интересно можно слушать не переставая — это отвлекает, перестаёшь думать о родителях, да вообще обо всём на свете забудешь, пока Серёжа рассказывает о Боттичелли и Рембрандте. Искусство далеко от Олега, Олег далёк от искусства, но даже если Серёжа будет гнать откровенную пургу, Волков будет его слушать с невероятным упоением.       Олегу, семнадцать, недавно исполнилось, и он не скажет, что помимо подработок в каникулы, он участвует подпольных боях. Воспитателям в детдоме плевать — если что мальчик занимается боксом, да и вообще часто дерётся, ах да! я — великий слепой (главный аргумент) — учителям в школе плевать — детдомовский, что с него взять, да и достаточно он конфликтный мальчик, с уроков часто сбегает, по сомнительным местам, поди, шастает, не удивительно. Единственный, кому не плевать — Серёжа, и это проблема, потому что в отмазку про тренировки он делает вид, что верит.       Но каждый раз, когда Волков слишком сильно разукрашен, он обрабатывает его раны, дуя, чтобы смягчить боль, он отмазывает его перед учителями и уговоривает детдомовскую медсестру держать рот на замке, и именно он будет чуть ли не кричать на Волкова, потому что это всё когда-то плохо кончится, это не стоит того, и совсем тихо прошепчет, что потерять Олега он себе не позволит.       Олег принимает эти жесты как самое безраздельное доверие, его переполняют эмоции, его не отпустят, им дорожат. Он платит за доверие сполна, почти все деньги тратит, пытаясь порадовать — Серёжа ругается (но не злится), говорит что лучше откладывать. Всё своё свободное время проводит с Разумовским, заставляет вовремя есть и спать — Серёжа ворчит кто тогда за них двоих учиться будет. Осознание того, что Серёжа и правда за него учится, грызёт страшно, и Олег только больше себя отдаёт.       Олегу семнадцать, недавно исполнилось, уточняет Серёжа в контексте «много о себе думаешь», когда Волков отобрал у него сигарету. Они сидят на какой-то питерской крыше, солнце только встаёт, а это уже третья, Серый, так до тридцати не доживёшь, Олег выхватывает сигарету и делает затяжку — пытается не улыбаться, он грозный, серьёзный и старший здесь, но у Разумовского слишком смешное выражение лица. Ржёт и Серый вместе с ним, оба валяются на пыльной крыше, улыбаясь как идиоты и до сих пор подрагивая от смеха.       Им семнадцать, примерно, и они неожиданно влюбляются, совсем глупо и странно. Как так жили, жили бок о бок столько лет ничего не происходило и тут бац! Даже сказать стыдно.       Первым на волю чувств сдаётся Серёжа и тянет Олега целоваться, вечером, когда он забрал его от кафе, посреди какого-то двора, где ни души, только собака где-то лает.       Олег в шоке, он не знает, что думать и делать, но все гормоны счастья в крови зашкаливают — от этого хочется только упасть на колени. Целуют его мягко, неторопливо, едва касаясь губ.       Разумовский отстраняется, смотрит испугано, — сбежать хочет — думает зря он это сделал, только испортил всё — нервничает, пальцами по олеговой куртке стучит. Сбежать не получится — Олег крепко держит за оба локтя. Бежать и не надо, когда Волков сам его целует, сжимает талию крепко-крепко. Мурашки бегут вдоль позвоночника, а сердце стучит где-то в горле. Самые волшебные ощущения за семнадцать лет.       — Давно? — хрипло спрашивает Олег, когда они отрываются друг от друга губами, но не телами — прокуренным лёгким труднее задерживать дыхание.       Серёжа смотрит куда-то в грудь Олегу и пожимает плечами. Чтоб он знал ответы на такие вопросы!       — Не знаю, — они поцеловались, с ума сойти. — Всегда, наверное. — Серёжа смотрит в глаза Волкову, что можно прочесть? Эм… Замешательство, точно.       — Всегда, — выдыхает Олег и прижимает Разумовского к своей груди — сердце Волкова стучит прямо под ухом. А сам он тычется носом в макушку Разумовского, от его волос пахнет липовым чаем — почему-то именно этот запах из всех запахов кафе впитался в его волосы.       Мимо них проходит пожилая женщина, улыбается, глядя на столь трогательное зрелище.       — Какая красивая пара! — улыбается она, ребята вздрагивают.       — Спасибо, бабуль, — с улыбкой говорит Серёжа, когда они разрывают объятия.       Женщина смотрит на них непонимающим взглядом пару секунд, до неё доходит, что это два парня, она начинает кричать, ничего удивительного.       — А ну, пошли отсюда, педерасты! — она замахнулась на них авоськой. Ребята со смехом повиновались и поспешили прочь. — Сталина на вас нет! Развели тут Содом и Гоморру!       Парни так и бегут смеясь почти до самого детдома — тормозят только, когда попадают на улицу, на которой стоит детдом.       — Сталина на нас нет! — передразнивает Олег и смеётся — его смех кажется живым и заразительным больше, чем всё время до этого, Серёжа улыбается и снова утыкается Олегу в грудь. Они держаться за руки, теперь в этом есть смысл.       В и без того плотный график — учёба, работа, домашка — втискивается время на всякие нежности — проблема только в том, что под это хочется выделить всё время мира. А так они соприкасаются коленями под партой и в столовой, гуляют вечером чуть дольше и целуются — кажется, они выучили рты друг друга в сотни раз лучше любых стоматологов — но этого мало хочет ещё.       Они спят вместе — живут они в комнате вдвоём — сдвигают кровати на ночь, да и спят в обнимку, так теплее и приятнее, чувствовать тёплое тело рядом, знать что всегда можно обняться, чувствовать размеренное дыхание другого во сне — а ещё весело просыпаться посреди ночи, потому что кто-то из них провалился в расщелину между разъехавшимися койками.       Доверия становится только больше — Серёжа всё больше боится за Олега, когда тот уходит на бои. Просит остаться, у Волкова есть обязательства, что-то вроде негласного, но очень жёсткого договора. Разумовский понимает, просит взять с собой, за что получает долгий взгляд полный нежности и заботы и отказ, ради его же блага. Они не разговаривают в тот вечер, ни когда Олег вернулся относительно целый, ни когда они ложились спать — всё ещё в обнимку, но молча и без поцелуев. На утро Серёжа тянется за поцелуями, покрывая ими всё лицо и шею Олега — что-то шепча о том, что он очень его любит и просто боится потерять, переживает и снова, что любит. Олег улыбается, прижимает его к себе это не вреднее, чем курение. Серёжа только фыркает.       Новый год и бутылка портвейна. Сначала правда праздничная ёлка и весь этот детский сад — почти совершеннолетние дети фыркают, но терпеливо ждут пока им дадут нажраться — после официальной части так и происходит. В нескольких комнатах гремит праздник организованный самыми детдомовцами — в общей сложности Серёжа с Олегом выпили где-то бутылку того дешёвого портвейна, другого алкоголя не было, ну разве что самогонка от завхоза, но они её не пили.       Они сидят на подоконнике в своей комнате у открытой форточки — пьяному мозгу жарко, плевать на весь остальной организм — курят, Серёжа заворожённо смотрит, как Олег выдыхает дым, красивый. Он самый красивый из всех людей, что Серёже доводилось видеть, а когда Олег курит, он выглядит так флегматично и отстранённо, что аж притягательно. Резкий порыв и Разумовский прижимает Олега к стене — чуть не роняя собственную сигарету, тушит попутно и олегову — целует, настойчиво, развязно. Пальцами забирается в волосы — он знает какие они наощупь, но каждый раз чувствовать это снова ахуенно — придвигается ближе, соприкасаясь коленями, в мозгу искрит, как от неисправной розетки.       — Я хочу… — глухо разносится по комнате, больше ничего говорить не надо.       Волкова потряхивает, новые чувства — новые горизонты — не то чтобы он не возбуждался или не хотел Разумовского, хотел ещё как, но сейчас это реально — с подоконника он чуть не падает, угрожает потащить Сережу за собой. Олег тянет его на кровать — сдвинуть их они ещё не успели, поэтому кровать олегова, она скрипит меньше — Серёжа рвано дышит между поцелуями, приподнимается на локтях, жадно вглядывается в любимые черты лица. Олег забирается руками под толстовку Серёжи, проводит по рёбрам, целует в шею, он сотни раз проводил по этим изгибом носом или лёгкими поцелуями, сейчас он ведёт языком. Серёжа вздыхает, когда стягивает с Олега футболку — он знает, что Волков красивый, но сейчас даже лучше, чем с сигаретой — тянется залезть под джинсы. Олег шипит сквозь зубы, когда Серёжа растягивает ремень и ширинку. Серёжа поджимает губы, странный неожиданный проблеск нерешительности. Олег накрывает ладонью пах Серёжи, сжимает, у Разумовского закатываются глаза и приливает смелость. Джинсы Волкова стаскивают с бёдер — снимать полностью не хватает терпения — он сдавленно стонет, когда пальцы дразняще проходятся вдоль члена через трусы. Волков кусается, — прикусывает за шею — придвигается ближе, разводя ноги Разумовского, прижимается своим пахом к его. Серёжа зажмуривается, дёргается, вскидывает задницу, недвусмысленно намекая чего он хочет, тянется к члену Волкова. Олег хватает его за подбородок, смотрит — какие же у него бездонные глаза, а какие наглые.       — Нам лучше пойти в душ? — Олег не ожидал от Серёжи такого напора, они вообще не собирались ничем таким заниматься. Разумовский только хитро лыбится — смелость спьяну играет.       Они стараются не смотреть друг на друга — кровь приливает не только к членам, но и к щекам — берут полотенца, мыло, щётки там всякие, пробираются по коридору, душевые не закрыты — предусмотрительно, надо же где-то блевать, а потом приводить себя в порядок, только сейчас семь утра, все кому надо проблевались и сейчас дрыхнут, они здесь одни. Чуть тёплая вода остужает пыл, они смотрят друг на друга, снова срываются — Серёжа оказывается прижатым к холодному кафелю, вода всё ещё хлещет.       Закинутые на талию ноги, пальцы в волосах, горячие языки и губы, всё перемешивается в мареве любви — они совершено голые, без каких либо преград, телом и душой. Пальцы Олега блуждают по рёбрам, тазовым косточкам, мягко касаются внутренней стороны бёдер, Серёжа тихо-тихо стонет.       — Пожалуйста, Олеж… — шепчет Серёжа ему в губы.       Олег неотрывно смотрит ему в глаза, проводит пальцами по анусу, Серёжа вздрагивает. Они оба не знают на что согласились, но идти до конца слишком хочется. По воде палец проходит легко — насколько это возможно в первый раз. Серёжа шумно дышит и крепче цепляет за плечи Олега, пока тот плавно растягивает его. Второй проходит чуть сложнее, Разумовский откидывает голову назад. Олег целует его в выступающий кадык. Любит. Любит. Любит. Сжимает крепче в объятиях. Целует подрагивающую грудь.       — Мы можем остановиться, — предлагает он, когда Серёжа неловко двигается.       — Нет! — резко выдаёт Серёжа и тут же жмурится. — Но я… Я не думаю, что так удобно.       Олег машинально кивает, опускаясь на пол, может это и мало чем отличается, но теперь у каждого из них есть точка опоры. Поворот пальцев и они задевают нужную точку. Серёжа открывает рот в беззвучном стоне. Неожиданное чувство, такого испытывать не приходилось, но это приятно, хочется ещё.       — Пожалуйста… — загнано дышит Серёжа. Олег спешно пытается придумать, чем бы заменить смазку, они ведь не планировали, а тут — Шампунь, — подсказывает Серёжа и нетерпеливо ведёт бёдрами.       Олег входит не глубоко, тихо стонет — чувство что его мягко сжимают оказывается очень приятным, давящим на нужные нервы, - Серёже не терпится он подаётся на встречу, кусает губы. Толчок, оба глубоко дышат, вода холодная, а кожа горячая выгодный контраст, так получается дышать хотя бы через раз. Олег медленно двигается, растягивая Сережу и удовольствие. У Разумовского сами собой кулаки сжимаются — хочется больше, а язык не слушается, только мычать что-то бессвязное и удаётся. Больше он получает, когда Олег входит во вкус, они тянутся друг к другу, целуются, жарко, мокро. Серёжа ведёт пальцами по торсу Волкова вслед за каплями.       — Волче… Такой красивый — прерывисто выдыхает он.       Олег касается члена Серёжи, крепко сжимая сморщившимися от воды пальцами. Разумовский готов провалиться от ощущений, у него круги цветные перед глазами плывут.       — Серый, горячий такой, желанный, — шепчет Олег ему на ухо, двигая рукой в такт проникновениям, иногда сбиваясь. — Любимый…       Разумовский дрожит от слов и от оргазма, он крепко прижимается к груди Олега, — там под рёбрами стучит сердце, слишком быстро, слишком громко, или это его собственное? — они не двигаются пока обоих не отпускает. Смотрят друг другу в глаза, в головах пусто, хоть шаром покати. Олег выходит из него. Шампунь и сперма — странное сочетание — вытекают, скорее размазываются по бёдрам и животу. Волков виновато смотрит на эту картину — никогда не признается, что это лучше «Рождения Венеры».       — Прости…       Разумовский смотрит на него, а потом выдаёт.       — Я теперь задницей мыльные пузыри надувать могу, — ржёт, не сдвинувшись с места с раздвинутыми ногами — красота, думается Олегу.       Ржёт, как сумасшедший, это состояние передаётся и Олегу, теперь они вместе чуть не валяются на полу, а их смех отражается от кафеля.       Спать они в тот день так и не лягут, но проваляются в постели — и в любви — весь день. Глупые шутки и короткие частые поцелуи, эйфория, вот бы это не заканчивалось.