Тот День

Я тогда жила на рю Нотр-Дам-де-Шан. Снимала квартирку вместе со своей подругой, а потом уже и без неё. В моей парижской жизни в то время было три важных человека — Хэрриет, Гертруда и Милдред. Потом Хэрриет уехала, оставив по забывчивости купленного ею однажды Матисса и шляпку. Не уверена, по чему она горевала больше. В двадцатых числах июня стояла необычайная для месяца жара. В те дни мы с Гертрудой если выходили на улицу, то лишь рано утром. Она, натура весьма теплолюбивая, вняла моим мольбам, и я, выходя на рю де Флёрюс едва ли не на рассвете, надела зачем-то эту шляпку. Позже Гертруда говорила, что в Тот День (она голосом всегда подчеркивала эти два слова) у неё было предчувствие. Не просто какое-то мелкое предчувствие, которое свойственно в той или иной мере любому человеку, склонному к фатализму, а действительно большое. Я кивала, сосредоточившись на вязании, но это было уже много, много позже. А в Тот День над улицей поднималось солнце, и всё приобретало необычные очертания и казалось не тем, чем являлось на самом деле. Гертруда рядом со мной — со своей неизменной прической из забранных наверх волос, в длинном тёмно-зелёном платье — походила на бронзовое изваяние. Она засмеялась, услышав такое сравнение, и я с удовольствием слушала её мелодичный смех. Мы выходили на утренние прогулки уже дней пять подряд, и все они сливались в одно безумно длинное утро. — У меня нескончаемое дежавю, — сказала я, — мне кажется, что мы гуляем так годы. — А неплохая идея. Гертруда смотрела прямо на солнце, почти не щурясь. У неё был совершенно невозмутимый вид, но я её тогда уже слишком хорошо знала и сразу поняла, что предлагает она немного больше. Здесь моё дежавю и закончилось. Я хорошо запомнила каштановую аллею, залитую солнцем, птичий гомон (каким громким он был тем утром!), владельцев лавочек, отпиравших двери. Мы почти дошли до бульвара Распай, и мы всё молчали, глядя друг на друга тем непередаваемым взглядом, которым, я уверена, обмениваются молодожёны. Мы обе понимали, но не говорили вслух. Потом она меня впервые поцеловала. И мы повернули назад. Мальчик бежал вниз по рю де Флёрюс и, широко размахивая руками, пытался ловить голубей; ему громко выговаривала за это усталого вида женщина, подхватывая падающую с плеч накидку цвета фуксии. Она взглянула мельком на нас, и в наших лицах было, видимо, что-то такое, что она стала говорить тише. Голуби взлетали, едва не касаясь нас крыльями, и старик на скамейке негромко ворчал про несносных птиц, тайком бросая голубям кусочки булки. Я тогда жила на рю Нотр-Дам-де-Шан. Через шесть дней я взяла Матисса, свои вещи, надела шляпку Хэрриет и попрощалась с вечно угрюмым консьержем, всегда упорно делавшем вид, что читает газету. — Твоя комната — через три двери направо, — сказала Гертруда, открывая мне дверь. — И выброси, наконец, эту ужасную шляпку. Я улыбнулась, переступая порог.