тучково

— завались, бля, — хрипло кидает шато в ответ на неясные причитания бомжа, что лежит на грязном асфальте, который таковым даже назвать сложно, в нескольких метрах от мусорного бака. рядом хмуро плетётся глеб. его длинные волосы цвета только созревшей пшеницы развеваются по ветру. и артём, как обычно, отвлекается буквально от всего вокруг, приковывая свой испепеляющий взгляд прямиком на его вечно цепляющий вид. отвлекается настолько, что абсолютно игнорирует полностью открытый люк у него перед глазами. — сука, артём! — глеб цепко хватает его за запястье и усиленно тянет его куда-то в сторону. голубин часто дышит наравне со старшим, пока тот не может отойти от культурного шока. глеб его спас. артём благодарственно обнимает его за плечи, немного не рассчитав силу, и оба непредвиденно валятся в пыльную траву, прожжённую излишне сильными солнечными лучами. лица находятся в слишком близком расстоянии, рваные, чуть глухие вздохи опаляют шею, так что тело и без всей летней жары становится раскалённым. — пиздец, если бы не ты, я бы уже весь искорёженный в канализации лежал... — пауза затягивается надолго, почему-то в голове сейчас царствует ворох эмоций и чувств, и для того, чтобы выразить их, нужно попытаться как-то собрать всё в одно целесообразное предложение. — люблю тебя невыносимо. что? ничего. показалось. — я тебя тоже. ну, типа, мы с тобой вроде несколько лет уже общаемся, и ты стал очень близким... другом... для меня, вот... э-э-э... понимаешь, да? у глеба на лице играет заметная улыбка, и это просто сюр полнейший, а его пухлые губы сейчас выглядят так, что у артёма моментально взбухает член в штанах, щёки предательски пылают огнём и очень проблематично не улыбнуться в ответ. в глазах напротив играет блеск, яркие искры будто бы вот-вот прыснут наружу, и сожгут всё к хуям. артём сдаётся. в мыслях он тяжело и медленно вздыхает, выходит с поднятыми руками, понимая, что уже ни физически, ни морально невозможно устоять перед своими тупыми принципами, сдержанность и здравомыслие удаляются вдаль по прямой линии горизонта. губы сами по себе приближаются к чужим и, подобно магниту, соприкасаются с ними. глеб, конечно, прибывает в растерянности — явно не этого он ждал от шатохина, хотя, блять, скрывать нечего, он вообще-то много думал об этом и ясно понимал, что такого никогда не сможет произойти, но тут это вдруг происходит и сваливается тяжёлым грузом прямо на голову, отчего на душе становится как-то нескладно, но по-настоящему приятно, и что-то щекочет в груди, норовя оттуда вырваться. голубин клянётся, что разберётся со всем потом. вместо этого он старается отключить голову и просто ловить момент; отвечает на поцелуй, касаясь пальцами коротких волос на голове. небывалые ощущения захватывают всё тело, кажется, что оно взмывает в небо, а вокруг летят разноцветные вспышки, устремляясь в пустоту. слышен неизвестный шум чего-то поистине прекрасного и неземного, от такой мелодики всё подрагивает и полностью отдаётся внутреннему ритму. шато закусывает мягкую губу голубина, а потом как бы виновато зализывает место укуса, на котором поблёскивала алая капелька. металлический привкус во рту отнюдь не кажется противным, даже наоборот: от этого всего дико сносит крышу, причём на этот раз окончательно и безвозвратно. руки смазанными прикосновениями бредут под чёрную футболку из мерча какой-то известной группы, пробегают мурашками по возбуждённому телу и прижимают к себе вплотную, переходя мокрыми поцелуями на шею. стоп. «нет, нет, нет, пора остановиться!» поэтому сейчас они оба «жахаются в дёсны», что по словам глеба для него было невероятно долбоёбским занятием, но когда они оставляют на теле бледно-красные отметины и длинные розоватые полосы царапин на спине, начинает казаться, что забить на всё хуй — гениальное решение в данный момент. ведь так невьебенно ощущать того, от присутсвия которого тебе хочется задыхаться в собственных чувствах и захлёбываться эмоциями, когда прикосновения и мокрые касания потёртых губ друг к другу вызывают оргазм безо всяких инородных предметов в себе. а звуки? выражать чувства можно ведь и с помощью слов, или, скажем, стонов; глебовы стоны слаще любых конфет, которые когда-либо пробовал шатохин и намного красивее, чем какая-нибудь докучливая песня, допустим, эми уайнхаус с радио, которую так уважает глеб. вообще, какая разница, каким способом показывать кому-то любовь, если главное — доверие и искренность. эмоциональность. *** что происходит? не нужно быть телепатом, чтобы понять, что эта фраза крутится-вертится волчком у обоих в голове. всё потому, что саша предложил поехать с ним. потому что глеб не смог отказать. потому что артём, сука, тоже едет. потому сейчас он сидит под раскидистой берёзой, на богом забытой лавочке, в этом богом забытом месте, бок о бок с шатохиным. вернее, бок о бок с полуголым шатохиным, ибо его тишку, судя по всему, сдуло беспощадным ветром... или они просто больные идиоты, потому что, блять, куда могла пропасть футболка, когда их было всего двое на том поле? впрочем, это событие просто меркнет, на фоне среди всего остального, произошедшего ранее. — не холодно? — глеб поворачивается к курящему шато, замечая, что тот слегка подрагивает. артём усмехается. что ж, действительно, это при температуре воздуха плюс двадцать три градуса и бесконечной духоте, что уже невесть сколько стояла в подмосковье. — хочешь согреть? — саркастично маневрирует тот, пока никотиновая палочка дымится меж пальцев. опять. кажется, что настоящий шатохин даже близким людям не раскроется, а будет просто катать на эмоциональных качелях. играть с ними, как с марионетками, нередко ломая их каркас. что вообще происходит в его голове — голубин точно собирается в этом разобраться, чтобы тот, наконец, перестал с недоверием прыскать ядом в других. но сейчас он просто корчит свою любимую недовольную гримасу на лице. артём, правда, без сомнения понимает, что это лишь маска очередная, внутри же скрывается истинный лик души и эмоций. совесть его душит, но время исправиться всё же ещё осталось. — долбоёб. — заметь, что долбоёб, влюблённый в тебя. такого же долбоёба, кстати. сигаретный дым лениво рассеивается в мутном ночном воздухе, пока сероватый пепел беззвучно сыпется вниз, а лёгкие насаждаются излюбленным никотином. — серьёзно? — нет, нахуй, я шучу. сначала почти трахнул тебя на каком-то ебучем сеновале, признался в любви и сейчас тоже разыгрываю. включай хоть иногда свою голову блондинистую, — безэмоционально толкает артём, не прекращая затягиваться. воцаряется тишина, что нарушает только стрекотание кузнечиков в кустах. — господи, блять, ну конечно я... недокуренная сигарета отправляется в свободный полёт на землю, а холодные губы глеба накрывают губы шатохина. ментоловый вкус остаётся во рту и на языке, шлейф тошнотворно-табачного запаха потом ещё долго будет тянуться за обоими. свободная рука невольно опускается на бедро шато, а потом стремительно ползёт вверх, задевая недавний стояк. — не вздумай, сука. — что? — глеб с большой неохотой отстраняется и чуть стеснительно заправляет светлые пряди за уши. ответа не следует. голубин, конечно, уже привык к таким едким выкрутасам. читать артёма как открытую книгу пока не получается, но он уже хорошенько вызубрил все его повадки, понимает, что примерно могут означать его действия, поэтому сейчас уголки губ поднимаются в смущённой улыбке, сияющей редким бриллиантом во тьме. *** в съёмной хате их встречает развесёлый смирнов с бутылкой в руке и с димой за плечом. — здарова. а где вы пол дня шароебились? мы тут уже без вас веселимся, — саша протягивает им бутылку мартини, но получает отказ. — да честно, хуй его знает. и они вдвоём удаляются в ванную.