Преступление потерянной веры

Всё, зачем мне так нужно было найти это Древо — спасти дочь. И я просил отвести меня туда, чтобы взять лепестки, на что вождь племени Яктонару ответил мне, что я не достоин. Это ввергло меня в такой гнев, которого я не испытывал никогда прежде. Недостоин чего? Спасти своего ребёнка? Я проделал весь этот путь в джунгли и потерял столько людей не ради мирового господства и не ради обретения власти лёгким способом. Неужто, будь дочь вождя так же больна, он не использовал бы лепестки Древа, чтобы помочь ей? Это было не просто несправедливо. Скорее — жестоко. И это перечеркнуло всё то добро, что сделало для нас племя, ведь оно было бы бессмысленным, вернись я домой без лепестков. Я предпочёл бы погибнуть в этих проклятых джунглях, нежели вернуться домой для того, чтобы видеть, как болезнь пожирает жизнь моей единственной дочери. И я набросился на вождя, уже не мысля себя самого. Я не хочу и не могу судить о правильности своего поступка, но если бы ситуация повторилась, я поступил бы так же. Наконечника у него на шее не было. Видимо, предполагая подобный исход ситуации, он заранее отдал его своей дочери Куиле. Куила… День за днём её руки заботливо вливали в меня по капле отвара из целительных лепестков Древа, когда мне казалось, что я умираю. Эта девушка нередко сидела рядом, что-то шепча, или едва слышно напевая. Я понимал, что эти чары усиливали действие лепестков. Боль отступала довольно быстро, и я чувствовал, как силы возвращаются ко мне. Я не убил бы её. Просто не смог бы. Я бы вообще не причинил ей вреда. Перевешивающая физическая сила позволила бы спокойно отнять у неё наконечник, но в последний момент на меня накинулся этот предатель Франциско. Думал, что я убью её так же как убил вождя? Возможно, именно такой мыслью он и руководствовался. Но нашей единственной целью был наконечник, и в самый последний момент именно Франциско окончательно отобрал у меня возможность вернуть дочери здоровье. А потом на наши головы обрушилось проклятие. Конечно, не беспричинно. Я до сих пор думаю о том, понял ли вождь, зачем мне так нужен был этот наконечник. Возможно, он мне просто не поверил. В любом случае, делить на виноватых и виновных смысла не было и тогда. То, что произошло, не давало мне покоя. День за днём я искал Франциско и мы дрались. Я бы никогда и ни за что не простил ему предательства, но и убить тоже не мог. Разве можно убить того, кто и так уже не живой? Все мы стали такими. Наши драки были бессмысленными, ведь после них все раны заживали и всё начиналось сначала. Мы стали пленниками джунглей, цепными собаками Амазонки. А я всё не мог унять ненависть к тому, кто был мне почти братом. Потом он предал меня во второй раз, устроив ловушку и заточив в пещере, которая перекрыла нам путь к реке превратила в каменные статуи. Статуи, которые… дышали, видели и слышали. Это было хуже любых пыток, придуманных человечеством. Каждый из нас продолжал всё чувствовать и испытывал боль. Ужасную, невыносимую боль и безысходность. Проходили годы, десятилетия и века. Каждый раз, когда каменный панцирь пробивали могучие ветви деревьев, въедались в тело и прорастали сквозь, я чувствовал это. И я закричал бы, если только бы смог. Но окаменел и мой крик. Последний крик перед тем, как джунгли окончательно поглотили моё тело. Десятки змей, которые сочли окаменевшего человека неплохой добычей, неустанно терзали мою плоть, пока и вовсе не стали ею. Но больнее всего было не это, а то, что я так и не сдержал обещание, данное дочери. Она верила ждала меня, а я… Уже тогда во мне с каждым днём оставалось всё меньше от человека. Я прорастал джунглями и пропитывался их ядом, осознавая происходящее на протяжение четырёхсот лет, пока в пещеру не попала вода с Амазонки. Никто из нас не видел нашего спасителя, но… можно было ли назвать этого человека спасителем и многое ли изменилось? Теперь мы снова были на цепи у реки, и стоило отойти от неё на шаг дальше возможного, как нас на эту цепь возвращали, словно диких зверей, напоминая о проклятии. Тяжело было осознавать себя каменными изваяниями, но ещё тяжелее стало осознавать то, кем или чем стал каждый из нас вследствие этого заточения. Не человек и не призрак. Не живое и не мёртвое, отвратительное с виду существо, плоть которого давно уже состоит из змеиной. Боже, что было бы с моей дочерью, если бы она узнала, во что превратился её отец?!.. Прошло уже несколько веков, но я до сих пор думаю о том, смогла ли она справиться с болезнью, или проиграла, сочтя меня тем, кто просто внушал ей ложные надежды?.. Скорее, второе. Ведь если бы хоть один лекарь мог помочь ей, я не отправился бы сюда. Сотни мучительных лет отделяют меня от того дня, однако моя цель остаётся прежней: наконечник. Теперь уже для того, чтобы снять проклятие и упокоиться с миром. — Лично я уходить на покой не собираюсь. Агирре, вечно ты драматизируешь! — раздался упрёк со стороны Санчо, который самодовольно облизывал стекающий с пальцев мёд. — Посмотри, какие мы отвратительные… Джунгли пожирают наши души. — Мельчор с отвращением оглядел то, что уже сложно было назвать руками. — Говори за себя, я аппетитный! — Санчо хохотнул. — Мне абсолютно всё равно, кто нам помог, но если встретим его, скажем спасибо. А сейчас нужно немедленно отправляться на поиски наконечника! Он наша единственная надежда, единственное, что может освободить нас. Спасти наши души! — Думаешь, у нас всё ещё есть души?.. — я действительно думал об этом. Но не мог дать ответ самому себе. Я всё ещё многое чувствовал, в том числе и глубокую скорбь, но имеет ли к этому отношение душа?.. Вероятно. Однако, Санчо был прав. Нужно было отправляться на поиски наконечника. А ещё он всегда был самым оптимистичным среди нас: потеряв всё то, что имел, понимая, что род его давно сменился несколькими поколениями, или прервался вовсе, он всё ещё имел жажду к жизни. Или к её прожиганию. И ему было всё равно, что оказавшись в существующем за пределом джунглей мире, он будет один, как перст. Мельчор не высказывал мыслей по поводу того, что собирается делать, избавившись от проклятия. Молчал и я. Мы шли берегами, не делая передышек. Дни сменялись ночами и злорадно улыбались неполной луной в далёкой синеве. Каждый шаг сталкивал меня с воспоминаниями: здесь один за другим прощались с жизнью люди из моего отряда. Джунгли были беспощадными к тем, кто пытался прикоснуться к их сокровищу. Казалось, будто река превратилась в проклятый лабиринт, блуждать по которому можно бесконечно. Самое страшное, что теперь именно на это нас и могло обречь проклятие. В любом случае, стоит признать, что блуждать было лучше, нежели быть похороненными в пещере почти заживо. — Я убью их всех! Убью тех, кто не захочет отдать мне наконечник, и чёртов Франциско мне больше не помешает! — не унимался Санчо. — Я разорву их на мелкие кусочки, я их просто уничтожу! — Потому что если мы снова упустим наконечник, то больше нам его не видать. — согласился Мельчор, ускорив шаг. Я молчал. С меня хватило убийств, но и просто попросить отдать наконечник уже не казалось мне хорошей идеей. Сперва нужно найти его, но… Что, если он давно уже не здесь? Что, если за все эти годы кто-то нашёл его и присвоил? Больше всего я негодовал от мысли о том, что это мог быть Франциско. Джунгли снова накрыла ночь. Впервые за несколько суток мы остановились. Даже не потому что устали, а потому что будь мы людьми, такое действие было бы привычным. Я видел, как ветер раскачивал ветви деревьев, но не чувствовал его порывов. Под моей кожей ползали змеи, а мне это уже казалось чем-то вполне естественным. Санчо увлечённо продолжал перечислять тысячу и один способ, которым убьёт нынешних хранителей наконечника. Мельчор кивал. А я просто смотрел вдаль, в недоступную нам чащу, думая о том, что она может таить ныне. Наконечник может быть где-то очень близко, в нескольких недоступных нам шагах. Но если так и есть, это лишь усугубляет наше положение. Только сейчас я осознал, насколько глупо и бессмысленно искать его у самых берегов Амазонки.