— - — - —
Шум. Белый шум. Кого-то он раздражает, кого-то успокаивает. Чонвон научился жить с ним и практически не замечает. Во-первых, потому что теперь — это часть его существования. Во-вторых, потому, что выбора «не привыкнуть к шуму» — у него попросту нет. В-третьих, это ложь, конечно же, и нужно просто вновь посмотреть на «во-первых». Выбор, как известно, есть всегда. Даже, если один из вариантов — шаг на тот свет. Подтягивая рукава домашнего кардигана пониже на шрамированые руки, скрывая запястья и ладони, Чонвон отворачивается от рамки с фотографией, на которую смотрел последних десять минут. Конечно, он пытался. Несмотря на то, что пережил. Но, вероятно, этой неугомонной Вселенной он даже таким — сломанным и пустым — был нужен куда больше, чем очередным висельником в Аду. Неясно только зачем? Однако, то лезвие соскальзывало с мокрой кожи, то повеситься было вроде бы не на чем, то ручка у окна ломалась в нужный момент. Чонвон перестал пытаться как раз тогда, когда расплакался с куском обломка пластмассы, оставшимся в руке. Фоторамка в итоге оказывается лежащей на комоде. Чонвон не выдерживает, вновь переворачивая её. Он делает так каждый раз, когда понимает, что вот-вот заплачет. Не может позволить своей семье видеть это. Видеть, как он ненавидит эту жизнь. Видеть, как он ненавидит себя за то, что выжил. Видеть, как он «не ценит» то, что у него осталось. Это до болезненного в груди забавно. Потому, что у Чонвона, кроме жалкого и пустого существования, не осталось ничего. Он накрывает рукавами кардигана лицо и позволяет слезам промочить тонкую ткань. Он плачет молча. С едва лишь слышными короткими всхлипами, высвобождая наружу горячий поток, но молча. Научился этому ещё в больнице, чтобы не мешать другим пациентам, делящим с ним палату. Научился ещё потому, что не слышать свой плач вовсе — куда лучше, чем слышать его приглушённо одним лишь правым ухом. Да и вообще как-то в больнице, видя мужчину без ноги, женщину без глаза, Чонвону плакать почти не хотелось. Он, в его случае, отделался сотрясением, задетой барабанной перепонкой, синяками и кучей шрамов от стекла. И потерей всей семьи. Но это то, что было внутри него. То, о чём он позволял себе плакать лишь по ночам и беззвучно. То, что было утеряно незримо. То, с чем он теперь существует, но то, что, вроде бы, не мешает его повседневной жизни. Как сказала бесплатно предоставленная клиникой психолог на несколько реабилитационных сеансов. Чонвон попрощался с ней после первого. Потерять ногу — ужасно. Потерять глаз — тоже. Да, это осложняет большинство повседневных задач, работу, дальнейшую жизнь, но… Всхлип вырывается неосознанно и Чонвон сильно закусывает нижнюю губу, затихая и вжимая ладони в лицо сильнее, будто пытаясь заставить себя замолчать. Для него потеря семьи — оказалась концом. Всего. Он опускается на край кровати и зажимает голову руками, крепко жмурясь. Потому что тогда, когда яркие всполохи света под закрытыми веками взрываются один за другим, он снова видит улыбчивое лицо брата, слышит отчётливо его звонкий смех, утопает в блестящих счастьем, распахнутых карих глазах. А затем всё вмиг сменяется истошным криком мамы, оглушительным звуком столкновения, болью от виска коротко встретившегося со стеклом и крепкими объятиями старшего брата, буквально закрывшего Чонвона своим телом. Он обхватывает голову руками ещё крепче. Так же, как Хисын сделал это за несколько секунд до того, как множественные осколки столкнулись с его телом, вместо Чонвона. Он слышит ужасающий хруст костей, рёв тормозов, гудение машин, собственный скулёж и затихающее сердцебиение, отдающееся в его лопатках. Не своё. Резко отпуская себя, Чонвон хватает ртом воздух и распахивает заплаканные глаза, встречая замыленным взглядом белый потолок. Он ненавидит плакать, если честно, просто ничего с собой не может поделать. Горечь от утраты, сожаления «единственного выжившего», боль одиночества и пустота. Всё это заставляет его глаза слезиться. Хоть он и думает, что не имеет на это права. Потому, что думать так легче. Обвинять себя легче. Легче, чем смириться с тем, что нужно жить дальше. Чонвон не знает, как можно жить. Со дня аварии он лишь существует. Утирая рукавами щёки, он прокашливается, будто и правда плакал навзрыд, поднимается с постели и вновь возвращает рамку в правильное положение. Обнимает привычно взглядом улыбчивых маму и папу, обнимающих их с Хисыном с разных сторон. Пытается опять хоть что-то разглядеть в смеющихся глазах брата, которые и без того каждый день видит в собственном отражении. Словно насмешка. Словно кроме подаренной жизни, глаза брата навсегда отпечатались в его. И, может, так и было.— - — - —
— Не забывайте, что вы имеете право на слёзы. Несмотря на то, что кто-то говорит вам или вы думаете сами, что это вам непозволительно. Это прямой способ справиться с болью. Как принятие медикаментов, только бесплатное. Вы ведь не терпите головную боль, верно? Чонвон съёживается каждый раз, когда добродушная улыбка и тёплые серые глаза останавливаются на нём. Он всегда задаётся вопросом: почему с такой печалью смотрят только на него? И всегда отвечает сам себе же уже через секунду, когда точно такой же взгляд пробегается по людям, сидящим вкруг вместе с ним. Не только. — А что, если терпим Чимин-ши? — отзывается бесцветно девушка с тёмными кудрями, сидящая почти напротив Чонвона. Он никак не может запомнить её имени, как бы ни старался. Чёртовы проблемы с памятью после аварии… — Что ж, — пожимает плечами мужчина, улыбаясь чуть шире, — в таком случае, советую, для начала выяснить причины, на личном занятии с психологом, а после, всё-таки принимать обезболивающие хотя бы иногда. Не всю боль, всё же, стоит терпеть, Мина. Мина. Чонвон запомнит это ровно до тех пор, пока не переступит порог. — Но вы же знаете, — подаёт сипловатый голос парень с выбеленными волосами, — что иногда, боль — единственное, что помогает нам понять, что мы всё ещё способны что-то чувствовать? — Боль боли рознь, Юнги, — вздыхает Чимин, потирая переносицу под очками. — Ты же знаешь, что всему должна быть мера, так? — Да, особенно провидениям божьим, которые отнимают у нас всё и не дают взамен, блять, ничего, — огрызается Юнги, вынимая руки из карманов подранных джинс и поднимаясь со стула. Он сдёргивает со спинки кожанку и, не оборачиваясь, направляется к выходу. — Всем пока. Не рад был потратить с вами очередные никчёмные пару часов из своей жалкой жизни. Увидимся когда-нибудь никогда. — И тебе до пятницы, Юнги! — натягивая улыбку, кричит ему в спину Чимин, но вздрагивает лишь от хлопка железной двери. Чонвон вздыхает вместе с ним, в нетерпении теребя пальцами манжеты куртки. — Но, в общем-то, я думаю на сегодня и правда всё, — поджимая губы, мужчина поднимается со своего стула и прижимает к груди потрёпанные листки. — Вы, должно быть, устали, и погода сегодня не радостная…желаю всем благополучно добраться до дома. Увидимся в пятницу? Один за одним, прощаясь, небольшой светлый зал покидают люди, за которыми, едва перебирая ноги, тащится и Чонвон. И он уже почти хватается за ручку двери, чтобы закрыть её за собой, но внезапный оклик останавливает его. Оборачиваясь, он вновь встречается с этим бесконечно сочувствующим взглядом и едва удерживается, чтобы не вздохнуть с тяжестью. — Чонвон, ты… — Чимин чуть хмурится, явно подбирая слова. — За все два месяца, что ты ходишь на занятия, ты почти ничего не сказал. Тебе точно…почему ты ходишь сюда? Если кто-то заставляет тебя, скажи, и я… — Да, — тут же кивает Чонвон. Впервые он видит в серых глазах вспышку страха, вместо привычных печали и жалости. Но она тут же меркнет, когда Чонвон продолжает. — На эти занятия меня заставляет ходить совесть. Смерть семьи, ваши старания, Чимин-ши, я просто не могу взять и перестать ходить. Мужчина явно расстраивается из-за ответа, опуская руки с листами, на которых расписан план каждого последующего занятия, но не отпускает Чонвона, вновь задавая вопрос. — Это хоть что-нибудь тебе даёт? Ответ на который ему вновь не понравится. — Ничего. Но это даёт что-то вам, — опуская взгляд, Чонвон слегка кланяется. — Спасибо за занятие, Чимин-ши. До пятницы. Захлопывая за собой дверь, он сглатывает возникшую во рту горечь и идёт прямиком к выходу, огибая нескольких ребят, оставшихся возле автомата с кофе. Стеклянная дверь не с первого раза поддаётся, открываясь и выпуская Чонвона на улицу, буквально вибрирующую от льющегося дождя. Дрожащие отчего-то пальцы Чонвон прячет в карманах, после того, как натягивает капюшон от толстовки на голову, и ступает по дороге к остановке. Вопрос Чимина почему-то вызывает в нём больше чувств, чем должен был. Больше, чем целое ничего — царящее внутри него. Чонвон не замечает даже, как промокает почти насквозь, пока бредёт, не видя дороги, как забивается на самое дальнее местечко в автобусе, как все звуки пропадают, оставляя лишь привычный белый шум в левом ухе и слившийся с ним шум дождя в правом. » — Это хоть что-нибудь тебе даёт?» — раздаётся эхом в голове. Хотел бы он сказать «да». Чтобы не расстраивать мужчину, старающегося изо всех сил, чтобы помочь всем, кто приходит к нему. Но, увы, ответ всегда «ничего». И не потому, что Чимин плох в своей работе, нет. Он прекрасный специалист. И, Чонвон уверен, помог в жизни многим. Просто всё, что Чимин говорит, Чонвон знает и сам. В первые недели читал в интернете, когда отказался от никчёмного психолога в клинике. Когда пытался не сойти с ума от бессонных ночей. Когда смотрел один за одним видео на ютубе от людей, переживших то же самое. Он нашёл реабилитационный центр, из которого сейчас ехал домой, как раз под одним из видео. Девушка просто оставила ссылку на сайт, как обычное, навязчивое рекламное объявление. Но Чонвон почему-то перешёл. Купился на трогательное фото и добродушную улыбку в шапке сайта. Записался на пробное занятие лишь потому, что голос Хисына в его голове выразил чёткое: «я бы этого хотел». Чонвон не пожалел, что пришёл, потому что приятный мягкий голос не заставлял морщиться или хотеть отвернуться. Серые глаза смотрели в самую душу, будто пытаясь ментально обнять. А сочувственная полуулыбка не казалась насмешливой. Он совершенно не видел смысла в занятиях, на которых попросту отмалчивался или отвечал на самые базовые вопросы, но ходил. Ходил, потому, что знал, что этого хотел бы его брат. Потому, что Чимину платили чуть больше за каждого, кто оставался дольше двух недель. Потому, что ходить на эти занятия всё-таки было лучше, чем гнить в четырёх стенах безвылазно. Чонвон понимал, что даже такое подобие разнообразия должно быть в его сером существовании. Иногда, за остывшим ужином, к нему даже приходили мысли о том, что он просто не хочет одичать без людей, забыть речь и стать внезапно немым. Но мысли эти он откидывал куда подальше. Люди были ему не нужны. Людям не нужен был он. Он не общался ни с кем ни в реабилитационном центре, ни тем более вне его, так что одичать он не боялся точно. Или боялся признаться в этом страхе даже себе. Дождь прекращается как раз, когда Чонвон выходит из продуктового возле дома. Перед очередной лужей, почти у самого подъезда, Чонвон останавливается. Прямо под мысами его кроссовок, в небольшом кривоватом отражении, расцветает радуга. Рождаясь из безжизненно-серого, она расползается всё дальше по искрящейся воде, задевая немного обувь. Поднимая голову к небу, Чонвон медленно моргает, ощущая, как по щекам стекают остатки дождя.— - — - —
На занятии в пятницу, Чонвон застывает в ступоре, потому что стул его оказывается занят. — Простите? Он вздрагивает, когда к нему оборачиваются с лёгкой улыбкой и повязкой на правом глазу. — М? Со словами Чонвон находится не сразу. Сначала в голову лезет воспоминание о женщине из больницы, с которой он пролежал всё время после аварии. Потом он вдруг находит в себе любопытство о том, есть ли за чёрной повязкой глаз и отчего ему так улыбаются, когда как в их положении и центре в принципе, он улыбку видел лишь на лице Чимина. И в итоге едва сдерживает себя от глупых и лишних вопросов, выдавливая лишь: — Вы впервые здесь? — Да. А вы? Чонвон ничего не может с собой поделать, но то и дело перебегает взглядом от повязки к тёмно-зелёной радужке, внимательно всматривающейся в его лицо сквозь стекло очков в чёрной оправе. — Нет. Вообще-то, нет и вы… — он взмахивает рукой, нехотя говоря то, что должен. — Вы, вроде как, заняли моё место. — О? — парень в тот же момент подскакивает со стула, поднимая ладони вверх. — Прошу прощения. Я не…здесь у каждого своё место? Не могли бы вы… — Нет. Опережая даже сам вопрос, Чонвон выпаливает непоколебимое «нет». И ловит на себе такой знакомый расстроенный взгляд. — Чимин-ши скоро подойдёт, — сжимая пальцами края куртки, продолжает Чонвон. Он чувствует, будто должен объясниться. — Он поможет вам с местом и вообще…адаптироваться здесь. — Благодарю, — кивают в ответ, отходя к столику с подготовленными заранее снэками и напитками. Чонвон вздыхает и падает на своё место, прикладывая кулаки к прикрытым глазам. Хисын обязательно поругал бы его за грубость незнакомцу. Тем более, если этот незнакомец старше, а он явно старше. Чёрт, Чонвону всего двадцать, конечно, тут все его старше. Только вот совесть, что так любезно водит его на занятия, почему-то лишь едва слышно шептала, пока Чонвон позволял себе раскрывать рот и быть таким холодным к тому, кто, в общем-то, ничего плохого и не сделал. В его плечо вдруг прилетает слабый толчок, и Чонвон вздрагивает всем телом, оборачиваясь и замечая кривую ухмылку Юнги. — А я думал, я тут отвечаю за хамство, — хмыкает он. — Встал не с той ноги? «Да. Когда очнулся после аварии и смог впервые встать с кушетки.» — думает Чонвон. — Не понимаю о чём ты, — вместо этого бормочет он, ёжась и укутываясь поглубже в свою куртку. — Пусть так. В него вновь летит усмешка, но Чонвон решает приклеиться взглядом к пустующему месту Чимина, чтобы ненароком не наткнуться на тёмно-зелёный глаз, наверняка пилящий его осуждением. — Простите! — проносится по залу громкий и запыхавшийся голос Чимина. — Простите, ребята, что задержался. Я…тут есть новости! Он улыбается как-то странно, и Чонвон, переводя взгляд на него, раскидывающего какие-то папки и цветные бумажки по столу, хмурится. — Конечно, — поджимает губы Чимин, скидывая с себя клетчатое пальто и сгребая цветные листы в охапку, — это может положить конец всей моей карьере… Неловко и нервно смеясь, он машет рукой, призывая всех сесть на свои места, и сам присаживается на край стула, ёрзая в нетерпении. — Но, думаю для многих из вас — появился настоящий шанс. Чонвон стискивает невольно зубы, когда серые глаза находят его, светясь надеждой. Шанс? — Простите? — Чимина прерывает всё тот же неизвестный, кланяясь. — Я здесь впервые и не могли бы вы сказать, где я могу сесть? Или… — Прошу прощения, — смешок снова вырывается у Чимина, и он качает головой. — Не все мы здесь дружелюбные, так уж сложилось. Вы можете сесть на любое не помеченное звёздочкой место. И, подскажите, как вас зовут? Звёздочки. Чонвон усмехается про себя, но не едко или язвительно. Наоборот. Вспоминая о звёздочках, в нём даже что-то дёргается и он притирается лопатками к спинке стула, на которой налеплена его голубая звёздочка. В первый день Чимин сказал, что это словно рисунки в детском саду на шкафчиках. Они разноцветные, но никогда не повторяющиеся, как и судьбы всех, кто приходит на занятия. Уникальные, отличные и каждая со своей историей. Это глупо возможно, возможно по-детски и правда, но это должно позволить каждому пришедшему почувствовать себя вновь особенным в хорошем смысле, а не выбранным судьбой, чтобы отточить все превратности. Знать, что у него всё ещё есть своё, особое место в этом мире, несмотря на то, что случилось. Что возможно, с таким цветом боли он и один, но звёздочек вокруг много и кто-нибудь да разделит эту боль на двоих, перемежаясь оттенками. С кем-то, Чонвон думает, это может быть и работало. Кому-то, может быть, и помогало. Он свою голубую звёздочку закрывал спиной каждый раз, как только садился на место, не желая делить ни её, ни свою боль с кем-то ещё. И ему действительно везло. Хоть в чём-то. За все два месяца, ни у кого из «старичков» или новеньких — даже похожего на голубой оттенка не встретилось. — Пак Чонсон. Я направлен из Медицинского центра «Асан». Мой врач сказал, что позвонит вам. Его буквально вбрасывает в реальность чужой голос и едва слышимый шорох бумажек, чей покой нарушили пальцы, увитые серебряными кольцами. Склоняя голову немного влево, Чонвон напрягает остаток слуха и щурится, стараясь разглядеть цвет, мелькнувший над коробкой. — Ох, точно! — спохватывается Чимин, кивая и раскрывая на коленях свой блокнот, едва не роняя цветные бумажки. — Да. Верно, доктор Ким говорила, что ты придёшь. Присаживайся. А я как раз… Он вновь начинает перебирать листки, кажется, отсчитывая их. Но всё внимание Чонвона привлекает новенький. Повесивший своё чёрное пальто на вешалку, чего не делал никто из группы, поправивший скорее машинальным жестом каштановые волосы и горло водолазки, он с такой же аккуратностью и плавностью в движениях, наклеил звёздочку на спинку стула, сразу закрыв её собой. Внутри Чонвона словно щёлкает тумблер и глаза его вновь обращаются к Чимину, поднявшему над головой бумажки. В последний раз он был так рад, когда заказал на всех пиццу, сказав, что пробует альтернативный метод терапии. Увы, кончилось всё совсем не радужно, и альтернативные методы было решено отложить до следующей полной группы. — Вообще, это удивительно, — выдыхает он. — До чего дошла медицина, но…я правда надеюсь, что это поможет людям и… — А вы что, разве не помогаете? — кривится Юнги, прерывая. — Зачем тогда мы ходим к вам? — Во-первых, это вы должны сказать мне: помогаю я вам или нет. А во-вторых, один специалист всегда уступает комплексной помощи. Это как…при простуде пить лишь чай. Без витаминов и жаропонижающих. — Как трахаться без поцелуев, ага. — Ох, Юнги… — И за что только тебя в живых оставили, — закатывает глаза мужчина, сидящий рядом с Юнги, на что второй опасливо скалится. — Ходжун! — поражённо ахает Чимин. — Так нельзя! — А что, переживаешь, что из-за такого урода, как я, твоей жёнушке на этом свете места не досталось? — огрызается Юнги. Чонвон напрягается всем телом, потому что отчётливо чувствует агрессию, которая жаром валит справа. Внезапно то, что он слышит только правым ухом — не кажется ему чем-то хорошим. Он бы сейчас предпочёл оказаться к ругающейся парочке как раз таки левым. Чтобы не слышать. И чтобы не задело сильно при случае. Он вздрагивает и отшатывается на стуле в сторону, когда Ходжун хватает Юнги за грудки и встряхивает хорошенько, едва не выбивая из тщедушного тельца последний дух. Ругань этих двоих, конечно, не ново, они грызлись с первого дня Чонвона в группе, но до рукоприкладства ещё не доходило. — Прекратите! — кричит Чимин, подскакивая с места вместе с Чонсоном и разнимая сцепившихся, словно уличных котов. — Я…я позвоню твоему психотерапевту, Юнги! — Здорово. На свидание позовёшь? — шипит тот, одёргивая кожанку и стряхивая с себя небольшие руки. — Тебе явно не нужна наша группа. Я не знаю для чего ты ходишь сюда уже четыре месяца, правда, я…я понимаю, что с утратой каждый из нас справляется по-разному, но…твой случай…я начинаю чувствовать себя… Чонвон чувствует на себе острый взгляд и невольно отключается от заикающейся речи Чимина. Он снова сталкивается с тёмно-зелёным глазом, однако сейчас тот был направлен даже не на него, а на что-то рядом. Теряясь, Чонвон хмурится и поворачивается, уже в моменте понимая, что от страха отклонился настолько, что его голубая звёздочка оказалась на виду. И в этом для новенького, не знающего основы цветов, не должно было быть ничего такого. Но вот он замечает в опущенной руке маленький буклетик, которые Чимин раздавал вместе со звёздочками, чтобы никто не забыл их значение, то, как чужие пальцы сжимают бумажку, а после — смотрит, наконец, на открывшийся взору пустой стул. С небесно-голубой звёздочкой в самом углу. Это ничего не значит…да? — Я позволю тебе досидеть до конца занятия, — звучит неожиданно твёрдый голос Чимина. — Но в понедельник, думаю, тебе не стоит приходить. — Как не профессионально, — выплёвывает Юнги, скрещивая руки на груди. — Я может нуждался в вашей помощи, Чимин-ши, а вы вот так… — Новость, — повышает голос Чимин, заглушая недовольный бубнёж, — которая была слегка омрачена, поможет, если не всем, но многим, — он впихивает яркую листовку прямо в грудь Юнги, а остальные, начиная с девушки с короткими рыжими волосами, просит передать по кругу. Поднимая с пола свой упавший блокнот, Чимин опускается на стул, выглядя впервые за всё время так мрачно. Чонвон в очередной раз чувствует, как что-то внутри него дёргается. » — Ничего. Но это даёт что-то вам,» — звучат его же слова в голове. Но даёт ли это что-нибудь Чимину действительно, кроме крошек доплаты и разочарования за таких, как Юнги и сам Чонвон? — Это не шутки? — голос Ходжуна, прежде звучавший агрессивно, сейчас был полон растерянности и неверия. — Чимин-ши… — Не думаю, что официальное заявление от одной из главных лабораторий города можно считать шуткой, — ведёт плечом Чимин. — Несмотря на яркий цвет буклетов, это действительно так. Получая от Юнги последнюю листовку ярко-розового цвета, Чонвон не знает, какую эмоцию первой отразит его лицо. Потому что ощущает он — все. За все месяцы после аварии, он чувствует внутри что-то кроме удушающей боли и леденящей пустоты. Эмоции накрывают его с головой разом так, что даже голова кружится и остатки слуха пропадают. Будто кто-то просто дёрнул нить и на него сверху вылилось ведро всех эмоций сразу, которые он думал, что исчезли. Погибли вместе с его семьёй.«Укол Счастья. Специально разработанная вакцина спасения для тех, кто не в силах пережить утрату. Всего одна инъекция — и вы снова сможете почувствовать вкус жизни. И, возможно, заново обретёте её смысл. Запись на вакцину по телефону или на сайте…»
Глаза никак не получается оторвать от размывающегося слезами номера. Руки Чонвона вновь начинают дрожать и покрытые тонкими шрамами ладони едва не роняют яркий лист. — Это было проверено уже на нескольких людях, — грустно улыбается Чимин, указывая на буклет в своих руках. — И это помогает. Но…в будущем, когда все начнут прибегать к помощи вакцины, я и все реабилитационные центры…мы все окажемся не у дел. — Неправда, — мотает головой рыжеволосая. — Чимин-ши, лично я не обращусь за вакциной. Это блажь. И это не честно. Обман жизненных циклов, что не есть правильно. Мы — люди, тем и отличаемся от других существ, что можем в полной мере прочувствовать утрату и исцелиться…или же нет, — она мельком почему-то смотрит на Юнги, сжимающего в руках листовку. — Этот укол — убьёт человечность. — Всё, что не убивает нас — делает сильнее, а? — скалится Юнги. — Раз ты всё ещё здесь, а не на полпути к лаборатории, полагаю. — В общем, — разводит руками, — я должен был сказать вам об этом. Все реабилитологи сегодня занимаются этим на своих занятиях. А вечером, по главному каналу, это уже будет и в новостях. Так что…да. Прорыв в медицине, разве это не здорово? За наигранным смешком, Чонвон слышит собственное гулко стучащее сердце. Которое вмиг сменяется останавливающимся чужим. Хотел бы Хисын, чтобы Чонвон боролся с этим сам или позволил бы ему эту «блажь»? Голос брата в его голове впервые молчит.— - — - —
— Я прочитал несколько интервью тех, кто рискнул. Знаете, они говорят, что это ощущается, как перерождение. Щурясь от неожиданно яркого солнца, Чонвон в очередной раз поправляет цветы на могиле родителей и брата. — После вакцины они засыпают, как от снотворного, а когда просыпаются, — всплёскивает он руками. — Пуф. И чувствуют лишь лёгкую грусть, будто всё случилось десятки лет тому назад. Мол, да, им не хватает тех, кого они потеряли, но…умереть следом больше не хочется. Последнее он почти что шепчет, позволяя ветру забрать его слова и запутать их в трепещущей чёрно-золотой ленточке. Он бросил попытки, но не бросил этого желать, само собой. Начиная и заканчивая день с одной и той же мыслью: лучше бы я не выжил тоже. Готовя ужин, уходя в ванную. Не надеясь больше на себя, но надеясь на случай. Который, конечно же, не наступал. — Однажды Чимин-ши сказал, что если я продолжу желать умереть, то в момент, когда всё начнёт налаживаться — я потеряю всё опять. Но уже навсегда. В момент, когда мне больше всего захочется жить, Вселенная припомнит мне эти дни в мольбе о смерти — и воздаст с лихвой. Чонвон обкусывает губы, глядя куда-то вдаль кладбища. — Это глупо, ведь так? Во-первых, ничего не наладится. А во-вторых, Вселенная и так отняла у меня всё. Не осталось ничего кроме существования, которое она почему-то забрать не спешит. Это глупо… «Это глупо, потому, что в глубине души ты согласен с этим. А подобными выражениями стараешься придать словам Чимина мизерное значение. Не лги самому себе, Чонвон-и.» Слышать голос Хисына в своей голове вновь одновременно облегчение и раздражение. Чонвон ненавидел, когда старший был прав, и от этого косится хмуро на его могилу. — Ну, конечно. Как помочь мне с вакциной, так я тебя не слышу, а тут ты…всё равно это глупо. Это…мне нечего терять, потому что ничего не наладится. Чтобы что-то наладилось, нужно ведь что-то делать. Двигаться дальше. Он бездумно вырывает клочок сухой травы. И задумывается о том, что он два месяца ходит в реабилитационный центр. Можно ли это считать движением? Если да, то Чонвон бросит это, потому что он двигаться вперёд — не планирует. Разве что двигаться к выходу, потому что, несмотря на солнце, кладбищенский воздух неприятно леденящий, а всё необходимое он уже сделал. В полупустом мешке — засохшие с прошлой недели букеты и стлевшие свечи, на аккуратных плитах нет разводов от дождя. Стискивая пальцами лямку рюкзака, Чонвон выкидывает мусор в большой бак недалеко от ворот, и плетётся к остановке. Он всегда приходит так рано утром, что на кладбище ещё ни души. Потому, что увы, но даже на кладбище находятся те, кто любят либо любопытно поглазеть на молодого парня, говорящего с могилами, либо презрительно покоситься, не пойми о чём думая. Пока автобус стоит, ожидая водителя с внезапного перекура, что тот решил себе устроить, поняв, что пассажир у него будет всего один, Чонвон, падая на сидение возле окна, решает достать из рюкзака измятый розовый буклет. Всю субботу он провёл в размышлениях, за чтением интервью на сайте лаборатории, но так и не решался записаться. Не спал почти всю ночь, задремав лишь на полтора часа до будильника, пронзившего его сонное сознание в пять утра. Но так и не отпустил эту мысль. Интересным для него ещё было то, кто из их группы решился на вакцину? Пошёл ли в лабораторию Ходжун, который потерял жену на горном склоне, в самый разгар медового месяца? Или девушка с тёмными кудрями, у которой в такой же, как у Чонвона, автокатастрофе погибла мать? Или Юнги? Который вместе со своими друзьями и парнем попал под обстрел в кинотеатре и единственный из всех остался жив. На его месте — Чонвон бы, не раздумывая пошёл… От этой мысли он вздрагивает, даже усаживаясь ровнее. Юнги, как и он, потерял в одночасье близких ему людей. Чонвон в одночасье потерял семью. Единственных близких ему людей. И почему тогда он не отправился в лабораторию тем же вечером, как вышел из центра? Мысль отрезвляет. Чонвон встряхивает головой и уставляется в окно, замечая, что автобус уже давно отъехал от кладбища, размывая пейзаж из редких деревьев вдоль загородной трассы. Солнце осталось там, позади. Пальцы его крепче сжимают листовку, пока свободная рука тянется к карману за мобильным.— - — - —
Увы, дозвониться ему так и не удалось, так что, перепрыгивая через одну ступеньки, Чонвон спешит в лабораторию, надеясь, что ему удастся записаться уже на месте. Не на сегодня, так на завтра. Послезавтра. Не важно. Он и не помнит даже, когда в последний раз был так полон энтузиазма и чего-то столь сильно желал. Он дёргает дверь на себя, впуская в помещение немного свежего воздуха и застывает на пороге. Весь светлый холл, узкий коридор, ведущий куда-то влево — всё было заполонено людьми, а его слышащее ухо то и дело пронзало непрекращающимся звонком телефона. Не удивительно, что он не смог прорваться. Привставая на цыпочки, Чонвон пытается рассмотреть хоть что-нибудь, кроме густой толпы, но ничего не видит. Ни ресепшн, ни вывески с какой-либо информацией. Неожиданно за руку его кто-то хватает, утягивая в сторону, и Чонвона сковывает липкий ужас, пока он раскрывает рот, чтобы вскрикнуть. Однако уже в следующую секунду, поворачиваясь, он натыкается на вновь лёгкую улыбку и чуть сощуренный тёмно-зелёный глаз. — Не стой на входе, а то затопчут, — советуют ему, притягивая к себе ближе. Чонвон, как можно скорее освобождает локоть от чужих пальцев и прижимает руку к себе так, будто та повреждена. Он смотрит на парня, но чёрт побери его память… — Чонсон. Я занял твоё место в пятницу. На занятиях Чимин-ши. Чонвон даже хлопает ртом от внезапной находчивости. Он не ожидал в столь ранний час увидеть такое количество народа в принципе, не то, что кого-то частично знакомого. — А ты…? — Чонвон, — выпаливает он раньше, чем жалеет об этом, поджимая губы. — И я здесь… — Записан? Какой у тебя номер? — Чонсон поднимает ладонь с бумажкой, на которой крупно было выведено «97». — Девяносто семь?! — восклицает Чонвон ненамеренно, но почти сразу зажимает рот ладонью. — О, ты…ты не записан. Лучше как-нибудь поторопиться. У них все вакцины рассчитаны по номерам и… Кивая, Чонвон даже не даёт Чонсону договорить и разворачивается, чтобы начать пробираться куда-то, откуда слышит телефонный звонок. Это даёт ему возможность оправиться от перманентного шока. Потому что встреча сбила его с толка, будто бы ему вдруг стало не по себе от того, что кто-то из группы знает, что он пришёл сюда. Будто это какая-то великая тайна и никто о ней знать не должен. Кожу неприятно покалывало в том месте, где за руку его держал Чонсон. Это напрягало тоже. И не только потому, что его коснулись без разрешения, но просто потому, что это был именно Чонсон. Чонвон, может, и не помнил его имени, но помнил изучающий взгляд. И цвет чёртовой звёздочки на спинке стула. И такие вот совпадения ему крайне не нравились. Он ведь не просто так никогда не общался с кем-то вне центра. Не собирался он это и начинать. До стойки ресепшна он добирается с таким трудом, что невольно думает: не вытащили ли у него из рюкзака телефон? Проверить это, к счастью, удаётся уже в следующий момент, когда явно потерянная от количества людей девушка, спрашивает его паспорт. Содержимое рюкзака оказывается на месте. Чего не сказать об уверенности Чонвона. Именно тогда, когда перед ним оказывается кипа листов для подписания согласия на обработку его данных, получение вакцины и нулевые претензии в сторону лаборатории в случае чего-то непредвиденного. Ручка в пальцах Чонвона снова заходится ходуном. Он даже подумывает на плановом обследовании в следующем месяце спросить, а не на всю ли жизнь ему достался этот волнительный тремор? И вот эта мысль тоже болезненно отстреливает в затылок. Он не планировал двигаться дальше. Не планировал жить дальше. Так какого чёрта он вот уже два месяца посещает занятия в центре? Какого чёрта взял листовку? Какого чёрта делает здесь, в лаборатории, собираясь подписать бумаги на получение вакцины, которая облегчит его существование и поможет жить дальше? Двигаться дальше. Какого чёрта он всё ещё думает о Чонсоне, которого оставил на полуслове в толпе? Зачем вакцина тому, кто не планирует счастливое будущее? Он чувствует, как темнота застилает глаза, а голова кружится вместе с тем, как к горлу подкатывает тошнота. Бросая ручку на стойку и отталкивая бумаги, Чонвон мотает головой, пытаясь сказать, что отказывается. Только вот, благодаря новому наплыву, упавшие бумаги не замечают вовсе, как и то, что Чонвон, побелевший, отшатывается от стойки, пытаясь пробраться к выходу. Толпа буквально выносит его к дверям, где его встречает, наконец, свежий воздух. Колени подламываются сами, и Чонвону остаётся лишь осесть на холодные ступени, переводя дух и запрокидывая голову к посеревшему небу. Всего несколько секунд отделяли его от того, чтобы навсегда стереть из сердца боль нескольких месяцев. Лишиться, возможно, голоса брата, который он слышал изредка, хоть как-то себя успокаивая. Он действительно был готов воспользоваться вакциной, чтобы больше не чувствовать разъедающую внутренности боль? Но для чего? «Потому, что, на самом деле, ты готов жить дальше, Чонвон-а,» — мягкой патокой вливается в сознание голос Хисына. «Готов. Но не готов себе в этом признаться, потому что боишься, что сотрёшь нас из своей жизни насовсем.» Чонвон впивается пальцами в лицо так, словно силится разорвать кожу. Он ненавидел, когда старший брат был прав. Особенно, когда он был прав теперь. После смерти и только в его голове. За крепко зажмуренными глазами, Чонвон вновь видит солнечную улыбку, вздёрнутый нос и перелив радуги в зеленоватых волосах. Слышит хрипловатый смех отца и нежный голос мамы, подпевающей какой-то старинной песне по радио. Окровавленные руки, из последних уходящих сил прижимающие его и укрывающие. Слыша последний сиплый вдох над ухом. И снова свой визгливый, пронзительный крик. Он вскрикивает на самом деле, когда его плечо коротко сжимают, и вскидывает голову. — Прости, — хмурится Чонсон, отшатываясь. — Я не…не хотел напугать. — Что? — Ты убежал так внезапно. Тебе стало нехорошо? Чонвон сжимает челюсти, сдерживая рвущиеся наружу слова. Потому что…в самом деле? Чего он к нему привязался? Чонвон даже имени его не запомнил. Ушёл в пятницу, даже не попрощавшись. Почти не смотрел всё занятие. — Иди, — выдыхает он, отворачиваясь и сгребая пальцами упавший рюкзак. — Пропустишь свою очередь. — Там сейчас только тридцать второй, — машет рукой Чонсон, но, кажется, всё-таки понимает намёк, когда Чонвон, пошатнувшись, поднимается со ступенек. — Оу. — На занятии тебя не ждать завтра? — Поче…нет, я приду. Хочу поблагодарить Чимин-ши. — Здорово. Чимин-ши заслужил хотя бы это. Вновь не прощаясь, Чонвон спускается вниз, с каждой ступенькой ощущая лопатками всё более и более грустный взгляд тёмно-зелёного глаза. Он помнит, что Чонсон рассказал в пятницу о том, что при совершенно глупейших и тем больше трагических обстоятельствах он потерял лучшего друга. Но абсолютно не помнит, говорил ли тот что-то про то, где потерял глаз?— - — - —
Не то, чтобы теперь это было Чонвону хоть сколь-нибудь важно, когда он знает, что они больше не будут встречаться на каждом занятии. Вместо того, чтобы забивать себе голову незнакомцем, чьё имя он зачем-то, наконец, запомнил, Чонвон решает купить себе по пути домой соджу. Не интересовавшийся никогда алкоголем, старающийся раньше решать все свои проблемы с помощью диалогов с братом или музыки, он впервые наливал себе полную стопку, переваливая за края. Руки снова дрожат. Чонвон уже даже не обращает внимание. Прижимая колени к груди и кое-как умещаясь на кухонном стуле, он смотрит на несчастную стопку, которую с трудом даже нашёл на пыльных верхних полках в кухне. Он не раз видел, как пил отец на праздниках. Или Хисын, когда они вместе отправлялись к его друзьям на какие-то весёлые студенческие вечера. У Хисына были друзья. Яркая жизнь, полная учёбы, счастливых моментов, людей любящих его, целей. У Чонвона был Хисын. И поиски вечного смысла в бытии. Родители, позволившие не поступать в университет просто потому, что Чонвон понятия не имел: к чему лежит его душа. Старший брат, готовый поддержать любую его сумасбродную идею, даже если неожиданный поход в горы с палатками на несколько дней, для уединения с природой. Даже, если это поездка на машине в соседний город, как в американских фильмах с остановкой в забегаловках с жирной и вредной пищей, старой музыкой и полароидами. Чонвон проводит пальцами по раскрытым страницам небольшого альбома, где четыре фотографии их счастливой семьи, запечатлённые в последний день рождения Хисына. Полароидного фотоаппарата у Чонвона больше нет. Ему незачем. А прощальной вещью в могилу — Чонвон посчитал это лучшей из всех. Он склоняет голову к плечу, вслушиваясь в мерное тиканье настенных часов, и закрывает глаза. Папины часы. Мамин кулон с их детской фотографией. Полароидный фотоаппарат Хисына. Всё то, что он мог бы оставить себе на память — он оставил им. Оставив себе — просто память о них. И эфемерное ощущение золотого сердца на подушечках пальцев. Или яркую подсветку циферблата в темноте детской. Или щелчок камеры, смешанный со счастливым смехом. Первая стопка неприятным комом ползёт по горлу, обжигая стенки и заставляя сморщиться. Чонвон поглубже вдыхает носом и почти сразу выпивает вторую. Отец всегда говорил, что так дальше будет легче. Первые две одну за другой, а потом, как по маслу. Он шутил так и про них с Хисыном, всегда мечтая о большой семье. Открывая глаза в полумрак кухни, Чонвон горько усмехается. Он бы хотел большую семью тоже. Особенно сейчас.— - — - —
Он даже позволяет себе удивиться, когда в понедельник на занятии видит Юнги, сидящего не на своём привычном месте и не в своей привычной цветной кожанке. Всё-таки был в лаборатории? Вакцина так меняет людей? — Моё… — начинает он, указывая на стул, на котором сидит Юнги, но тот совсем в своей манере морщится. — Не твоё, — бросает он, и Чонвон даже как-то немного выдыхает. Нет, вроде бы не всё тот же Юнги. Только почему-то в самых простых синих джинсах и чёрной толстовке. — Я просто стулья поменял. Падай, звёздочка. Твоё всё на месте. Чонвон бросает взгляд на спинку стула рядом и действительно видит свою голубую, слегка потёртую звёздочку. Роняя рядом на пол рюкзак, он садится, устало облокачиваясь спиной и обводя взглядом зал. — Думаешь, почему я вдруг места поменял? Хмурясь, Чонвон вновь поворачивается к Юнги. Потому что, нет. Вообще не думает. — Ну, вот и думай дальше. Потому что, меньше знаешь — крепче спишь. И это так в его стиле… — Привет-привет! — неизменно улыбаясь, Чимин торопливо вбегает в зал, хотя судя по времени, не опаздывает вовсе. Брови его удивлённо подлетают, когда он замечает перестановку. — Юнги, я же с-сказал тебе, чтобы ты не приходил сегодня и… — А ещё ты сказал, что… — Все на месте?! Чимин выкрикивает это так громко, что болтающие между собой ребята, возле столика с перекусами, замолкают, оборачиваясь. Чонвон вопросительно смотрит на сощурившегося недобро Юнги, но решает ничего не говорить, кажется, понимая всё и без слов. Он не осуждает, но очень удивляется тому, что между этими двумя оказалось что-то вне занятий. Только вот чужие любовные перипетии не так интересны ему, как факт того, что Юнги, вероятно, за вакциной не ездил. Но, судя по отсутствию нескольких ребят, ездили они. Потому как никогда не опаздывали. — Чонвон? — улыбается Чимин, скрепляя степлером листы для занятия. — Как выходные? — Я напился, — пожимает он плечами. — А у вас? — О… — Он не пьёт, — фырчит Юнги, получая молчаливый испепеляющий взгляд из-под очков. — Всё хорошо, спасибо, Чонвон. Позволишь…поинтересоваться? — Причина та же, почему я здесь. — Твоя совесть? — уголки губ мужчины приподнимаются ещё выше. Чонвон не сразу понимает подкол, слабо усмехаясь находчивости Чимина. — Ага. Можно и так сказать. Пока все лениво рассаживаются по местам, кто помешивая кофе, кто доливая в стаканчик сок, Чонвон оборачивается к двери, первым услышав щелчок замка. Удивительный его слух. Несмотря на то, что левая сторона глуха полностью, правая словно ещё острее стала воспринимать звуки. Он даже не меняется в лице, прекрасно зная, кто может прийти, однако слегка приподнимает брови, не видя на чужом лице той самой странноватой, лёгкой улыбки. — Добрый день, Чимин-ши, — кланяется Чонсон, сбрасывая с плеч пальто и вешая его на вешалку. — Привет! — машет рукой Чимин, устраиваясь на своём местечке и шикая в сторону Юнги. — Пока вы рассаживаетесь, расскажите мне, кто из вас воспользовался вакциной? И почему вы в таком случае ещё здесь? — его неловкий смешок вновь звенит по помещению, но Чонвон слышит его сейчас приглушённо, отвернувшись полностью к другой части зала. Туда, где поправляя узкий ворот водолазки, Чонсон наливал себе в стакан немного воды, садился на стул и поднимал мрачный взгляд тёмно-зелёного глаза на Чимина. Ни разу, даже мельком, не взглянув в сторону Чонвона. И это хорошо. И это правильно. Это так, как и должно быть. Потому, что они чужие друг другу люди. Потому, что однажды занятия для кого-то из них закончатся. Потому, что… — Ты не получил вакцину, — вдруг говорит Чонвон, на которого уставляются мгновенно взгляды всех присутствующих. Сам же он пристально смотрит на профиль Чонсона, всё ещё вглядывающегося куда-то в сторону стола Чимина или его самого. — Как наблюдательно, — неожиданно холодно отвечает Чонсон, делая короткий глоток воды. — Почему? Почему ты… — Невежливо перебивать. Мина-ши ведь что-то рассказывала, Чонвон-ши. Чонвон поджимает губы и замолкает, сбавляя напор и даже не замечая, как пальцы его вонзились в сидушку стула. От подобного тона у него почему-то идут мурашки. И далеко не приятные. Они колючие, как и что-то схватившее его за горло. Подобным тоном с ним говорил врач в больнице в первые дни, полицейский, расспрашивающий о последних минутах жизни его семьи, дядя, организовавший все похороны и взявший затраты на себя. Он сам теперь говорит со всеми так. Бесчувственно, резковато, на грани острой усмешки и никогда не глядя в глаза. Это оказывается немного неприятно, но Чонвон не знает почему именно. Воспоминания только накатывают одно за другим, вновь погружая его в белые стены больницы. Возвращая к белым листкам протоколов. Белоснежным полотенцам в ванной, покрытым небольшими каплями крови. — Эй? Чонвон? Его потерянный мечущийся взгляд сталкивается с беспокойством серых глаз напротив. Чимин оказывается сидящим перед ним на корточках, уложив мягкие, небольшие ладони на колени и пытаясь притянуть к себе более осознанный взгляд. Чонвону бы очень хотелось, чтобы эти же ладони обхватили его щёки и успокаивали, успокаивали, пока он бы плакал… Руки Чимина внезапно напоминают ему аккуратные мамины ладони. Чувства. Все чувства в нём вдруг снова вырываются наружу, топя его в себе и заставляя почти задыхаться. Впервые на людях. Впервые не в четырёх стенах его дома. Он смотрит в серые глаза, однако видит в них искрящиеся древесные с взволнованным молчаливым вопросом. Вопросом, который крутился и в его голове. Почему он спросил у Чонсона о вакцине? Почему его вообще волновало получил ли Чонсон вакцину? Почему Чонсон, чёрт его дери, не воспользовался шансом, когда тот буквально был в его руках? Чонвон слышит всхлип и понимает, что он его, когда горячие пальцы гладят его щёку. На деле же смахивая катящиеся слёзы. Чимин вздыхает, легонько сжимая его колено. — Мне вызвать тебе врача, Чонвон? — полным заботы и тепла голосом уточняет он, когда понимает, что его действительно слышат. — Нет, — удаётся пробормотать Чонвону. Он ощущает на себе ненужные, жалостливые взгляды. Даже, кажется, слышит чей-то неразборчивый шёпот (но он не уверен). Морщась, он мотает головой. — Нет, можно такси? Простите, Чимин-ши. — Конечно, Чонвон. Не извиняйся. Чимин отходит для того, чтобы вероятно набрать номер такси, и Чонвон из последних сил сдерживает себя, чтобы не схватить его за запястье и не попросить остаться. Тепло от прикосновений пропадает, и слёзы вырываются наружу вновь. Чонвон понимает, что хотел согласиться на вакцину не для того, чтобы двигаться дальше. А для того, чтобы дожить в относительном покое свою жизнь. Помнить. Но больше не задыхаться от давящей боли в груди.— - — - —
Он записывается на получение вакцины уже в эту субботу. Узнаёт в среду, что Чонсон от своей вакцины отказался в пользу какой-то женщины, что плакала у входа, так и не сумев в тот день получить место в очереди. Узнаёт в пятницу, что Чимин и Юнги действительно решили попытать счастье быть вместе, и все эти месяцы Юнги не просто так его терроризировал, а просто никак не мог ни на что решиться. Страх потери — подталкивает, как оказалось, ко многому. В субботу они с Чонсоном оказываются в очереди вместе. Но не торопятся даже поздороваться кивком. Чонвон потому, что так нужно. А вот Чонсон…вероятно крепко обиженный чужим поведением в прошлую их здесь встречу. Но последовательные порядковые и очередной поток нахлынувших людей заставляет их столкнуться носом к носу в узком коридоре, где едва возможно было продохнуть. Чонвон оказывается зажатым между занятыми низкими креслами и автоматом с газировкой, Чонсона же буквально вдавливают грудью в него, напирая сзади. — Словно в метро, — выдыхают оба и хмурятся от неловкости и недовольства. — Любишь кофе, — бурчит Чонвон, распознавая в чужом дыхании нотки крепкого напитка. — Любишь апельсиновый сок? — парирует Чонсон, от очередного резкого толчка в спину упираясь рукой в стену прямо рядом с головой Чонвона. — Осуждаешь? — ёжится тот, пытаясь сместиться в сторону, но принимая поражение и упираясь затылком в белую краску. — Что ты. Поджимая губы, Чонвон хмыкает и решает, что если уж сбежать от Чонсона ему пока не удастся — он всегда может хотя бы отвернуться. К его несчастью, оказывается к собеседнику он как раз таки слышащим ухом. — Очередь, как за бесплатными квартирами, а? — Ты правда хочешь поговорить об этом? — косится Чонвон. — Ну, — ведёт плечом Чонсон, — мы застряли здесь, кажется, на час минимум. Так почему бы нет? Чонвон тяжко вздыхает. Почему бы нет? — Как ты потерял глаз? — Кого потерял ты? И, либо Чонвон за месяцы затворничества окончательно разучился говорить с людьми и стал обозлённым на весь оставшийся мир, либо Чонсон и впрямь планировал с ним подружиться. Потому как для обычного поддержания беседы вопросы у него были на редкость личными. Про глаз-то всё как-то более очевидно было. — Вот и поговорили, — кивает Чонвон, отворачиваясь вновь. Так некстати ему вспоминается небесно-голубой цвет звёздочки, сочетающийся с его собственной. Но это ведь ничего не значит, да? — Если расскажу про глаз, расскажешь почему плакал в понедельник? Взгляд Чонвона невольно обращается к чёрной повязке на левом глазу. После к чуть сощуренному в ожидании здоровому глазу, чей цвет бликовал из-за стекла очков, кажущийся не только тёмно-зелёным, но и каким-то синеватым. Это напоминает вдруг Чонвону о цвете волос Хисына. Он не выдерживает, отворачиваясь в который раз. — Нет. — Вот и поговорили, — вздыхает Чонсон. Они действительно больше не говорят в последующие двадцать минут. Людей не становится меньше, но напор уменьшается явно. Потому что Чонвон уже не чувствует своей грудью чужую, дышит немного свободнее, а рука рядом с его головой исчезает, потому что Чонсону уже не нужно опираться о стену, боясь упасть. Из кабинетов то и дело выкрикивают номера, приближающие их обоих к новой жизни. Чонвон дёргает бумажку со своим номером, в какой-то момент попросту отрывая у неё уголок и слыша внезапно тихую усмешку прямо над слышащим ухом. Он вскидывает голову и хмурится. — Что? — Нервничаешь так, будто всё ещё не уверен в том, что тебе это нужно. — Хочешь сказать тебя не волнует то, что ты попросту сотрёшь то, что должен был пережить или вовсе умереть в муках, не справившись? — Если бы ты правда так за это переживал, не пришёл бы сюда уже во второй раз, Чонвон. — Не делай вид, что самый умный. — Даже делать не приходится, — беззлобно усмехается Чонсон. И это, конечно, не дело Чонвона, но остановиться он уже просто не может. — В первый день ты казался более…воспитанным, знаешь. — Как и ты, — жмёт плечами Чонсон. — Но, полагаю, у каждого из нас есть причины подобного поведения, не так ли? — Сколько тебе лет? — Двадцать четыре. Не слушал моё представление в пятницу? — Были мысли поважнее твоего возраста. Чонвон даже не врёт. Всё занятие в тот день он обдумывал вакцину. Последствия, важность, возможность. Реакцию своих родных на это, будь они живы. Сделал бы это Хисын? Очередная мысль о старшем брате выбивает из колеи. Ведь и правда, воспользовался бы Хисын на его месте этим шансом? Или позволил себе отвлечься на учёбу, друзей…кучу хобби. Чонвон несдержанно грустно усмехается. — Что? — непонимающе хмурится Чонсон. Хисын бы заставил эту ситуацию сделать себя сильнее. Прошёл бы через всю эту боль, вытерпел и построил бы себе ту жизнь, которой гордились бы их родители и Чонвон. Когда как самого Чонвона это всё просто сломало без возможности собраться вновь. Возможно, Вселенная дала шанс не тому брату? — Ничего, — качает головой Чонвон. — Совершенно ничего. Или же наоборот, дала Чонвону незаслуженный шанс исправить собственную жизнь? Глядя в глаз Чонсона, он молчит, ожидая очередного вопроса. Но его не следует. И тогда Чонвон говорит сам. — Я потерял семью в автокатастрофе. Родителей, старшего брата. Он спас меня, закрыв собой. Он был сильным до последнего вдоха, — голос его сменяется шёпотом, а уголки губ против воли приподнимаются в безобразной усмешке. — А я настолько слаб, что пришёл сюда. Он бы никогда здесь не оказался. Раскрывая пальцы, Чонвон смотрит на номер в своей ладони. И впечатывает её в чужую грудь, не поднимая больше взгляда. — Бог любит троицу, да? — Чонвон? Чонсон поднимает руку, чтобы обхватить чужое запястье, но вовремя осекается и не решается трогать Чонвона, пробирающегося через него и толпу к выходу. Чонвон наверное ему за это благодарен. Выбираясь в этот раз на улицу, он не делает больше глубоких вдохов, не выдыхает облегчённо и даже не начинает плакать. Просто останавливается на верхней ступени, позволяя моросящему дождю врезаться в его лицо, путаться в волосах, пачкать куртку. Он должен вернуться, пойти на ресепшн и сказать, что передал кому-то свой номер, чтобы его записали на новую вакцину, но он не делает этого. Прячет дрожащие руки в карманы, прикрывает глаза и просто наслаждается неприятной моросью. Хисын любил дожди… «Ты любишь их больше всего. Я дожди терпеть не мог, но гулял под ними ради тебя. Ты был счастлив, Чонвон-а. Это было главным.» Резко раскрывая глаза, Чонвон хватает ртом влажный воздух. Он вдруг вспоминает их разговор. В очередной вылазке с палатками, когда костёр уже затухал, а внутри, прячась от комаров и холода спали друзья Хисына, он и впрямь признался Чонвону, что не любит дождь. Просто пытается быть хорошим братом. Чонвон вспоминает об этом так внезапно, хотя уверен, что никогда и не забывал. — В мой глаз попала частичка горящего бенгальского огня, — раздаётся позади. — В пьяном угаре у всех из-за этого началась паника. А потом пожар. И это всё, что я помню. Чонсон равняется с ним, глядя в небо и морщась оттого, что мелкие капли мгновенно заполняют стекло в очках. Чонвон невольно останавливается взглядом на выглянувшей из ворота водолазки коже шеи. Совсем немного, но заметно тронутой огнём. Удивительно, что никак не пострадало лицо, не считая, конечно же, глаза. Щекочущее любопытство, совсем позабытое чувство, поднимается по гортани. — В небольшой забегаловке на соседней улице делают вафли на завтрак. С апельсиновым соком, — улыбается вновь той же лёгкой, что и в первый день, улыбкой Чонсон. — Акция каждые выходные до одиннадцати. Чонвон, вместо того, чтобы спросить, что всё это значит, просто достаёт из кармана куртки мобильный и всматривается в цифры времени, размывающиеся каплями усиливающегося дождя. И, кажется, новыми слезами. 10:27 — Успеваем, — чуть сипловато выдаёт он, кивая. Он с детства любит вафли и апельсиновый сок. Хисын всегда любил больше блинчики и кофе. Когда они добираются до кафе, с рукавов их одежды, как и с волос нещадно льётся вода. Под стульями в мгновение набегают лужицы, а апельсиновый сок очевидно заменяется горячим чаем. Пока готовятся вафли, Чонвон в пол уха слушает рассказ Чонсона о том, что здесь и обеды готовят отменные, а сам улавливает детали интерьера. Старинный музыкальный автомат, потёртые барные стулья, улыбчивые официанты в возрасте и бумажные гирлянды-фонарики под потолком. Совсем как в тех придорожных кафешках, в которых они с семьёй любили останавливаться. До одной из которых так и не доехали в тот день. Глядя на размытое дождём и едва заметное их с Чонсоном отражение в огромном мутноватом окне, Чонвон слабо улыбается, поднимая глаза чуть выше и укладывая подбородок на своё плечо. Туда, где незримо ощущал руку брата. Улыбаясь ему же. Он снова смотрит на Чонсона, разводящего руками и едва не сметающего со стола чашку, полную чая. Но улыбка его не пропадает. Он вспоминает Чимина и Юнги. Свои мысли о том, что страх потери — подталкивает ко многому. Как оказывается, даже если это страх потери столь невыносимых и болезненных воспоминаний. Страх потери той единственно живущей в тебе боли, делающей тебя всё ещё живым. Вспоминает звёздочки, придуманные Чимином. И то, что боль иногда можно разделить. Чонсон останавливается посреди очередного рассказа и улыбается в ответ. Иногда боль нужно с кем-то разделить.