Фотография

Эндрю ненавидит множество вещей: нарушение личных границ, ложь, невыполненные обещания и сделки - в общем-то список можно продолжать почти бесконечно. Но если говорить о том, что Миньярд ненавидит больше всего, то, несомненно, стоит отметить скуку. Эндрю терпеть не может скучных людей, простых по своей сути как паззл из двух деталей, скучные разговоры ни о чём, затрагивающие всё на свете, но только не то, что действительно волнует говорящих. А ещё Эндрю ненавидит делать скучные фотографии: работа должна цеплять смотрящего настолько, чтобы он мог ясно видеть каждую её деталь даже с опущенными веками, чтобы название полотна отпечаталось на подкорке мозга сродни стихам, заучиваемым с детства, гимну или словам, шокировавшим в своё время. Именно поэтому, когда Кевин – лучший друг Миньярда – предлагает себя в качестве модели для очередного задания по дизайну, Эндрю ему безоговорочно отказывает: –Дэй, это грёбаная портретная съёмка, мне нужен кто-то с более броской внешностью, –Эндрю пытается донести до него эту простую мысль уже третий раз, но, к сожалению, безрезультатно. –Но лучше уж отфотографировать кого-то, – Кевин обидчиво поджимает губы (всё же такие замечания задевают эго человека, любящего находиться в объективах камер), выдавливает пародийную гримасу, нелепо жестикулируя руками, – невзрачного, чем заработать очередной хвост и приблизиться на ещё один шаг к ёбаному вылету из института. Ты так не думаешь? – Нет. Кевин по-детски упёртый баран и в этом они с Эндрю очень похожи; хоть небо упадёт на землю – бодаться не перестанут, каждый будет стоять на своём либо до победного конца, либо до момента пропажи объекта препираний. И пусть Миньярд понимает, что его друг говорит логичные вещи, он намерен гнуть свою линию столько, сколько потребуется. В конце концов это дело принципа. Эндрю плевать на то, погонят ли его из ВУЗа взашей, ровно как и плевать на то, лишат ли пресловутой корочки– руки, голова и идеи, несмотря ни на что, будут при нём, так что Миньярд найдёт себе место под солнцем. Эндрю щёлкает зажигалкой, в повисшей тишине звук кажется слишком громким, почти гиперболизировано драматичным; это своего рода точка в диалоге. Кевин, покрасневший от злости, сдерживающий порывы желчных слов и пророчеств из разряда «ты ещё ко мне прибежишь» –знает ведь, что это не так –, норовящих скатиться с языка, уходит в свою комнату. В глазах Миньярда под сотнями слоёв апатии пляшут маленькие черти, искры озорства: Дэя слишком весело выводить из себя. Эндрю накидывает на плечи кожанку. Метеорологи обещали сегодня шквалистый ветер, поэтому рациональнее было бы надеть тёплое пальто, но Миньярд не собирается слушать прогнозы погоды: он захотел пойти в кожанке – он пойдёт именно в ней. Кто-то назовёт это глупой сентеминтальностью, кто-то - дуростью, Эндрю назовёт это прогрессом: он ведь проделал огромный путь, чтобы снова позволить себе привязываться пусть и к мелким, но важным вещам, не опасаясь, что их отнимут, разорвут, сломают, выбросят как какой-то мусор. Так, например, он привязался к этой куртке, подаренной Ники на прошлый новый год, поэтому ни за что не согласится переодеть её. Миньярд, выходя из комнаты в общежитии, нарочито громко хлопает дверью. На самом деле, Эндрю умеет ускользать незаметно, словно мышь, прошлое его научило этому, но, чтобы предупредить Кевина о своём уходе, Миньярд не скупится на силы, вложенные в рывок: всё-таки он не хочет позже иметь дело с паникующим Дэем. По территории кампуса почти никто не гуляет: на улице и вправду холодно. Даже нарукавные повязки не спасают – руки костенеют. Эндрю машинально тянется к правому карману джинс, там смятая пачка красного мальборо. Одубевшие пальцы с трудом выуживают сигарету, крутят колёсико на старой зиппо – кончик загарается вишней, лёгкие наполняются таким привычным терпким дымом. Эндрю затягивается и ждёт, пока не заболит под рёбрами, пока никотин не впитается в каждую клеточку тела. Говоря откровенно, прямо сейчас Миньярд убивает свой организм беспричинно – просто потому что ему нравится. Нравится, что можно распоряжаться собственным здоровьем так, как угодно ему, нравится, что этот процесс, безопасно-знакомый, успокаивает внутреннюю тревогу, которая, хочет Эндрю того или нет, всегда с ним. Полупрозрачное, как тюль, облако дыма на несколько секунд сглаживает цвета – Эндрю кажется, что мир, если на него смотреть сквозь такую призму, более терпим. Вот только яркость вывески новой кофейни невозможно приглушить даже сизой дымкой. Она – пятно резкого оранжевого, почти кислотного– будто пластилином размазана по фасаду дома, она, как уродливый фликер-смайлик, который заботливые родители цепляют к портфелям детей. Подобное решение должно отталкивать потенциальных посетителей, но Эндрю почему-то тянет входную дверь на себя. Миньярд решает: он здесь, только чтобы указать на некомпетентность их дизайнера и маркетолога. За Эндрю будто хвостиком или шлейфом следует порыв студёного ветра, он мотает колокольчик на входе из стороны в сторону, извлекая из него тихий звон. В нос ударяет благородная горечь свежемолотых зёрен, сладость выпечки и, кажется, не до конца выветрившийся, будто слишком липкий аромат чьих-то духов. Но это не то, что привлекает Эндрю, ровно как и нарисованные отпечатки лисьих лап на стенах. Нет, Эндрю вначале обращает внимание на человека за стойкой, расставляющего по местам баночки с пряностями. Первое, что цепляет глаз – рыжие, почти как корочка переспевшего мандарина, волосы бариста, они растрёпаны во все стороны, во все направления. Из-за этого парень похож на раскалённый солнечный шар: подойдёшь – обожжёшься, расплавишься, но Эндрю не из воска – из закалённой стали, он не боится такого огня. Миньярд медленными шагами подходит к стойке, не спуская пытливых глаз с уже повернувшегося к нему, готового принять заказ работника– Нила, если имя на бейдже правдиво. Нил смотрит в ответ, его взгляд испытующий, анализирующий, будто ищущий скрытую угрозу, его взгляд острый, как ножи, прижатые повязками к предплечьям Эндрю, его глаза – две льдины, нагло выловленные из реки во время ледохода. Сошедшиеся у переносицы тонкие брови бариста, точно вымазанные медью, похожи на птичку-галочку нарисованную маленьким ребёнком. На щеках Нила следы выигранных битв: затянувшиеся порезы и розовеющий ожог. А ещё на его щеках затаились еле видные веснушки. Этот контраст горячего и холодного, чего-то твёрдого, испытавшего не один удар кузнечного молотка и по-юношески мягкого в одном человеке очаровывает. И кто знает, сколько бы Эндрю простоял так, смотря на Нила так же как жители Флоренции смотрели на мраморного Давида, если бы резкий голос не нарушил эту идиллию: –Вы так и будете молча пялиться на меня, или всё же принесёте пользу и сделаете заказ? Эндрю уже ненавидит этого парня. Ненавидит за острый интерес, который тот смог вызвать одним своим видом, за острый язык, за желание–Миньярд пока ещё не решил какое–, зарождающееся в сознании. Эндрю кажется, что нет никого другого, кто как Нил подошёл бы на роль модели для его работ. Да, у того же Кевина красивое смуглое лицо и тело, но в нём нет ничего цепляющего – таких по планете ходят сотни тысяч. Единственное, что может ненадолго привлечь зрителя, так это татуировка королевы, высеченная на скуле в знак протеста несправедливости, и зелёные глаза-донышки пивных бутылок, кажущиеся почти что безжизненными из-за всего того, что спрятано в их глубине: зависимости, страхи, осколки травмирующего прошлого. Но Кевин не запомнится так, как Нил. Эндрю кажется, что достаточно лишь раз на него взглянуть, и этот образ навсегда останется с человеком выжженным клеймом то ли на сердце, то ли в памяти. –В этом заведении самое ужасное обслуживание, какое только можно представить,– Миньярд заполняет тишину язвительными комментариями,– Надеюсь, кофе у вас лучше. Самое сладкое, что есть в меню. –Вас, видимо, мама не учила, что вежливость должна работать в обе стороны, а если и учила, то Вы явно не усвоили этот урок, потому что я не слышал в конце "пожалуйста",– Нил говорит это громко, не стесняясь, параллельно что-то смешивая и доливая. –Мне не нравится это слово– ноздри Эндрю раздуваются от слишком резкого вдоха. Всё тело напрягается. Нил пожимает плечами и продолжает свою работу, которую, он, кажется, делает на автопилоте, будто это какой-то ритуал, каждый шаг которого бариста знает наизусть. Эндрю не может оторваться от рук Нила, скользящих по тюбикам с топпингами, Эндрю не может не думать, как эти руки будут смотреться в кадре, а ещё Эндрю не может не думать, как они будут ощущаться в собственных волосах. Миньярд думает, что этот парень похож на внезапное помешательство. И снова тот же голос, что и раньше, прерывает ход мыслей Эндрю: –Как подписать заказ?– Эндрю на этот вскидывает брови, мол, на кой чёрт тебе это, я здесь один. Нил это замечает, понимает и бурчит, не дожидаясь, пока клиент озвучит мысль,– По регламенту положено. –Эндрю. Нил пишет что-то на стаканчике перманентным маркером дольше, чем должен, но Эндрю игнорирует это, всматриваясь в последний раз в черты бариста. Когда ему протягивают заказ, Миньярд забирает его с благодарным фырканьем и выходит на улицу, где по-прежнему гуляет шквалистый ветер. Только теперь его пальцы не деревенеют, их согревает горячий кофе, а сердце почему-то слишком сильно сжимается. Эндрю, отпивает немного и не может не улыбнуться: кофе здесь действительно в сто крат лучше обслуживания. Уголки губ Миньярда на секунду приподнимаются, почти незаметно. Следуя какому-то резкому порыву нежности, Эндрю поворачивает стакан надписью к себе– теперь на его лице действительно расцветает лёгкая улыбка. « +1-XXX-XХХ-ХХХХ, придумаешь, как мне загладить вину за дерьмовое отношение –позвони». И только сейчас Миньярд понял, что так и не сказал Нилу, что вывеска у заведения идиотская. Что ж, возможность у него ещё будет.