Продавец Дождя

Майская жара застала врасплох. Никто не был готов ни к аномальной температуре выше тридцати градусов, ни к проклятой засухе, ни к тому, что в магазинах внезапно закончатся все вентиляторы. Никто, кроме Годжо Сатору. Прямо сейчас он вертел в руках небольшой переносной моторчик, который верно разрезал своими крошечными лопастями накаленный воздух и обдувал его бледное лицо. У него-то все было отлично, лучше всех! — И? Когда ты собираешься этим заняться? Ну, или не совсем. Сёко – его ассистентка, единственная женщина, не побывавшая в его кровати – сидела напротив и накручивала на мизинец каштановый вьющийся локон. Ее волосы были сеченными, пушистыми и... Чистыми, на удивление. Она никогда не любила за ними ухаживать, еще со школы. Но всегда мыла. И на все замечания Сатору о их внешнем виде она огрызалась. Мрачная женщина со скверным характером. Она никогда не найдет себе мужчину – Сатору был в этом уверен. Так и встретит старость со своими странными глупыми кошками. Вопрос был неудобным. Об ответе на него хотелось думать меньше всего на свете. Но женщину перед ним можно было понять: она привыкла к безумным идеям своего лучшего друга и знала, каким безответственным и непредусмотрительным он мог быть в моменты таких... импульсивных желаний. Значит, нужно было что-то придумать. — Прямо сейчас, — Ее губы немного дрогнули. Годжо заметил нервозность, отразившуюся на лице ассистентки, поэтому поспешил объясниться — Я собирался поискать нужную информацию как только ты уйдешь, не пойми неправильно. Рядом послышался облегченный выдох. Сёко устало прикрыла веки и почесала переносицу. Да уж, на сей раз ей действительно очень не нравилась его сумасшедшая идея. — Ты понимаешь что если ты все-таки.. Что из-за этого я останусь безработной? — Ее движения стали рассеянными, голос стал тише, взгляд бегал по комнате, избегая прямого контакта с глазами напротив — В конце концов, у меня ребенок и мне надо... — Выручки с продажи картины хватит, чтобы кормить всю твою семью еще двадцать лет, — Ассистентка тяжело вздохнула и прикрыла лицо руками. Они сидели в молчании некоторое время, пока Сатору вдруг не хлопнул в ладоши — Ну, не будем об этом! Разрешаю уйти сегодня пораньше, м? Сёко немного помедлила, но все-таки сложила свои вещи в портфель и поднялась. Она недолго смотрела на него как-то странно, будто видела его впервые перед собой, а потом махнула на прощание и ушла, оставив за собой слишком мрачное настроение. Сатору показалось, что в ее мутном взгляде он увидел тоску. Несмотря на весь тот серый спектр эмоций и чувств Сёко, тоска в ее взгляде была удивительным явлением. Которое Годжо посчитал диким, наваждением. Ему просто показалось. С чего бы это Сёко тосковать? Поиски были долгими и скучными. За всю свою карьеру художника ему приходилось посещать внушительное количество приютов для стариков – в Японии они не были проблемой. Люди преклонного возраста от одиночества объединялись вместе самостоятельно, организовывали общины, общежития и даже маленькие кварталы-поселения. Раньше его это интересовало – его привлекал быт старых одиноких людей, ему нравилось анализировать их, выделять типы стариков, наблюдать за их очаровательной беззаботной жизнью... Он даже нарисовал несколько картин с особо милыми старушками, и эти работы горячо полюбились публике. К тому же, это поколение знало безмерное количество всяких прибауток да легенд, которые Сатору просто обожал. Он мог часами слушать тихий скрипучий голос какой-нибудь старухи, лежа на теплой веранде, пока огонек от бумажных фонариков покачивался в разные стороны и нагонял на него сладкий сон. Так он и узнал о момидзе – поре, когда начинает цвести клен. С этого все и началось. Он загорелся. Сначала ему показалось романтичным нарисовать цветущий клен в самую его пору. Он безумно красив, очарователен и завораживает – ценителям искусства точно бы понравилась эта его картина. Потом он подумал, что картина будет не просто романтичной, этого мало, она станет новым феноменом – смертельно великолепной, о ней будут слагать легенды. Человечество обязательно запомнит ее, а Годжо войдет в историю как самый гениальный и преданный своему делу художник. Творец. С этой картиной он сможет стать известнее и ценнее самого Ван Гога. И все, что для этого было ему нужно – всего лишь сезон цветения, собственная смерть и дождь. С последним же возникли ужасные проблемы: уже два месяца на территории Японии не прослеживались осадки. Безусловно, мелкие кратковременные дожди все же были, но то, что было нужно художнику – ливни, бури, грады – никак не хотело выпадать. Он следил за синоптической сводкой новостей каждый день, посещал форумы о дожде и погоде, даже подписался на платную смс-рассылку о уровне влажности воздуха на каждый день – но все бестолку, ни намека на проливной дождь. Или хотя бы на грозу... Поэтому запуская перегревшийся ноутбук в который раз за эту неделю, открывая поисковик и вбивая осточертевшее «ближайшие осадки в японии», он не ожидал никакого чуда. На автомате пролистывал новостную ленту, убеждался в том, что на этой неделе вновь господствует аномальная жарень и дождя не предвидится, потом томно вздыхал и заходил на успевшие полюбиться тематические форумы о дожде и принимался читать занимательные дождливые рассказы обывателей, которые, к сожалению, лишь отвлекали и никакой полезной информации в них не содержалось. И он бы вновь отчаявшись закрыл все вкладки и сложил технику в стол до завтрашнего утра, если бы краем глаза не уловил симпатичный тред с весьма интригующим названием: “Продавец дождя: очередной шарлатан или восьмое чудо света?“. Годжо не мог назвать себя легкомысленным или наивным человеком, нет. Но привлечь его интерес подобными провокационными названиями было проще простого. Конечно, он решил немного изучить эту доску – все равно ему было нечем заняться. И это вовсе не потому, что внутри него все еще играла подростковая инфантильность, и в глубине души он точно не надеялся на то, что окажется там внутри как-то ему поможет. Как и ожидалось, информации внутри было крайне мало: анонимный пользователь просто обсуждал какой-то очередной феномен японских деревушек. Мол, где-то там, на острове Хонсю, нашелся чудотворец, который спасает остров от засухи по просьбам жителей за символическую плату. Кто-то смеялся над ним, кто-то заинтересовался и расспрашивал больше, кто-то обещал подарить автору темы шапочку из фольги... Мнения разделились, но Сатору не поддерживал никого из них. Автор, конечно, звучал убедительно – речь его была похожа на речь стариков, когда те рассказывали какие-нибудь легенды. Но и здравый смысл внутри кричал о том, что эта история может быть просто выдумкой. Благо, кто-то оставил ссылку на сайт и разрываться меж двух огней художнику не пришлось. Сайт был простеньким, скромным, с минимальным количеством информации, видео и фотоматериалов. На главной странице лишь коротко было написано о неком Шамане Дождя, который мог помочь с вызовом дождя за неопределенную плату – она указана не была. Куча положительных отзывов, еще больше вопросов от троллей, пришедших с форума и еще немного от действительно интересующихся людей. Оказывается, тема дождя была настолько популярна среди обычных людей... Это даже немного расстраивало, хотя и сулило успех его последней картины. В самом низу сайта, рядом с датой и названием сообщества светился пиксельный номер. Домашний, значит денег возьмут много... Тем более, если верить словам анонимного автора доски, Шаман находится на Хонсю, а это далековато от Токио. Но Сатору понимал: здесь ребром стоит далеко не денежный вопрос. Нужно было звонить. Нет, необходимо! Поскольку за стационарный он перестал платить еще полгода назад после того как закрыл мастерскую, звонить пришлось с мобильного. Номер был намного короче чем те противные скучные гудки, которые ему пришлось слушать вот уже... Две? Три минуты? Трубку никто не брал. Он набрал еще раз, а потом, выждав немного, еще – ничего. Никто не ответил. Ни тот хваленый Шаман, ни его секретари, никто. Тогда было решено остановиться на том, что вся эта история была просто выдумкой того самого анонимного автора. Мало ли сколько дураков в интернете. Опасное, неприятное место. Звонок застал его врасплох; мужчина только вышел из душа, устроившись в мягком кресле с грушевым сидром в руках. Он был немного зол – в конце концов, уже восемь часов, да и у него отпуск... Кому вдруг взбрело в голову нарушить его святой покой? Но все же что-то внутри шептало, что на звонок нужно ответить. — Годжо Сатору слушает, — Прозвучало немного раздраженнее, чем хотелось. Сатору прикусил губу и поспешил исправить ситуацию — Чем могу вам помочь? На том конце застыло молчание. Ни дыхания, ни шорохов, ничего, только гробовое молчание. Он тут же вспыхнул; неужели кто-то решил шутить с ним подобным образом? Вот это было по-настоящему некрасиво. Такую дерзость Годжо Сатору простить не мог! — Слушай ты... Его прервали. — Хонсю, — Из динамиков донесся тихий низкий мужской голос. Сатору даже вздрогнул; то ли от неожиданности, то ли от приятного баритона незнакомца — Префектура Симане, Кавамото. Приезжай, когда будет желание. Я здесь постоянно. Он не успел даже закрыть рот перед тем, как что-то сказать, когда мужчина сбросил звонок. Хонсю, Симанэ, Кавамото... Что за черт? Зачем ему тащиться в такую даль? Перед глазами закружилось мутное осознание. Хонсю, Хонсю... Разве это не остров, о котором говорил аноним? Остров, на котором живет продавец дождя? Художник проверил книгу вызовов и, о чудо, исходящий и входящий номера сошлись! Значит, это все же не шутка и Шаман действительно существует? И сам ему позвонил? Он остановился и сел обратно в кресло. Долго молчал и смотрел куда-то сквозь стену. А потом рассмеялся. Вот уж... Старый дурак! Действительно почти поверил в эту чушь... Да он же просто наткнулся на очередного тролля, который захотел поиздеваться. Сколько таких, как он? Пару человек? Десять? Или может он один такой глупый и отчаянный повелся на всю эту лапшу о уникальном продавце дождя... Нет, он точно не собирался тащиться на богом забытый Хонсю в чертом не хоженую префектуру Симанэ и уж тем более в крохотную деревушку Кавамото. Немыслимо! Ему, знаменитому и уважаемому человеку, не пристало заниматься подобными странностями. Он уже слишком стар и умен для всех этих детских шуток и обманов. Не время заниматься ерундой. Ему нужно думать о работе. Но отчего-то голос незнакомца все не выходил из головы. Он был словно проклят им на вечное очарование; Сатору мог представить его и воспроизвести в своей голове даже через пару часов, лежа в кровати под трескающее жужжание цикад. Будто бы этот Шаман сидел у него в голове и нашептывал это без остановки, как мантру: Хонсю, Симане, Кавамото... Я тут постоянно, постоянно, постоянно... - Погода на острове была немного лучше, чем в Токио. Может потому, что людей здесь было не так много, туда-сюда никто не сновал, плотность толпы была меньше, а значит никто не излучал тепло своей раскаленной кожей или иссохшим ртом. Добраться до самого острова, а потом уже и до префектуры не составило никакого труда – не тяжко было проехаться и через центр префектуры, городок Мацуэ. Трудности настигли его по приезде в Кавамото – людей тут не сыщешь даже при дневном свете. Въезд в деревушку начинался с горы, домов рядом не было, одни холмы да редкие леса. И ни одного человека. Дорога не была разбитой, с дорогами в токийских уездах тягаться не будет, но выглядела все же прилично. Идти было можно, во всяком случае. Единственное, что радовало во внезапном путешествии в такую глушь это во всю готовящиеся к цветению клены. Здесь их было не так много, но на высоких холмах рыжели мощные кроны с чернеющими крепкими стволами. Он больше любовался сгорающей майской зеленью, чем ворчал. Позже нормальная дорога прервалась, оставляя выбор щеголять по пыльной песочнице вдоль рисового поля или же по каменной, обросшей мхом дорожке, ведущей через холмистый лес. Выбор был очевиден; да и к тому же... Моховая тропа вела явно через святую землю – об этом сообщали каменные красные Тории при входе. В общем, исходят из рациональных мыслей с большей вероятностью найти Шамана где-нибудь внутри и эстетических соображений, Сатору, вздохнув и протерев себя от пота, отправился по второму пути. И не прогадал: внутри было прохладнее, мощные стволы сосен и пихт закрывали палящее солнце, образуя холодную тень вдоль всей территории. Лесной запах был свежим и немного сырым – эта мысль обрадовала, ведь возможно, скоро здесь пойдет дождь. Он давно этого ждал. Токийская засуха почти раскрошила его в дымящуюся пыль; желание застать дождь медленно перерастало в одержимость, но и этому Сатору находил вполне адекватное объяснение. Все это происходит с ним из-за картины. Он прочно уверовал в свой посмертный успех, не было ничего, что могло бы его переубедить. Даже если бы ему предложили миллиард долларов прямо сейчас и ну эту безбашенную задумку – он бы не раздумывая отказался. Все потому что в этой жизни для Годжо нет ничего ценнее и привлекательнее искусства. Дешевое оно, бесценное, все это вовсе неважно, деньги здесь не играют никакой роли. Известность, отклик в душах людей, смысл и частица собственного существования – вот что его привлекало в искусстве. И он был предан своим идее и миссии. Дорога петляла в разные стороны, ноги начали уставать, да и сам мужчина понемногу истощался; ослабил внимание, перестал наблюдать за пейзажем вокруг, смотреть под ноги – долгая поездка давала о себе знать. Нужно было передохнуть и погода к несчастью начала подводить: поднялся прохладный сильный ветер, безостановочно хлеставший по щекам остывающим сухим воздухом, цикады послушно утихали, прячась в сосновых щелях, небо заволокло серыми тяжелыми облаками. Все шло к дождю. Впереди показались очередные каменные ворота, рядом стоял замшелый колодец с ведерком и небольшая деревянная скамейка, с виду державшаяся на добром слове. На деле, конечно, оказалась крепче некуда. Здесь было решено сделать краткосрочный привал: отдышаться, напиться, промыть запотевшие ноги и другие участки тела. Решить куда идти дальше. Время близилось к вечеру, а значит нужно было быстрее выходить к домам, иначе Сатору рискует остаться ночевать в каком-нибудь из здешних храмов. Ну, или же прямо на этой лавочке... Разгоряченного лица коснулись прохладные капли. Сначала одна, боязно, будто бы прощупывала почву, потом вторая, уже немного смелее, а там третья, четвертая, пятая... И наконец, влил дождь! Долгожданный, холодный, крупными каплями тарабанящий по коже, пробирающий насквозь. Художник улыбнулся, будто бы всем своим телом и будь у него силы сейчас, он готов поклясться – вскочил бы с этой волшебной лавки и завопил во все горло. От облегчения, радости и переполняющего счастья. Два месяца без дождя в душном и грязном Токио давали о себе знать. Сатору был так сильно заворожен ливнем, что совсем не заметил, что капли перестали попадать на его лицо, а сверху козырьком показались соломинки, обшитые темной тканью. Над ним угрюмо возвышался чей-то зонт. — Думал уж не заметишь, — Тихо донеслось сверху. Говорил мужчина, не шибко старый, возможно, они были ровесниками. Голос был приятным и вызвал у Годжо волнительное чувство дежавю — Кто едет в такую даль без зонта? Художник отвлекся от созерцания прекрасного и осторожно схватился за один из краев зонта, слегка приподнимая, чтобы разглядеть человека перед собой. Но похоже обладатель приятного мужского голоса не хотел, чтобы его видели, поэтому учтиво опустил край на место. Вторую попытку доглядеться Сатору принимать не стал – это показалось ему дурным тоном. — И что же ты меня не позвал? Я долго так могу. Пришлось бы сторожить меня целую вечность. Человек с зонтом тихо рассмеялся. Смех у него был столь же приятен, как и голос. Или это шуршание дождя делает все вокруг таким замечательным? — Ну, это не проблема. Сатору саркастично ухмыльнулся, но позже осекся: под зонтом собеседник не видит его лица. А значит распознает настроение по голосу. — Прождать меня здесь вечность? Человек невозмутимо продолжил. Зонт слегка покачнулся, спуская тонкие струйки дождя по острым креплениям. — Ну да. Прождать тебя здесь вечность не такая уж и проблема, — Незнакомец ненадолго замолчал, будто что-то обдумывал. Дождь набирал обороты и его шуршание становилось сильнее, топя в стуках и журчании все остальное— Для меня. Сатору слегла улыбнулся, протирая лицо от скопившихся капель в уголках глаз. И с чем же ему предстоит столкнуться в этом лесу еще? Радовало лишь одно: он встретил местного, который оказался еще и добряком. Значит, выведет из леса и покажет ему дорогу до шаманского пристанища. — А ты чудак еще тот! Вечность бы он меня прождал... Столько даже картины не продержатся, что уж говорить о людях, — Пришлось немного потянуться – от долгого нахождения в не очень удобном положение кости затекли и их начинало ломить. Сатору потихоньку становился старым – тридцать лет, как никак! Большой срок. Для художника особенно. — Токийский мальчишка, что ты знаешь о времени? — Как гром среди ясного неба. Он вздрогнул от неожиданности и рефлекторно обернулся назад, к собеседнику, за что ощутимо получил по голове — Время для тебя настолько чуждо и непонятно, что ты превращаешься в труху всего за пару часов ходьбы в одиночестве. Можно ли с тобой говорить о вечности, ребенок? Поднимайся, нам еще долго волочить тебя. Козырек из зонта исчез и за шиворот лило с новой, мерзлой силой. Все тело пробрало приятными мурашками. Он долго этого ждал и постоял бы тут еще, но простудиться в такой глуши ему не хотелось. Человек с зонтом стоял совсем рядом, прикрывая лицо зонтом побольше, красным, с каким-то симпатичным узором на тканевой подкладке. Из-под зонта торчали черные лохматые волосы, обрамляющие темную одежду служителя и скрывающиеся где-то за спиной. Они были длинными и блестели от редких дождевых капель на спутанных концах. Одной рукой он держал зонт, протягивая его вперед. Красивый, черный, с клевером в помпезном узоре – Годжо нравились зонты, нравилось их изучать, нравилось рисовать на них. Иногда, конечно – это была тяжелая работа, все же. Занимала много времени, нервов и сил. А утруждаться было не в его интересах, обычно. Он принял зонт, сложил руки в благодарности и они двинулись в путь. Потом он вдруг вспомнил, что вообще-то он не спрашивал ничего о Шамане и даже не упоминал зачем и откуда он сюда приехал. Человек с зонтом по-прежнему скрывал свое лицо, но шел рядом. Подсмотреть было невозможным – а мельком учинить что-то такое, заглянуть под чужой зонт между делом и в конце быть за это пристыженым никак не хотелось. — И куда мы волочимся в конечном итоге? Рядом вновь послышался тихий смех. Годжо захотелось сравнить идущего рядом странного незнакомца с чудаковатым котом из Алисы в стране Чудес. Очень-то они были похожи своей игривой загадочностью. — Сначала соглашаешься, потом спрашиваешь на что согласился... Мозгов у тебя не занимать, — Яркая насмешка прослеживалась в голосе человека с зонтом. Даже если и так, он все-таки был прав – Годжо потерял концентрацию и внимание от усталости и... Вручил себя в лапы беспечности. Инфантильно — Разве ты приехал сюда не ради встречи с Шаманом? А вот это уже показалось ему весьма интересным. Судя по одежде незнакомца – она была похожа на кимоно служителя при храме, да и выглядела качественно и дорого – можно было сделать вывод, что это точно не обычный рыбак или фермер. Зонты и грамотная речь лишь подтверждали теорию о том, что человек перед ним определенно как-то связан с Шаманом. Или с местным храмом... Одно другому не мешает. И эти Тории... — У меня на лбу написано, откуда я и зачем приехал? — Насмешливо решил поинтересоваться художник, попутно продумывая, чего такого можно было бы спросить еще, чтобы выудить хоть что-то полезное. — Почти. Будто почувствовав на себе чужой вопросительный взгляд, предполагаемый служитель продолжил. — Сюда не приезжает никто просто так. Из Токио тем более. Ты похож на городского. А их здесь интересует только одно. Что ж, Сатору должен признать: это звучит разумно, к тому же еще и убедительно. Если бы человек с зонтом захотел его ограбить или убить, он бы сделал это там же, где и нашел – людей здесь нет, да и Сатору уверен, что из поселка есть другая дорога в храм. В общем, никаких причин тащить его за собой вглубь леса через длинную полуразрушенную каменную тропу Годжо не мог придумать. Поэтому просто продолжил следовать вперед, немного мечтая оказаться в теплой и чистой постели. Они шли молча, пока Годжо наслаждался долгожданным дождем и внезапно настигшем его спокойствием. Может, так на него влияла дождливая атмосфера вокруг, а может одиночество – все-таки, в Токио такого уединения не достичь, даже если выйти прогуляться ночью. Тем более…. Там, где живет художник, ночью людей еще больше, чем днем. Он все удивлялся: как же Щибуя еще не разорвалась от такого количества людей на знаменитом перекрестке? Жизнь в городе была тяжелой, уморительной и очень скучной. Но приносила много денег – это было единственным ее плюсом. Когда-то приносила… Возможно, когда он был молодым и только закончил уездную школу, жизнь в Токио казалась прихожей парадиза. Здесь больше возможностей, больше людей, больше работы, больше веселья… Здесь каждый сам по себе, здесь нет никому дела до тебя и до того, как ты прожигаешь свою жизнь. На фоне всех этих высоких кошерных многоэтажек ты всего лишь крохотная пыль. Пыль, которая предоставлена самой себе и которая пытается. Разве это не лучше? Быть чем-то маленьким, но живым, чем чем-то большим и существующим? Успех не пришел сам по себе. Возможно, он действительно был гением, но талант приходилось долго и упорно оттачивать, чтобы даже взор устремившего ломался под натиском чужого великолепия. Первые картины были чистейшим злом, отдавались задаром ради рекламы и висели чуть ли не в переходах, лишь бы кто-нибудь заметил. То время воодушевленных начинаний и сбитых коленок было его любимым воспоминанием, к которому он прибегал всякий раз, как чувствовал, что любовь к творчеству начинала угасать. — Позволь спросить, — Грезы о прошлом отвлекли внимание Сатору и он не заметил, как Человек с зонтом выровнял шаг, и теперь они шли на одной линии. Лицо он все еще не показывал… Да и бог с ним, может, это у них какой-то прикол, мало ли, чем они себя тут развлекают. Богом забытые — Зачем тебе дождь? Годжо нахмурился и выждал немного, прежде чем ответить. Нужно было собрать мысли в кучу и дать достойный ответ. Он, должно быть, не один такой здесь. Причина должна быть стоящей, да и прослыть глупым столичным мальчиком тоже не хотелось, все-таки… — Я творец. Создаю картины, действительно прекрасные картины. Они отражают мою жизнь, жизнь всего человечества, жизнь всего живущего, созданного Богом для созерцания. Раз уж я был рожден с этим даром, я обязан пользоваться им до самой смерти. Моя цель и обязанность передавать все великолепие нашего мира в самых ярких его красках и проявлениях. Мои глаза видят лучше, чем глаза моих друзей и незнакомцев. Не будет ли самым страшным грехом не использовать их по назначению? Холодное касание чужой ладони к оголенному предплечью заставило Сатору вскрикнуть. Что ж, наверное, ему никогда не привыкнуть к чужим прикосновениям. Они оба остановились, художник приподнял зонт, чтобы посмотреть на собеседника, но снова увидел перед собой лишь слегка трясущиеся красные бортики зонта. Сначала ему показалось, что они трясутся из-за падающих на них капель, пока вдруг ему не удалось расслышать чужой тихий смех. Незнакомец смеялся над ним. И руку убирать не спеши. Это, конечно, художнику очень не понравилось. — Да уж, представляю что было бы с тобой, не подбери я тебя, — Пусть он и перестал смеяться, голос его все еще был задорным. Мужчина указал рукой в сторону каменного тупика — Нам нужно свернуть. Ты не заметил поворот, а прерывать тебя не хотелось. Продолжай. Годжо неловко улыбнулся и кивнул сам себе. Позорище… Надо же было так! Что ж, теперь его будут считать недотрогой. И может быть будут правы – чужие прикосновения ему действительно не нравились. Это было как-то… Чуждо. С его жизнью не часто приходилось с ними сталкиваться. Еще с детства… Впрочем, это не так важно. — Дождь нужен для создания моей последней истории. Без него ничего не выйдет. И я.. Я не могу ждать, пока пройдет засуха. Мне необходимо закончить картину к зиме. Иначе весь тот проделанный мной долгий путь будет бессмысленным, — Что ж, Годжо Сатору действительно был в отчаянии. И он это прекрасно понимал, раз уж примчался на полуживой остров, больше похожий на большую деревню, сразу же после прочитанной новости в интернете… Разве это не глупо? Не отчаянно? Не жалко? — Я чувствую, что был рожден для написания этой картины. Будто бы это мое призвание. Моя судьба. Понимаешь? Я собираюсь покорить Лувр. Служитель молчал. Вокруг начинало смеркаться, а дорога впереди не спешила заканчиваться, прямо как и дождь. Удивительно! Как он может идти здесь так долго? И почему именно здесь? Во всем Токио, даже не так, во всей Японии его нет вот уже два месяца! Ни одной капельки не упало. А тут – только погляди! – льет как из ведра уже часа два. Чудеса, да и только. Будто бы этот Шаман… Действительно существует. — Творец, значит… Что ж, может оно и так. Не мне разговаривать о воле судьбы, — Похоже, служитель проникся его историей. Голос его звучал немного мягче, чем когда он заговорил с ним впервые. Это, конечно, льстило. Получать признание всегда очень приятно — Думаешь, твою молитву услышат? Я здесь постоянно вижу таких, как ты и… Дальше слушать не получалось. Сатору остановился как вкопанный, чуть не выронив зонт из подрагивающих рук. Его будто бы ледяной водой окатило – даже мурашки прошлись вдоль влажной спины. Как он мог не заметить этого раньше? Не узнать? Не понять все с самого начала? Он посмотрел за спину Человека с зонтом. Впереди показались уже знакомые ворота Тории и длинная-длинная дорога вглубь леса. Сначала он скидывал все на опустившиеся сумерки и стоящий мутной стеной ливень – видимость была ужасной, не удивительно что он никак не мог разглядеть конца каменного коридора. Потом взглянул на время – прошло четыре с половиной часа после его прибытия. Сообразить что к чему не составило труда. Служитель тоже остановился и обернулся в его сторону. — Глупый вопрос, не находишь? Он не видел чужого лица, но был уверен: мужчина растерялся. Зонт громко ударился о мокрую каменную дорожку, когда Годжо оказался непозволительно близко рядом со служителем. Он улыбнулся как самый искусный подлец на свете и коснулся красных бортиков чужого зонта. — Наконец-то я нашел тебя, Продавец Дождя! Он дернул за бортики вверх и все вокруг закружилось. Сатору видел перед собой только черные, удивленные не меньше его глаза. Ему на секунду показалось, что он спит; все это не могло быть ничем еще, кроме как очередным бредовым сном. И ливень, и ворота Тории, и зонты и уж тем более этот Продавец Дождя. Может, ему действительно стоило больше спать в последние пару дней… Сёко ведь предупреждала его, что ничем хорошим это не закончится. Ураган вокруг вдруг кончился, вдвоем они оказались прямо у порога в огромный храм, зонты лежали рядом. Ливень прекратился, Продавец Дождя закрыл глаза и… Рассмеялся. — Что? Это так теперь меня зовут люди? — Он смеялся еще некоторое время, пока Годжо медленно настигала осознанность. Он прокусил себе внутреннюю сторону щеки и разодрал ладонь ногтями, чтобы в конечном итоге прийти к выводу: пусть происходящее вокруг бред и не иначе, он все же находился в реальности. Это был не сон. И роскошный храм с десятком благовоний на ступеньках кричал о верности его заключения — Годжо Сатору… Что ж, ты молодец. Ты первый, кто раскусил меня раньше отведенного срока. В горле стоял ком. Реальность была слишком тяжелой для восприятия, Сатору едва справлялся с собственным телом, которое так и норовило провалиться сквозь землю. Он был таким глупцом! Догадайся бы он раньше, описал бы свою причину более красочней… Да и относился бы к этому чокнутому получше. Быть может, он еще и мысли его читает… Чертов колдун. — И сколько же ты собирался еще водить меня по лесу? Отвратительный ты хозяин, совершенно никакого гостеприимства. А что, если бы я заболел? Ты лишь потратил мое время на пустые трепания ни о чем, — Он надвигался все ближе и ближе, сильнее тыкаясь указательным пальцем в чужую грудь, прикрытую атласной тканью кимоно. Продавец Дождя, должно быть, не ожидавший такой напористости, едва ли успевал пятиться назад. В конечном итоге, они уперлись в огромные деревянные двери — Но знаешь, ты сегодня прямо джекпот сорвал! У меня отличное настроение, несмотря на все твои шаманские выходки… Поэтому, я любезно готов простить твои дерзость и жестокие потехи, Господин Продавец, если ты выполнишь одну мою маленькую просьбу… Чужая холодная рука осторожно легла на руку Годжо, слегка сжимая ее и оттягивая от груди. Ему вновь хотелось вскрикнуть, но он вовремя себя остановил. Замешательство художника, конечно же, не укрылось от шаманских глаз. Он улыбнулся. — Отваги тебе не занимать, Сатору. Но будь осторожнее с этим. Я-то у тебя, безусловно, в долгу и только поэтому ничего тебе не сделаю. А встреться ты с другим… Продавцом чего-нибудь, возможно, это были бы твои последние слова. Неловкое молчание висело между ними всего пару секунд, которые художник поспешил разрушить громким, заливистым смехом. И этим вновь поставил Продавца в неудобное положение. Он ничего не понимал. — А-ха, какой же ты забавный! Совсем не умеешь угрожать. Ну кого это напугает? Разве что, ребенка пятилетнего. Тебе стоит поработать над этим. Я совсем тебя не боюсь. Без колебаний он стряхнул чужую руку со своего запястья и сделал пару шагов назад, приглядываясь к храму. Большой. И ужасно красивый. Надо как-нибудь напроситься внутрь. — Я.. Приму к сведению, — Растеряно пробубнил Продавец, отталкиваясь от стены — Что ж, я готов выполнить твою просьбу. Раз уж я провинился и раз уж ты меня обыграл, можешь просить все, что угодно. Сатору задумался. Что угодно? Если не врет, на что не похоже, значит, действительно можно просить все, что угодно. В том числе и оказаться внутри храма. И, разумеется, дождь. Много дождя. — Уверен? Точно не хочешь забрать свои слова назад? Я ведь действительно могу попросить у тебя все, что угодно, Господин Продавец. Черные глаза говорили все сами за своего хозяина. Взгляд был серьезным и холодным, быть может, эти мурашки на спине Годжо были вовсе не от прохладного ветра… — Я всегда держу свое слово. Проси. Чем больше он всматривался в черные глаза напротив, тем шире и хитрее становилась улыбка в их отражении. Продавец был красивым. У него были чистые японские черты лица, кожа блестящая и бледная, будто слоновая кость, тонкие губы и неширокие глаза-бусинки, но самым чудным и восхитительным в Продавце были его волосы. Длинные, густые, блестящие и.. Так небрежно торчащие в разные стороны. Ему бы расчесать их, намазать маслом, заплести… Годжо нравились длинные волосы у мужчин. Он не мог объяснить, почему, но что-то внутри него говорило о том, что все дело в том, что у самого-то они совсем не росли. Бледные, жесткие и тонкие… Что с них взять? Будто пух на голове – совершенно не романтично. Такие волосы не захочется писать. Но то ли дело волосы Господина Продавца… — У меня есть три желания, которые тебе нужно выполнить. Я скажу их не сразу, по мере надобности, а ты их исправно выполнишь. В этом заключается моя просьба, — Продавец дождя скрестил руки на груди, слегка улыбнулся и вскинул бровь — Короче говоря… Тебе придется побыть моим джином. Некоторое время, разумеется. — Хорошо. Меня все устраивает. Более чем, — Мужчина кивнул головой, поддакивая самому себе. По всей видимости, уходить он пока что не собирался — Что на счет первого желания? Сатору оценивающе оглядел храм перед собой. Огромный, нет, громадный – будто бы дом для великана – он гордо возвышался над ними, грозясь затопить в своей длинной широкой тени. Храм выглядел роскошно, был светлым (из-за висевших повсюду крупных фонариков и свечей), слуг видно не было – возможно, они находились внутри. Одному жить в таком здоровенном доме достаточно тяжело. Уборка, стирка, посетители – за всем этим тяжело уследить в одиночку, значит, прислуга какая-то имеется наверняка. А если это так, то в таком огромном храмище обязательно найдется еще одно место для важного гостя. — Этот храм – твой дом? — Осторожно поинтересовался Сатору, отходя чуть назад и оглядывая двор. Здесь все было спокойно – ни шороха, ни души, только молчаливое спокойствие и совсем тихо журчание воды в рассаде под высоким забором. Господин Продавец кивнул, соглашаясь — Что ж, тогда я желаю остановиться в твоем доме на время, что мне понадобится для написания картины. Как только она будет закончена – я без промедления покину храм. Взгляд Продавца в миг потяжелел. Вокруг будто бы все померкло; Сатору казалось, что даже земля слегка задрожала под его ногами, а стекла в стенах жалостливо задребезжали. Но… Это было всего лишь драматичным плодом его не скудного воображения. Мужчина перед ним и вправду выглядел строгим и не особо радостным, он будто бы погрузился в какие-то тяжелые мысли внутри себя: нахмурился, смотрел сквозь художника, даже будто бы не дышал. Видно, Сатору слегка перегнул палку, решив потревожить чужой покой. — Ну , если это нарушает твое пространство… — Нет. Оставайся. Продавец развернулся к двери и потянулся к ручкам. Они были красивыми – металл был раздут таким образом, чтобы со стороны казалось, будто бы ручки были охвачены огнем. Умели же японцы делать храмы… — Я ценю вашу щедрость, Господин Продавец. Художник кокетливо улыбнулся обернувшемуся шаману. Тот лишь закатил глаза и толкнул двери на себя. С громким скрипом они потащились вперед, с каждым миллиметром открывая для Годжо блестящий внутренний двор. — Тс… Больше не зови меня так, — Двери окончательно раскрылись, ослепляя Сатору своим ярким свечением. Продавец стоял прямо перед ним и из-за проходящего через него света теперь казалось, будто бы он был охвачен желтоватым огнем. Завораживает — Меня зовут Гето Сугуру. И теперь, когда ты знаешь, попрошу больше не использовать это дурацкое обращение. Сатору осторожно проследовал внутрь. Во дворе было все еще очень светло, но, как оказалось, кроме фонариков (подвесных и стоячих), свечей и небольшого озера во дворе больше ничего не было. Скудненький наборчик. — Как скажете, Господин Гето. Может, подскажете, где я могу поселиться? Именно здесь началось его короткое, но такое увлекательное приключение в Дождливой стране с безумным Продавцом Дождя. - Отныне дождь казался ему чем-то привычным. Он шел каждый день: утром, когда Годжо только-только просыпался от утреннего света в глаза, потому что в храме Гето, как оказалось, была лишь одна пара бамбуковых занавесок, которая, неудивительно, висела в его комнате. И делиться ей он не собирался. Днем, когда они начинали прогулку по окрестностям храма, и вечером, когда художник ложился спать. Он жил здесь уже неделю, и вот что Сатору удалось понять за этот ничтожный отрезок времени: во-первых, Гето Сугуру ужасный хозяин, он совершенно не умеет обращаться с гостями, плохо готовит, а еще постоянно ворчит и не любит делиться, во-вторых, передвигаться по территории храма одному очень опасно. Она настолько огромна, что можно потеряться – что Сатору успешно выполнил в свою первую несогласованную с Гето прогулку. Второй сделал ловушки для нежеланных посетителей храма по всей территории; они были похожи на ту ловушку с воротами Тории на въезде в поселок. Короче говоря, заблудиться здесь проще простого. И именно поэтому дотошный шаманишка теперь вечно ходил за ним по пятам, вероятно, не собираясь отставать до самого конца. Ужасный человек, которому нравится мучить людей. Но, живя с ним и деля один быт каждый день, Сатору понемногу начал привыкать и познавать прелести совместной жизни. Оказывается, это было не так уж и плохо. Даже если ему приходилось постоянно готовить еду, помогать поддерживать храм в порядке, даже учить стирать и сушить вещи. Пустота двора быстро заполнилась проволоками для белья, пластиковыми тазиками, из-за которых они чуть не подрались потому что Сугуру не хотел тащить «всякую безвкусную ерунду» к себе домой, метлами и граблями, а еще небольшими деревянными ящиками. В них ничего не лежало, но смотрелись, по мнению Сатору, они очень гармонично. Были вещи и поважнее, чем обустройство прихрамового двора. Например, Гето очень любил хвалить его еду. Каждый раз, когда они завтракали, ужинали или обедали, Годжо получал достаточное количество комплиментов. Его еда была не такой уж и вкусной, частенько он мог что-то недоварить или наоборот, но Гето исправно продолжал хвалить. Это было приятно, учитывая, что вообще-то, кроме Сёко, ему никогда не приходилось кому-то готовить. Да и получать похвалу от Сугуру… Это действительно поднимало ему настроение. Возможно, он даже слегка этим наслаждался. Подстать своему хозяину, храм тоже не переставал удивлять. Здесь, если пройти немного глубже внутрь парка, можно было найти целый абрикосовый сад. За ним был небольшой пролесок, на опушке которого готовился к цветению мощный одинокий клен. Пожалуй, это сразу привлекло внимание художника. Место действительно было живописным, находилось не так уж и далеко, запах от цветущих персиков и тихое жужжание пчел за спиной вгоняли Годжо в нужное состояние, а прикрывший глаза Гето, сидящий у самых корней, чуть задремавший, оттого и такой легкий, будил в нем желание поскорее начать писать. Здесь все манило своим загадочным очарованием и Сатору ничуть не жалел, что именно здесь решил закончить свой путь. Сегодня они вновь посетили старый клен. Дождя не было, поэтому они спокойно лежали вытянутыми к солнцу ступнями, отдыхая в теньке. Ветер был теплым, самым летним. Гето был немного рассержен. — Ну и кто придумал меня так называть? Продавец Дождя… Ну и чушь! Годжо внимательно рассматривал чужое лицо. Мышцы под бледной кожей двигались плавно, глаза редко моргали, ресницы дрожали механически после каждого вдоха-выдоха, а когда он начинал злиться, двигались еще больше. Дыхание было тихим и тяжелым. Он никуда не гнался, но почему-то всегда казалось, что Гето каким-то образом находился в спешке. — В интернете кто-то, я точно не знаю. Все тебя так зовут теперь. И это странно… Ты же не берешь денег… Ну, за свои услуги. Гето задумчиво промычал. Иногда он казался чем-то внеземным. Многое не знал, многого не понимал. Он даже белье стирать не умел. Как он жил раньше? До Годжо? Вот она, настоящая загадка. Даже его способность вызывать дождь не порождала внутри столько вопросов, как жизнь до встречи с Сатору. — Интернет… Значит, это сделал Нанами. Хах, вот же сукин сын… — Грудь Гето задрожала. Он тихо смеялся, прикрывая лицо рукой от падающих солнечных лучей. Ему не нравилось солнце, потому что Сугуру не умел плакать. Он сказал это однажды, когда они делили бамбуковые занавески. — Нанами? У тебя, сноба, оказывается, друзья есть? Чужое лицо вновь нахмурилось. На лбу появились еле заметные морщины. Каждый раз, когда он делал так, его лицо выглядело забавным. Будто бы он был ребенком, которому объясняли что такое математика и для чего она нужна. — Я бы не сказал, что мы друзья. У таких… как я, друзей не бывает, — Учтиво исправил Гето, прикрывая глаза. Складки на лбу разгладились, солнечные лучи ушли, оставляя его лицо в блаженной тени. Годжо склонился над ним — Я познакомлю вас как-нибудь. — Комореби такое красивое слово. Гето медленно приоткрыл глаза. Сейчас, когда на них не попадал свет, они напоминали черные дыры. Будто бы радужки вовсе не было – голое глазное дно. Такими темными они были. Годжо нравилось смотреть в них. Это было что-то вроде антистресса. — Я не знаю, что оно значит. Не вижу в нем ничего красивого. — Не видишь ничего красивого, хах… Сколько раз мне приходилось это слышать? Что ж, я не ожидал от тебя чего-то другого, — Соврал. Вообще-то, хотелось чтоб Гето поддержал его. Хотя бы раз. Может это потому, что ему осталось не так уж и долго и было бы жаль, если бы он.. если бы он так и остался не понятым. А может потому, что с Сугуру ему было спокойно. Впервые ему было так хорошо с кем-то; ему не приходилось выбирать подходящий тон и манеру речи при разговоре, он мог не следить за тем, правильно ли он строит предложения, ему не приходилось сковывать свои настоящие эмоции и не приходилось чувствовать себя тесно. Сугуру давал ему столько свободы, сколько этого требовалось. А Годжо… Годжо мог заполнить собой все его предоставленное пространство — Японцы очень романтичные люди. Поэтому, ко всему романтичному и прекрасному они обязательно придумывают названия. Комореби это солнечные лучи, проходящие через кроны деревьев. Стоит мне только отодвинуться и… Мужчина, до этого внимательно слушавший объяснения, спохватился и схватил художника за руку. — Нет, лучше не стоит. Посиди так еще немного. Сатору рассмеялся, но ослушаться не посмел. Что ж, ему вовсе не трудно – это даже полезно. Так он сможет лучше запомнить лицо Гето. Можно позже даже нарисовать его по памяти; это довольно занимательно, когда-то он рисовал так Иэйри. — Почему ты больше не плачешь? Когда в последний раз плакал сам Годжо? Наверное, это было давно. Может, еще в старшей школе – тогда он встречался со своей девушкой. Они часто ругались, говорили слишком много противных слов, посылали друг друга и в конечном итоге расставались. Тогда он был молодым, неопытным, влюбленным и совершенно беззащитным – он не знал, что нужно делать в таких ситуациях и это его задевало. Обиды провоцировали слезы, но они быстро высыхали, а на смену им приходило… смирение. Можно было сказать что он просто тихо поскуливал. Но вот Иэйри плакала очень много. Всегда. Он внимательно наблюдал за ее слезами и никогда не понимал, как она это делает. Порой они просто лились ручьем и стекали за шиворот, минуя острый подбородок, а иногда она бывало как начнет – так и час может прорыдать, громко всхлипывая ему в плечо. И всегда было интересно, как долго она может плакать? Когда-то мать вскользь предупредила о том, что Сёко вырастет плаксой, потому что у нее была милая родинка на скуле, прямо под левым глазом. Она сказала, что женщина с родинкой на пути слез обречена лить их вечно – мол, вырастет несчастной, судьба уготовила ей такую дорогу. К большому несчастью, суеверное пророчество оказалось верным – его ассистентка действительно была несчастна. Мужчины всегда пользовались ей, муж обрюхатил и исчез, родня бросила после новости о том, что Сёко оставила попытки получить высшее образование и родила дочь, друзей никогда не было, а тут еще и… Сатору был единственным близким человеком для нее. И оказался тем еще подлецом. — Нанами сказал, что я слишком громко плачу. Ответ застал врасплох; Сатору почти подскочил от неожиданности. Зато теперь в его голове вновь стало привычно пусто. — И этого хватило для того, чтобы отказаться от слез? Гето кивнул головой и повернулся на бок. Тонкая паутинка волос потянулась за ним через плечо. Художник поспешил схватить их и убрать за спину. Пальцы немного покалывало. — На самом деле, когда я плачу, я не могу себя контролировать. Свои силы. Они могут причинить вред людям. — Ну, точно… Как я сам до этого не додумался. У любого супергероя есть свое слабое место, куда же без этого… Какое же отвратительное клише! Я будто в голливудском блокбастере снимаюсь. Гето ничего не ответил, лишь продолжил лежать в тени, бессознательно перебирая в руках травинки. Кажется, их разговор был закончен. Он осторожно провел рукой по чужому затылку, пропуская темные гладкие волосы сквозь пальцы. Они излучали тепло. Еще немного поиграв с ними и не получив никакого сопротивления, Годжо, к своему удивлению, заметил, что Сугуру заснул. Солнце уплывало за горизонт. Лучи больше не мешались, Продавец Дождя продолжал спать, пока Годжо сидел рядом и трепетно гладил его по голове. Как же ему хотелось еще раз потрогать тепло. - — Ты уверен, что это хорошая идея? Гето выглядел немного странно, когда пытался перекричать дождь. Сегодня лило под большим напором; видимость была низкой, слышимость тоже так себе, но настроение у Годжо было на высшем уровне. И это было предсказуемо: прямо сейчас они наконец-то пришли писать картину. Впервые. И все вокруг было таким отвратительно прекрасным и воодушевляющим, что ему буквально хотелось плакать. — Сидеть на одном месте и молчать в течении часа не такая уж сложная задача, — Пресек на корню художник, разворачивая сумки с карандашами, стиралками и мелом перед собой. Сугуру неважно ссутулился, но промолчал — Раз уж ты смог наколдовать такой чудесный дождь, значит и это тебе по силам, да, Господин Гето? В ответ тот что-то неразборчиво пробурчал, но все же остался возле дерева. Его красный зонтик покачивался из стороны в сторону, будто бы метроном, а сам Продавец Дождя был чем-то вроде его каркаса. Надежно. Сегодня Сатору нужно было всего лишь подобрать правильный ракурс и сделать парочку набросков. Создание картины – это всегда дело тонкое, щепетильное, к нему нужно относиться нежно и со всей внимательностью. Выбор нужного угла обзора был самой важным пунктом в этом деле – ведь именно от него зависело, что в итоге получится. Неправильно выбрав его ты рискуешь не передать настроение пейзажа, замызгать его красоту и похоронить все те трудоемкие часы, проведенные за его созданием. Люди, которые будут смотреть на твою работу, могут не увидеть в ней то, что увидел в ней ты, потому что ты сам в процессе теряешь мысль, теряешь краски и видение того места, что ты нарисовал. Поэтому важно было поймать момент и удержать его всеми силами. Удержать свое восхищение и трепет перед тем, что ты собрался претворить в реальность. Абстрактные вещи… всегда тяжело передаются. И все, что передается – абстрактно. Разумеется, для Годжо Сатору. — Больше всего мне хочется нарисовать твои волосы. Сквозь дождь слова доносились обрывисто, но Гето все-таки услышал и переспросил. — Мои волосы? Почему? Он дотронулся до них, медленно прошелся ладонью по всей длине, повертел в руках кончики и ничего не понял. Волосы как волосы… Концы слегка кусаются – это потому, что Нанами давно его не стриг. — Все тебе хочется знать… Собираюсь использовать восковой мел, когда буду рисовать их. Он мягкий, блестящий, хорошо ложится. Сначала думал взять уголь – потом понял, что слишком небрежно даже для тебя. У мелков лучше получится передать их противоречивость. Хотя… ничто не способно передать то, что я вижу своими глазами в полной мере… Сатору осторожно и бледно выводил образы на черствой бумаге, туда-сюда передвигаясь по небольшому пространству внутри беседки. Сейчас он представлял пока тени – серые, грубоватые, похожие больше на бессмысленные линии без направления, но все же куда-то стремящиеся и мутно складывающиеся в бледные образы. Посмотри сейчас Гето на холст – назвал бы его сумасшедшим придурком. Да и любой другой человек… Но глаза Годжо видели все кристально чисто и для него каждая линия была неотъемлемой частицей восходящего образа. Сегодня он создавал что-то вроде каркаса для всей его картины. И если бы ее можно было поделить на две части, Сатору бы разделил ее на Гето и его красный зонт. Гето – каркас, на котором все было завязано и держалось, его зонт – маятник, придающий смысл своему каркасу. А художник для них механическое движение. И чтобы стать полноценностью, им нужно исправно существовать втроем в одном измерении. — Хотелось бы мне посмотреть на мир твоими глазами. Сатору вскользь улыбнулся, не сводя взгляд с наброска. — Глупо говорить о чем-то настолько невозможном. Мечтательность не очень тебе идет, — Их взгляды встретились, Гето замешкался, но всего на миг – глаза опускать не стал. Годжо, вроде как, тоже не собирался. Это своеобразный поединок между ними — Мои глаза это мои глаза. Они идеальны, единственные в своем роде. Но видеть что-то и смотреть на что-то – не об одном и том же. Может быть, если ты как-нибудь попробуешь что-нибудь увидеть, наши глаза на мгновение пересекутся в одной точке и тогда… Дождь будто сошел с ума. Разволновался, залил сильнее, притащил за собой ветер… Крыша беседки громко скрипела под его натиском, старый клен тревожно затрясся, ветки прогнулись и затрещали на ветру. Гето подхватил улетающий зонт и не без усилий захлопнул его. — Кажется, нам пора возвращаться домой. Заканчивай и пойдем. Это было неловко. Они молчали и играли в гляделки, как маленькие дети. Волосы Сугуру тонкими мокрыми лентами болтались в разные стороны, иногда хлеща ему по лицу. Он был недоволен, но его эмоции были слабыми и почти неуловимыми. А Годжо все-таки поймал. Рассмеялся. — Если ты обиделся, мог бы просто об этом сказать, а не устраивать бурю, Господин Гето. Твои детские замашки такие впечатлительно-отвратительные, что мне даже начинает нравится играться с тобой, — Годжо улыбнулся ему одними глазами и не был уверен, поймал ли его взгляд бурчащий под дождем шаман. Если поймал – очень хорошо, если не поймал – хорошо, но не очень. Сугуру забавный. Будто бы у него не в порядке с головой — Я говорил о том, что если наши глаза пересекутся, тогда мы станем теми двумя не спящими в Лувре. Художник снял полотно с мольберта и сложил его в темный пластиковый чехол. Мольберт оставлять здесь было нельзя – просыреет, распухнет, перестанет исправно служить своему хозяину, поэтому пришлось вручить его в руки шамана и вернуться к упаковке карандашей. — Разве тебе не нужно было закончить с набросками? Сугуру сурово смотрел на Годжо торопящегося утрамбовать все карандаши и ластики в один пенал и засунуть его в сумку к краскам и прочей своей художественной лабуде. Что ж, настроение у него было не на десять баллов, в отличие от Сатору, которому, казалось, сложившаяся глупая ситуация была бальзамом на душу. — Ты был так невнимателен, Господин Гето. Я закончил набросок еще двадцать минут назад, — Художник вышел из беседки и суровая дождливая реальность укрыла с головой в прямом смысле этого слова. Лило так, будто бы он включил воду в душе на всю; волосы, спина, ноги – все было можно выжимать уже сейчас, простояв под ливнем всего пару секунд. Рубашка неприятно липла к телу. Взгляд Сугуру едва заметно скользнул немного ниже — Все это время я просто наблюдал за тобой. Мне хотелось тебя увидеть. - Больше такого дождя никогда не было. С одной стороны, в этом было очень много полезного: например, Годжо мог сидеть за работой на пару часов дольше, никуда не спешить и не переживать за то, что капли попадут на полотно. С другой стороны его видение слегка померкло. Ведь тогда между ним и Гето была большая толстая стена, а сейчас жалкие песочные замки, которые вот-вот растают и рассыпятся, будто бы их никогда и не существовало. Что ж, но сегодня у него хотя бы были с собой сигареты. Он курил не часто, только когда ему нужно было подумать или избавиться от стресса. Сегодня ему нужно было сосредоточиться на завершенном наброске и начать работать с красками. Это было больше, чем трудно. Гето вел себя тихо и не доставал с ненужными вопросами. Видимо, за тот короткий месяц, что они жили вместе, он уже успел научиться (пытаться) распознавать настроение Годжо. А это, между прочим, не получалось даже у его ассистентки. Наконец, устав рассматривать разноцветные баночки перед собой, Сатору с тяжелым вздохом взял бледно-зеленую. Потянулся к стакану с водой, намочил пальцы, полез в баночку с краской, а после в палитру, чтобы размещать ее с серой и в итоге получить грязно-салатовый цвет, прямо как у травы. Улыбнувшись самому себе, Годжо поднес пальцы к тонкой ткани и стал аккуратно растирать краску. — Ты… Руками все делаешь? Что ж, если бы Сатору Годжо платили каждый раз, когда он пугается от внезапно врывающегося в его приватный мирок Сугуру Гето, пожалуй, он был бы уже миллионером. Рука на картине опасно задрожала, но не дернулась. А вот сердце… — Кажется, я никогда к тебе не привыкну. Ты как призрак, честно… — Взял рядом измазанную в краске мокрую тряпку и обтер руки. После потянулся к сигарете — Конечно. Я неплохо работаю руками. А что? — Никогда не видел, чтобы художники рисовали руками… Сатору неловко пожал плечами. Заметил напряженный взгляд на своих руках. — Что ж, теперь увидел. Захватывающее зрелище, правда? — Не мешкая, мужчина достает из пачки еще две сигареты, протягивая одну Продавцу — Хочешь? Гето посмотрел на него с недоверием, но все же поднялся и медленно проследовал внутрь беседки. Взял любезно предложенную Годжо сигарету и… замер. — И что с этим делать? Сатору непонимающе хлопнул глазами. — В смысле что? Курить, разумеется. Гето повертел сигарету в руках, внимательно ее рассматривая. На секунду художнику показалось, что тот видел ее впервые. — Курить? Каким образом? Похоже, не показалось. Годжо еще раз посмотрел на впавшего в заблуждение шамана, потом на его внимательно изучающие сигарету глаза, а потом прикрыл лицо руками. Плечи слегка подергивались от легкого смеха, который он старательно пытался скрыть. — Ужасно… Ты что, из храма вообще никогда не выходил? Телевидение, радио? Чем ты вообще занимался? — Ответа, как и ожидалось, не последовало. Сатору задумчиво потер подбородок, еще раз осмотрел шамана и сдался — Ладно, это бесполезно. Я научу тебя, так что слушай внимательно и постарайся запомнить – это единичная акция. Он взял со стола зажигалку и подошел поближе к Гето. Их разделял маленький шажок – сделай кто-нибудь из них его, и они бы оказались вплотную друг к другу. Лицо шамана было невозмутимым, очень сосредоточенным на чужих движениях. Годжо несколько раз пощелкал по алюминиевому колесику, чтобы разжечь огонь. Потом взял сигарету и поднес ее к чужому лицу. — Прежде чем зажечь ее, тебе сначала нужно определить, с какой стороны находится фильтр. То есть тот, что плотный и без табака, — Коротко пояснил он, показывая на собственной сигарете. Потом он обхватил ее губами и взял зажигалку — Теперь нужно поджечь. Плевое дело. Сначала пускаешь огонь, держишь пару секунд и начинаешь вдыхать через фильтр, пока не появятся искры. И убираешь зажигалку. Годжо повторил все собой сказанное под пристальным вниманием Гето. Он никак не мог распознать его эмоции, как бы не всматривался в чужое лицо – оно было совершенно нечитаемым. Ничего, кроме серьезности. — Потом просто вдыхаешь в себя, после выдыхаешь. Ничего трудного. Попробуй, — Он вытащил сигарету из чужих рук и просунул меж губ Гето. Тот быстро сомкнул их на фильтре, как его и учили. Затем Годжо поднес зажигалку, крутя колёсико — Подсоблю тебе, м? Сугуру слегка растерялся, осторожно коснулся чужих рук и чуть наклонился вперед, чтоб было удобнее закуривать. Все делал четко по данной инструкции: подержал пару секунд над огоньком, потом вдохнул и… Закашлялся. Сатору быстро сориентировался и взял сигарету в свои руки, а после рассмеялся, видя скорченного шамана перед собой. — Ты.. аха… Как пятиклассник совсем! И в правду не курил никогда, табак же у меня легкий… Ну даешь, Господин Продавец! Ему понадобилось еще пару минут выслушать чужой надменный смех, прежде чем вернуться к реальности. Настроение было таким себе… Во рту остался странный привкус ванили и совсем немного сыра. Сугуру отдышался, поправил скомкавшееся на груди кимоно и схватил Годжо за запястье. Не сильно, но ощутимо – тот сразу утих. — Просил же не называть меня так больше. Лицо художника украсила хитрая довольная улыбка. Он был доволен собой сейчас – может, в этот раз он действительно выиграл. Сейчас это было не так важно. Важнее были его руки – гладкие, тонкие запястья. Гето водил по ним своими пальцами и… наслаждался? Понемногу все понимал. У Годжо ужасно красивые руки, приятная кожа. С ним жарко. Однажды ему уже доводилось это испытывать. И, несмотря на все, ему все-таки нравилось. Рядом послышались неловкие попытки освободиться. Да, на его месте… Он бы тоже так поступил, возможно. Держаться за руки в их положении было как-то… странно, верно. Годжо прав. — Что ж, эта твоя версия – самая худшая из всех, что мне доводилось встречать, но… — Он будто котенок, ласковый и нежный, прижался щеками к чужим ладоням — У тебя все такие же теплые руки. От лица Продавца Дождя тянулась легкая дымка пара, образовавшаяся из-за контакта его холодной кожи с чужим горячим телом. Погода сегодня была прохладной, да еще и они стояли под ледяным дождем, в уютной беседке… Годжо подумал, что Гето немного дало в голову. Все же это его первый раз. Но больше смущать не стал – сегодня он уже сполна насладился чужим замешательством. Дождался, пока Сугуру сам от него отстанет и вновь наденет на себя маску непоколебимого идиота. — И как ощущения? Восхитительно, наверное… Завидую тебе, — Художник мечтательно прикрыл глаза, кружась в ворохе своих рабочих материалов. Сугуру, как и всегда, стоял в стороне и молча ждал. — С чего бы? — словно на автомате выдал шаман, облокачиваясь на деревянный перила. Мужчина как-то странно улыбнулся, поднимая зонтик с пола, тут же скрываясь под ним с головой. — Я бы тоже хотел потрогать тепло. - Гето знал, что с возрастом его глупость не убавляется. Переодически понимал, что наступать на одни и те же грабли – очень вредно для лба, на котором уже образовалась тысячная мозоль. Еще реже хотел стереть себе память, ну, чтобы наверняка. Но перестать чувствовать – никогда. Понимать людей было трудно. Каждый раз они суетились, придумывали что-то новое, сами из-за этого страдали, а после как ни в чем не бывало в их душах все возвращалось по местам. Само. Говорили, поболит-пройдет, время лечит, старые раны затягиваются. Ему всегда казалось, что людские сердца сделаны из резины и могут тянуться бесконечно, как лучи, как ветер или песок. Они свободны, но легкомысленны и слишком беспечны… Но кто-то наделил их способностью влюбляться вновь и вновь каждый раз, освобождать свое сердце для других образов, разрезать его на половинки и лепить кукольные домики для других людей. И возможно где-то в глубине души он все же им завидовал. Чувства к Сатору не были для него снегопадом в разгар лета. На подкорках сознания он был уверен еще тогда, когда они впервые связали по телефону – это она и есть. Влюбленность. Легкая, почти воздушная – в тот день у него было замечательное настроение. Ведь это наконец-то случилось вновь! То, ради чего он живет последние несколько тысяч лет… А потом они стали жить вместе. Делить с Годжо быт было не так просто. Он был совсем другим, не таким как прежде; его характер оставлял желать лучшего, он постоянно огрызался, паясничал, так и норовился устроить какую-нибудь пакость, но был удивительно мягок порой, ласков, как ласточка, сквозил усталой заботой и совсем чуть-чуть остаточной нежностью. Они встретились слишком поздно – Годжо шел по иному пути, почти истратив себя, и все, что их объединяло сейчас – дождь. Они были слишком разные, но что-то все же было в художнике еле узнаваемое, такое же близкое, как и раньше. И Сугуру никак не мог понять, что. Может, тепло его рук. Или его странный взгляд на вещи… Черт его знал. Но спустя столько мучительных циклов одна вещь все же оставалась неизменной: когда дело касалось признания, Гето робел так, словно с ним это случалось впервые. Все, как и обычно: у него потели ладони, вставал ком в горле, путались мысли, рот не мог сказать что-то внятное и он начинал заикаться… Люди называют это «подростковое поведение». Хотя и людские термины чужды ему, он мог поклясться, что став он вдруг обычным человеком, то, вероятнее всего, был бы этим самым подростком. Годжо лежал на веранде в теньке. Солнце сегодня палило как бешеное – Сугуру слукавит, если скажет, что это не его рук дело. Это было частью его маленького плана, который был тщательно разработан им для того, чтоб отвлечь художника от картины. Пока что все шло отлично. — Господин Продавец, неужели твои шаманские силы иссякли? Чудный же слух у него был. Гето присел рядом, возле чужих ног. Сделал понурое лицо. — Можно и так сказать. Расстроен? Сатору лежал с закрытыми глазами. Но почему-то улыбнулся – когда только успел разглядеть? — Почему? Выходной же, люблю выходные, — Он поднялся и лениво потянулся. Когда Годжо зевал, он никогда не прикрывал рот. А он был у него большой. Как он вообще помещался на его крохотном лице? — Ну что? Проведешь мне экскурсию по Кавамото? Это мое второе желание. Гето улыбнулся. Хах… Оказывается, все было так просто? Проблемы начались в тот момент, когда он осознал, что поселок вообще-то был крохотным, и кроме собственного храма и сада при нем показывать было больше нечего. Ехать до моря было долго – да и сейчас у него не было машины. Оставалась только река Го. Она была маленькой, узкой, но красивой. Да и возле нее никто не ходил. Гето подумал, что это место в самый раз подойдет для признания. Но вот оценит ли его Годжо? Впрочем, выбора больше не оставалось. Наверное, это впервые, когда они вышли за пределы храма. Ходить в центральный район деревни было необязательно – продовольствие и прочие жизненно важные предметы всегда были под рукой. Сугуру был немного взволнован – то ли его нервировало скорее признание, то ли уход из храма… Давно он куда-то не выбирался. Особенно вместе с кем-то. Особенно на свидания. — Надеюсь, ты не собираешься вывести меня в лес и оставить там умирать от голода, — Подал голос художник, верно следуя рядом. Гето вздрогнул от неожиданности. Это что, заразно? — Нет, я.. — Да ладно! Это же шутка! Расслабься, затворник, — Его голос звучал в любимой задиристой манере, но, тем не менее, приносил спокойствие — Просто наслаждайся тем, что ты видишь. Здесь очень красиво, не думаешь? Гето постарался сосредоточиться на рыжеющих листьях, на сыроватой моховой дорожке, на потресканных воротах Тории, но… Все равно в конечном итоге направлял свой взгляд на рядом идущим Годжо. Казалось бы он так близко – протяни руки, сожми в крепкий замок, прижми изо всех сил и стой. Неважно сколько, даже целую вечность – пусть он и никогда не позволит сделать так. Пусть обязательно попытается убежать и обрести свободу – неважно. Ему достаточно хотя бы на секунду почувствовать, что они наконец снова вместе. Он тряхнул головой. Впереди показался поворот со склонном – нужно было сворачивать. Потом пройти немного вниз по каменной дорожке и все, на месте. Мысли немного дурманили разум. Не особо раздумывая, он взял Сатору за руку и осторожно повел вниз, следя за чужими бледными ногами в шлепках. Главное, чтоб случайно не споткнулся и все пошло не по плану… Художник рассмеялся. — Ты со мной прямо как с девчонкой. Гето нахмурился, но руку не отпустил, продолжая осторожно сводить мужчину вниз. Дорога была мокрой и скользкой. Опасно. — Что? — Говорю, что я сам могу спуститься. Я не настолько беспомощен. Они спустились еще ниже и наконец послышалось спасительное журчание реки. — Не можешь. — Вот и поговорили… — Он саркастично вздохнул и схватился за лоб — Может еще и на руках меня понесешь? Как принцессу? Шаман остановился и недолго думая решительно развернулся к Годжо, подхватывая его под колени. — Что ж, это была шутка но мне даже нравится, — Чужие теплые руки приятным грузом обвились вокруг шеи. Сугуру старался не смотреть в его сторону, когда они так рядом. Мало ли он вдруг… — Что с тобой? Сегодня ты будто другой человек. Вопрос остался без ответа. Они шли молча, Гето нехотя прислушивался к чужому размеренному дыханию на плече и к шипящему плеску воды, до которой оставалось совсем чуть-чуть. Думал о том, что такое случалось каждый раз, как они вновь встречались – он будто бы становился другим. Что-то в нем менялось, выключалось и включалось, расходилось по швам, хрустело, надламывалось, а где-то с треском рушилось за считанные секунды. От чего? Всего лишь встреча с человеком. Разве таким, как он, суждено было уподобляться человечеству? Чувствовать, мыслить, скучать? Разве он должен был когда-нибудь узнать, что такое быть больше чем просто эфемерностью и бесконечным потоком энергии? Ему приходилось много думать об этом – почти все его существование после встречи с этой плутовской душой. Иногда ему казалось, что это было проклятьем, посланным свыше за его беспечную тягу к войнам и раздору. И за нелюбовь к людям, конечно же. Может его кто-то проклял – любовь все-таки похожа на проклятье, распространяющееся даже на божественное. Что-то нематериальное, почти непостижимое, что-то, что может убить даже Бога – разве не идеальное оружие для наказания? Но даже если это и было все-таки его наказанием, то он был не против. Если бы он искупил свою вину и оно подошло бы к концу, он согрешил бы еще и еще. Все запретное, человеческое было таким… Чем-то, что заставляли его ощущать концепцию вещей или смысл. Чем-то, что делало его вечную жизнь осознанной. Может быть, он жил ради… Ради того, чтоб встретиться снова. Впереди показался каменистый берег. Подойдя ближе, он спустил мужчину на мокрые камни и осмотрелся, пока тот, будто ребенок, игрался с водой. Тихо, ни души. Отлично. — Здесь такое мощное течение. Много утопленников? Рассмотрев все как следует, художник вернулся обратно, присаживаясь на большой коричневый камень на стыке. Он лег, вытянув пятки в сандалях к воде. — Нет, не так много. Маленькая деревня. Тут почти никого нет, но все они дорожат своей безбедной и непродолжительной жизнью. Годжо задумчиво кивнул, болтая ногами в пенящейся воде. Течение было теплым и быстрым, ступням было немного щекотно, но… Он получал удовольствие. Было здорово. Гето осторожно наблюдал за ним, подмечая все более и более знакомые детали в поведении. Все же, душа этого мужчины всегда ужасно любила свободу. — А ты? Ценишь свою? Гето неуверенно промычал. — Не знаю. Смотря, о какой идет речь. Сатору рассмеялся, прикрывая рот руками и дрыгая пятками еще активнее. Теплые брызги воды даже долетали до лица шамана и тогда он неприятно морщился. — Надо же, ты как всегда – не перестаешь удивлять. Чем же тебе дорожить? Тем, что ты привязан к своему храму и никуда не выходишь за его пределы? Или тем, что выполняешь прихоти всяких идиотов вроде меня за доброе слово? Странный ты, Господин Продавец. Никогда тебя не пойму. Удивительный. Какой же он… Сугуру улыбнулся, касаясь ладонью чужих волос. — Как же хорошо ты это сказал… Да, все правильно. Ценю свою жизнь, потому что помогаю таким идиотам, как ты, за доброе слово. И если бы меня не существовало, что бы ты делал? Он осторожно приблизился к чужому лицу. Годжо, до этого державший свои прекрасные голубые глаза закрытыми, взмахнул ресницами. Его взгляд был отличным от тех, что он обычно позволял себе. Он был более глубоким, закрытым и серьезным. От напускной инфантильности не осталось и следа. Сейчас перед ним точно было Годжо Сатору – тридцатилетний художник из Токио. — Я.. Хочу поцеловать… Вместо ответа на ломанный вопрос его рывком притянули к себе. Годжо оказался куда более нетерпеливее, чем ожидалось, но это лишь приятно радовало и распаляло, чем выбивало из колеи. Его губы не были мягкими – наоборот, колючими и горькими, с привкусом железа. Здесь не было нежности или ласки, они были почти как звери или оголенные провода – жесткие и резкие, кусались до ран и щипали друг друга через одежду. Воздуха не хватало – приходилось задыхаться урывками, по редким секундам, когда они все же отрывались друг от друга. И даже если все было так, не как обычно, не мило и не тепло, как это было когда-то еще. И даже если это было не с женщиной. И даже если это было не с себе подобными. С Годжо Сатору ему было ужасно хорошо. Даже так. Но оторваться все же пришлось. Он не знал, сколько они целовались, но губы, что он видел перед собой, были красные, распухшие и немного кровоточили. И это сносило голову, расплавляя последние остатки здравого смысла. Гето прикрыл лицо руками и слегка надавил на виски, чтобы прийти в себя. — Мы ведь.. — Осторожно начал он, немного придя в себя. Годжо был растрепанным, искусанным, но вполне довольным. Обнадеживающее зрелище. — Что? Теперь замуж позовешь? Между ними воцарилась неловкая пауза молчания, но совсем ненадолго: буквально через секунду послышался громкий смех Годжо. Как же было приятно видеть его улыбку. Если бы он мог, он бы тоже обязательно засмеялся. — Ах-ха, видел бы ты свое лицо, Господин Продавец! Это тоже шутка, но… Его озорное лицо всего на секунду блеснуло серьезностью. Он вновь развернулся к речке и окунул в нее ноги, плескаясь. — Может быть. Продавец Дождя наконец улыбнулся. - Сегодня он ушел из дома утром, предварительно попросив шамана не сопровождать его на прогулку в сад. Настроение было странным; он чувствовал себя так, будто завтра ему нужно было идти на школьный утренник или сдавать кровь из пальца. Тревожно и неприятно в области живота. На самом деле ему всего-то нужно было позвонить Сёко. Ведь он даже не попрощался с ней перед отъездом... Сентябрь догорал последними кровавыми листьями на огромном старом клене в центре сада. Картина была почти закончена - оставалось добавить красок кое-где и можно было смело снимать с мольберта и упаковывать для доставки. А дальше свобода и вечная слава... То, к чему он стремился всю жизнь. Разве не здорово? Каждый вечер его тело приятно покалывало и содрогалось от ожидания, пока глаза ловили на себе теплый и преданный взгляд Гето. Он напоминал ему пса: доброго, большого, ласкового и верного. Бей сколько влезет, глумись, смейся, приказывай, называй идиотом - он все равно никуда от тебя не уйдет. Слишком привязан, слишком чувствителен. Слишком для Годжо. Но время, проведенное с ним, странной теплотой разливалось в сердце. И, как бы ему и не хотелось соглашаться, он все-таки влюбился. Но ведь одной любви недостаточно? Подойдя к мощному стволу клена, он немного померк и растерял всю свою былую смелость. Замешкался, чуть не выронил телефон вниз, в огромную грязную лужу. Нет, он просто обязан ей позвонить. Хотя бы сейчас, ведь скоро... Он глубоко вдохнул и набрал знакомый номер. Через пару гудков из динамика донесся отцифрованный, но все такой же холодный голос ассистентки. — Так ты все еще не сдох, — как обычно безэмоцилнально утвердила она. На фоне послышалось какое-то копошение, а потом едва уловимый судорожный выдох. Курит. Годжо зачем-то улыбнулся, будто бы она могла видеть его лицо сейчас. Трудно было выдавить из себя хотя бы "привет", учитывая, что сейчас они оба все прекрасно понимали. Почему... почему, когда он разговаривал с ней, ему всегда было так тяжело? — Ага.. Я, кстати, почти закончил картину. Знаешь, здесь, в Кавамото, действительно живет шаман. Я остался пожить с ним, чтоб заняться картиной, а потом у нас закрутился роман. Даже сам не ожидал, что со мной может случиться что-то такое... На другом конце провода сквозило раздражением и... Печалью. Сёко молча курила и слушала, не перебивая, даже не поддакивала или не нукала, как она любила это делать раньше. Она просто молчала и... Будто бы ждала, когда он наконец-то замолчит, чтобы положить трубку. Неужели, ее обида настолько сильна? Он сбился на полуслове и перестал рассказывать. Тишина глушила сильнее любого ультразвука. Потом послышалось еще одно копошение, более небрежное, шаги и хлопающая дверь. Должно быть, вышла на балкон. — Ты всегда был таким эгоистичным, Сатору. Больше мне не звони. Монотонное пищание гудков болталось где-то внутри сознания, пока Годжо обдумывал то, как же надломлено и дрожаще звучал ее голос. Когда он в последний раз слышал ее такой? Когда родилась ее дочь? Почему она... была такой расстроенной? Почему она не могла просто принять его? Понять хотя бы раз? И почему сейчас она хочет мучать его тем, что... Что говорит правду. Да, она была права. Сатору эгоист. Всегда был таким, с самого своего рождения он никогда не думал о ком-то больше, чем о себе. Но разве это действительно было так плохо? Почему все они... реагировали одинаково? Он сидел под деревом, прямо в грязной луже и наблюдал за тем, как на первый взгляд кажущаяся хлипкой оранжевая крона качалась туда-сюда, стряхивая с себя ненужные погнившие листья. Они приземлялись на его колени, живот, щиколотки, голову - повсюду, и Годжо думал, что больше тянуть нельзя. Нужно поскорее закончить картину. Лишь один человек не осуждал его и каждый день старался помочь ему с написанием, разделяя желание поскорее разобраться со всем. Ведь Гето ничего не знал. И может это было жестоко с его стороны, он ни за что не собирался ему ни о чем говорить. Ему не хотелось потерять единственного человека, что старался его понять. Только не сейчас. - Когда Годжо проснулся, за окном уже лило как из ведра. Небо было тяжелым и мрачным, будто его облака были сделаны из белого железа и вот-вот грозились обрушиться на землю. Гето не было рядом, обнаружить его удалось на веранде. Он сидел сгорбившись, рассматривая что-то в пруде и совсем не заметил, как к нему присоединился гость. — Готов? Его голос звучал ласково, но что-то в нем все же было не так. Нервозность? Сегодня что-то не получилось с дождем? Хотя, вроде бы все в порядке... Идет исправно. Что-то другое, более серьезное? — Спрашиваешь еще, — Художник улыбнулся, но в ответ получил лишь утвердительный кивок. Гето поднялся, протягивая холодную ладонь — Что-то случилось? Шаман достал из чехла в углу две пары зонтов и протянул один Гето. Лицо его было задумчивым и казалось он старался избегать зрительного контакта. — Нанами приходил. Они расправили зонты и вышли на дорогу в сад. Гето по-прежнему выглядел неважно. Создавалось впечатление, будто между ними что-то произошло и он не хотел об этом рассказывать. Но почему тогда Годжо ничего не слышал? Если бы они выясняли отношения, неужели бы не разбудили его шумом? — И? Неужели вы поссорились? Какой кошмар, — Художник попытался разрядить напряженную обстановку неловкой шуткой, но Гето не оценил. Кажется, даже наоборот, стал еще понурнее. — Нанами никогда не приходит просто так. Больше они не разговаривали. Дождь размеренно барабанил по плотной ткани зонта, пока Гето медленно перебирал деревянными сандалиями по замшелой каменной дорожке. Все вокруг пестрело осенними красками, сверкало красными и оранжевыми кустами, будто ночная Щибуя. Лишь это поднимало ему настроение. Это и почти дописанная картина в чехле. Когда они оказались на месте, Сугуру, все так же мрачнее тучи и молчаливее немного прошел на его уже приевшееся место под деревом. Может, рассуждать в таком ключе неправильно и аморально, но сегодняшнее его настроение так прекрасно подходило картине. Придавать краски его бледному печальному лицу ничего не придумывая было так приятно, в отличие от тех дней, когда он сверкал как новогодняя гирлянда. Когда он вел себя так спокойно, он находился в своей самой прекрасной форме. Работа шла полным ходом. Через пару часов Сатору наконец отошел от картины и оценивающе прищурился. Результат получился еще лучше, чем он ожидал. Краски были сочнее, более приближены к реальности, будто бы он просто перенес то, что увидел своими глазами в точности, ничего не искажая и не изменяя своим больным сознанием. Прекрасно. Эта картина была обречена на успех. А он, в свою очередь, на славу. К концу написания закончилась и грусть Продавца Дождя. Он вновь выглядел расслабленным и влюбленным - как и обычно в последний месяц. Интересно, он не уставал от своего собственного переизбытка чувств? Осторожно подойдя сзади, он обнял художника со спины и окинул взглядом картину. — Ну вот, с картиной поконченно. А значит и с нашими потребительскими отношениями. Он задорно улыбнулся, обхватывая чужие руки на своем шерстяном свитере. Гето был похож на котенка, когда вот так ластился к нему и искал тепла. Мило. — А что с листьями? Оставишь так? Годжо задумчиво промычал, разворачиваясь в чужих объятиях. Теперь они смотрели друг другу в глаза. — М-м... Это секрет! Оставим это на десерт, да? Шаман потянулся за поцелуем, но был остановлен чужой горячей ладонью. Годжо выглядел напористым, все из-за своего скверного характера... — Да-да, я понял. Это секрет, все узнаю позже... Доволен? Теперь дашь себя поцеловать? Он наклонился еще ниже, но рука никуда не делась. Слегка разозлился - выдавал нахмуренный бледный лоб. Не изменяет своим привычкам. — Вообще-то, перед тем, как наш договор будет окончательно разорван, я бы хотел загадать свое последнее желание. Ты же помнишь о нем, верно? На секунду растерявшись, шаман кивнул и ослабил хватку на чужой талии. Годжо хитро сощурил глаза. — Я хочу, чтобы в день моей смерти тоже шел дождь. Лил как из ведра, чтоб было настоящее Цунами и под ним рушились города. Чтоб крутили по телеку в срочных новостях... Знаешь, говорят о мертвых - если в день смерти идет дождь, значит, человек был хорошим. А я для тебя... Все золото мира, разве нет? Но вместо преданной улыбки Годжо вновь получил опечаленное хмурое лицо. Гето выглядел обеспокоенно и смотрел на него со всей своей шаманской серьезностью, будто бы действительно мог найти что-то в чужом взгляде. Что же случилось у них с Нанами? Почему он ведет себя так, словно Годжо вот-вот превратится в призрака? — Я.. Не могу выполнить твое желание. Придумай что-нибудь другое, ладно? Взгляд его сделался еще более беспокойным. Годжо почувствовал чужие руки на плечах. Дождь становился все тише и тише, пока не прекратился вовсе, за считанные секунды. Насколько же он силен на самом деле? И что он вообще такое? Продавец Дождя... Как же нелепо. Годжо рассмеялся. — Да ладно, это же шутка! Когда ты уже наконец научишься понимать мои шутки? Что ж, вот мое желание: я хочу, чтобы ты меня понимал. Растерянный взгляд сменился на мягкий и нежный, когда Гето примкнул к нему так близко и сжал его почти до хруста, будто бы вот-вот Годжо исчезнет, рассыпется в песок прямо у него в руках. Такой очаровательный и преданный пес... Он погладил его по голове. — Когда я с тобой, я становлюсь таким слабым... — С улыбкой произнес Продавец Дождя, пряча лицо в чужих плечах. Не похоже, что его это расстраивало. Дождь прекратился, значит, больше и не пойдет. — Иногда полезно, разве нет? Гето ничего не ответил, лишь тихо усмехнулся, прижимаясь еще ближе. Словно ребенок. Художника вдруг одолела ужасная усталость. Что ему делать дальше? Он не сомневался в своем выборе, но почему же мысли о будущем так тяготят его? Почему он испытывает жалость? Почему все его мысли затмевают желания и цели? Ведь он никогда не был таким. Или это что-то типа перемотки жизни, как в том мультике по Скруджа Макдака? Он коснулся чужой спины, слегка проезжаясь теплой ладонью по плотной ткани кимоно. Нет, ничего страшного. Являться чьей-то слабостью - значит, причинять вред. Продавцу Дождя ни к чему ни любовь, ни слабости, ни Годжо Сатору. Он справится. Или станет еще сильнее. — Смотри, скоро стемнеет. Нам пора возвращаться домой. - "Ты когда-нибудь слышал о Ван Гоге?" - оказалось первым, что он услышал сегодняшним утром. Годжо встал очень рано, влез в его теплое кимоно, в которое его обычно не засунешь, пробурчал что-то про "бесполезные вечно теряющиеся чехлы", взял картину, поцеловал на прощанье, предупреждая, что ушел надолго и лучше его не искать, и выскочил вспешке за дверь. Он всегда был таким. Импульсивным, свободным, человеком-настроением. Сейчас он даже успел привыкнуть к таким его выходкам. Которая эта уже за все то время что они жили вместе? Может, это даже и подкупало - с ним никогда не было скучно. Он постоянно бежал вперед, рвался к каким-то бешенным целям, не смотрел назад и... Вообще-то, Гето никогда не поспевал за ним. Он был обузой, тяжеловатым грузом, который Годжо даже не тащил с собой, а просто позволял волочиться сзади. Милосердно, но на его бы месте Гето ни за что не стал с кем-то возиться. Жить вместе с Сатору это как пытаться приручить дикого гепарда - невозможно, горько, но очень маняще. Его тяга к свободе была столь прекрасна, как сносящие все на своем пути смерчи и ураганы. Он будто бы был чем-то вроде - такой же безбашенный и не имеющий тормозов. Это нравилось. Но вместе с тем и порождало внутри сомнения. Мог ли он сбежать? Оставить его вновь? Мог ли Сугуру однажды проснуться в совершенно пустом храме и не найти Годжо нигде? Мог. И он прекрасно это осознавал. Более того, если бы это вдруг произошло, он бы не стал его искать. В конечном итоге, Годжо бы все равно вернулся домой, когда бы действительно захотел этого. Даже если смерть вновь разлучит их... Они обязательно встретятся вновь. Для того, кто больше не знает ценности времени - ожидание не проблема. Примерно к середине дня, когда художник все еще не вернулся обратно, Гето начал нагонять на себя тревожные мысли. Зачем Годжо спросил о Ван Гоге? Раньше он частенько приводил его в пример как самого гениального творца за всю историю. Восхищался его работами, его личностью, хотя и не хотел признавать свой очевидный фанатизм. Так зачем же он спросил о нем сейчас? Время близилось к сумеркам - небо горело алым пламенем заката, пока внутри Гето неизбежно разрастался пожар переживаний. Ван Гог, Ван Гог, Нанами и его чертово аномальное существование... Какое отношение эти двое имеют к Годжо? И почему он все еще не вернулся? "Жизнь Ван Гога была полна печали и несправедливости" - Годжо удобно расположился на камнях возле прудика, вытянувшись в полный рост. Его ноги вновь болтались в прохладной воде. Как он умудряется не простудиться? - "При жизни его работами никто не интересовался. Более того, он часто сталкивался с непринятием окружающими и полным отторжением его творчества. Равзе не прискорбно?" Наплевав на предупреждение не искать, он все-таки поспешно собрался и выдвинулся на поиски Годжо. Внутри что-то неприятно трещало по швам. Осознание медленно просыпалось и отдавало болью в затылке. Нет, нет. Он просто себя накручивает, он просто... "Его имя прогремело лишь после его смерти. Как же это несправедливо, не находишь?" Ноги сами по себе неслись вперед, раскидывая перед собой просыревшую землю. Он выронил захваченный черный зонт, почти споткнулся о каменную ограду, но все еще продолжал бежать. В это трудно было поверить. После всего, что было... Совсем не хотелось. "Особенную популярность приобрела его последняя картина. Он покончил с собой после того, как закончил ее. Я нахожу это таким отважным и..." Нанами тенью промелькнул из-за поворота к старому клену. Бледный, словно сама Смерть. Гето остановился; всего на миг, внутри все болезненно затянулось спазмами. Он хлопал ртом, будто рыба, которую случайно выкинуло на берег во время шторма; Нанами как-то жалобно окинул его взглядом и исчез в краснеющих лучах уходящего солнца. Нет. Гето со всех ног бросился вперед, к злосчастному дереву. Ему казалось, что он теряет рассудок - все происходящее казалось нереальным, просто страшным сном, после которого он проснется и обнаружит спящего Годжо рядом, теплого и целого. Не того, что будто фарфоровая кукла лежал, облокотившись о темный сырой ствол. С открытыми пустыми глазами, которые смотрели куда-то за его спину, не того Годжо, с дыркой в груди. Живого. Он хотел увидеть его живым... Наконец, он обернулся назад. Там, куда смотрел Годжо, находилась пестреющая ярко-красным картина. Клен был закрашен, в углу стояла подпись - инициалы, небрежные и обрывистые. Картина была закончена. Жизнь Годжо тоже. Пистолет лежал в сжатой бледной руке. Он покончил с собой. Прямо как чертов Ван Гог. Осознание словно пуля в висок - они больше никогда не встретятся. Тот, кто выбрал смерть, больше никогда не воскреснет. — Мне не нужен мир, в котором не будет тебя, — Чужая рука была непривычно холодной. Нанами, должно быть, уже забрал его. Вот от чего все было таким... Чужим в этом теле. В нем больше не было того, что он любил. Пустая красивая оболочка — Твое желание будет исполнено, Годжо Сатору. Гето прикрыл лицо руками. И разрыдался. - С тех пор, как душа Годжо покинула этот мир, дождь больше не прекращался. Все было так, как он и хотел: первым затопило Токио. Ливень шел уже четвертый день, пока Продавец Дождя оплакивал свою утрату под старым цветущим кленом. Несмотря на переизбыток влаги, зона вокруг дерева не страдала и выглядела отлично, будто бы ужасные погодные условия ее не касались. — Бог, который слишком громко плачет... Разве тебе не надоело? Сколько еще ты будешь продолжать в том же духе? Нанами стоял сверху, склонившись над ним как жуткая костлявая тень. Его лицо было мрачным, в глазах, где-то на самом дне, блестел слабый огонек беспокойства. Чувства для Нанами были не характерны. Может, из-за того что ему не хватало немного сочувствия, они и поссорились в то утро. Может, из-за того что Нанами не был обучен ничему человеческому, он не имел возможности понять боль Продавца Дождя. — Если ты продолжишь... Ты погубишь этот мир, Сусаноо. Старый кровавый клен превратился в его маленькое гнездо. Будто ребенок кукушки, его словно подкинули на бренную землю и единственное место, где он мог почувствовать себя в безопасности - было здесь, у мощных темных корней. Здесь он чувствовал себя таким нужным. Гето поднял свои тяжелые опухшие веки и с длинных ресниц посыпались крохотные слезы. Усталый, полный ненависти и отчаяния взгляд обратился на застывшего над своим хозяином Нанами. — Так это были не слухи... — Убирайся отсюда, шинигами. Нанами вздрогнул, склонив голову еще ниже. Гето выглядел сломленным. Еще никогда он не видел его таким. Бог, познавший человеческие чувства... Был обречен на вечные страдания. Прямо как и человечество, отбывающее наказание за свои грехи. Он был страшным. Пугающим. Потерявшим рассудок. Будь у Нанами человеческое сердце, вероятно, оно бы уже разорвалось. — Пусть ты и дал мне имя, одарил меня целью и предназначением, сделал из меня надежное оружие, я больше не готов идти за тобой, Сусаноо, — шинигами, все также пряча взгляд за тонкой оправой мокрых и запотевших очков, отошел от клена, на затопленную тропинку. Как и ожидалось, Гето за ним не последовал — Его здесь нет. Ты должен понять, одуматься... Небо озарила ослепительная-белая вспышка молнии, а после по земле прокатился оглушающий раскат грома. Нанами показалось, что все его существование задрожало перед разъяренным хозяином. Сусаноо был очень зол. Нет, он вовсе был не в себе. Потерянный.. Необратимо. Он болен. — Клинок, что обратился против своего создателя, обречен на уничтожение, — Грозно произнес Бог, поднимаясь с колен. Зонт в его руках принял форму острой длинной катаны, от грубых шагов, казалось, сотрясалось само небо... Там, где ступала его нога, мигом высушивалась трава, а земля превращалась в иссушенную потресканную рану. Страх застелил глаза Нанами. Боль рыдающих глаз мелькнула в мутном отражении лезвия. Без колебаний он занес меч над головой шинигами — Прощай, Нанами. Четкий взмах. Бледный свет, исходящий из превращающегося в пыль телесного сосуда Нанами. Наконец, он поднял глаза. Полные слез, они смотрели на Гето с сожалением. Всего пара секунд перед тем, как исчезнуть - он готов был поклясться, что Нанами сказал это... "Прости" Осунувшееся бледное лицо тронула слабая улыбка. Он наклонился над горсткой тающего пепла. — Теперь ты свободен... Покойся с миром, мой лучший друг. Под неутихающий ливень Гето вернулся обратно под дерево. Семь дней. На шестой день было рождено капризное божество и имя ему - Сусаноо но Микото. На седьмой день Идзанаги сослал его на землю, к проклятым грешникам. Ему необходимо было семь дней, чтобы уничтожить эту вселенную. - Одинокий клен горел красной листвой на алеющем закате. Живящий среди пыльных руин он оставался единственным напоминанием о том, что раньше на этой земле существовало что-то настолько прекрасное. Гето, прихрамывающий на одну ногу с небрежным шрамом на лбу, наконец-то вернулся домой. Сколько лет его здесь не было? Клен все так же стоял здесь, на отколовшемся кусочке еще живущей земли, словно окруженный невидимым барьером. Казалось, он существовал в каком-то ином мире. Чистом, непорочном. В мире, где руки Сусаноо еще не были омрачены кровью его братьев и сестер. В мире, в котором они вместе с Нанами сажали это дерево. В мире, где душа Годжо Сатору все еще существовала... Когда же закончился тот проливной ливень? Может быть, когда получилось утопить человечество в горьких слезах разъяренного Бога, может быть, когда его прошлые соратники вдруг ополчились на него, может быть, когда ему пришлось уничтожить всех, кто разделял с ним бразды правления на земле. Сколько их было? Он уже и не помнил. После долгой войны тело износилось, разум помутнел и память начала медленно стираться. Он не помнил ни как их звали, ни что они пытались сказать ему перед смертью. Но самое страшное - он стал забывать тепло от рук Сатору. Едва ли он мог вспомнить, как выглядели его глаза... Гето знал, почему ему разрешили вернуться обратно. Почему это место не изменилось за столько лет и почему оно не стерлось с лица земли. Он знал, что его конец совсем близок - солнце сегодня светило ярче, чем обычно. А небо было таким же кровавым, прямо как и в тот день... — Мой маленький глупый братец, что же ты натворил? Ласково, совсем как в детстве... Гето, борясь с дикой усталостью, устремил свой взгляд выше перед собой. Прямо над ним склонилась симпатичная женщина с длинными спутанными волосами. Самое запоминающееся в ней - родинка под глазом и... Запах любимых сигарет Годжо. — Я ждал тебя, Аматерасу. Почему же ты не пришла раньше? Будто заскучавший щенок Гето бросился к чужим коленям, обнимая их со всей оставшейся нежностью. Чужая мягкая ладонь приземлилась на его волосы. Она всегда была милосердна к нему, так почему же он всегда так больно кусался? — Ты должен был получить свое наказание, — Тонкие холодные пальцы начали медленно слоняться по голове. Аматерасу всегда хвалила его волосы, ей нравилось играться с ними раньше, когда они были детьми. Гето лишь сильнее зарылся лицом в подол чужого платья — После стольких страданий... Все еще считаешь, что тот человек стоил всего пройденного? Воспоминания... Каким бы исчерпывающим ресурсом они не были, Сусаноо знал только одно - воспоминания с Сатору никогда не сотрутся из его памяти. Именно он был тем, кто скрасил его бессмысленного бродяжничество по земле. Именно он был тем, кому он оказался действительно нужным. Именно он подарил ему кусочек человеческого сердца, который дал корни. Он столько раз видел как умирала и возрождалась его душа, что понятие жизни и смерти размылись; дожидаться ее перерождения было мучительно, но все же терпимо. И ныне это стало единственной вещью, ради которой он продолжал свою жалкую жизнь на земле. Ведь он знал: пока душа Годжо жива, будет жив и Сусаноо. Разве можно забыть того, кто однажды полюбил тебя больше чем свое собственное существование? Отстранившись и вытерев нежеланные слезы, Гето, уверенно заглядывая в сестринские глаза, проговорил: — Считаю. И даже если бы мне пришлось убить тебя, Аматерасу, а потом нашего Отца, ради того, чтоб вернуть эту душу обратно - я бы не раздумывая сделал это. Аматерасу отступила назад. Светлость лица заменилось глубоким раздумьем, взгляд потускнел и наполнился чем-то таинственным, что Сусаноо никак не мог рассмотреть. Когда в последний раз он видел ее такой серьезной? Кажется, когда Идзанаги изгонял его на землю. — Что ж, — После затяжного молчания ее голос звучал ярче обычного. Она улыбалась по-настоящему, с легкой грустью вперемешку со спокойствием — Жить в мире, где не будет того, кем ты так дорожил и с кем ты познал любовь - не то, чего бы я хотела для тебя. По этой же причине я и не могу тебя убить, Сусаноо. Она села перед ним на колени и обхватила чужое лицо руками. — Бог, предавший свой долг, должен быть лишен своего статуса. Я вновь отправлю тебя на землю, но уже с человеческой судьбой. Ни рая, ни ада... После смерти ты будешь бесконечно перерождаться и никогда не сможешь обрести покой. В божьем царстве, конечно. Быть может, в земном ты сможешь найти что-то, что обязательно успокоит твое сердце... — От ее голоса веяло нежностью и заботой. Гето, вспомнив былую жизнь в Поднебесье, закатился тихим рыданием. Аматерасу ласково прижала его к себе, тихо шепча на ухо успокоение — И пусть рассыпятся слезы Бога, что громко плакал и обратятся они в реки и заливы на новой земле, служа людям во благо и счастье. А ты, негодяй, прими же свое наказание... Она поцеловала его в лоб. Пространство между ними засияло, очертания знакомого лица стало мутнеть, пока голова разрывалась от вихря наплывших воспоминаний. Гето казалось, что он куда-то плывет - и если бы не светящаяся где-то вдалеке женская фигура, он бы обязательно в это поверил и... Заснул. — Когда ты вновь возродишься, не вспомнишь мое имя. Но даже так... Я буду знать, что ты счастлив. И этого будет достаточно. Аматерасу, вытирая слезы, прижала к себе все еще теплое кимоно. - — А на эта картина имеет загадочную историю. Ее обнаружили возле старого храма в префектуре Симанэ... Множество студентов-зевак столпились возле тускло освещенной стенки. Они больше выглядели как стайка изможденных бродяг и совсем не были похожи на ценителей искусства. Кто-то зевал, сонно потирая глаза, кто-то, исчезнув с поля зрения куратор удобно устроился на лавочках. Экскурсия - дело скучное, особенно в их единственный выходной. Над ухом раздался скучающий шепот. — Может, попытаемся свалить? Грубая юношеская рука свалилась на плечо мертвым грузом. Говорящий громко зевнул, прикрывая рот ладонью. Раздражало... — Завались, Нанами. Между прочим - твоя вина, что мы оказались здесь. Парень закатил глаза и обреченно вздохнул. Если бы не Нанами и его жажда ко всему новому и университетскому, вероятнее всего, сейчас бы они крепко спали дома... А не торчали в Лувре. Девять утра, чертово воскресенье, мать его... Куратор обернулась на шум и недовольно цыкнула. Тяжесть на плечах стала еще ощутимей. От скуки пришлось изучать толпу. Девушки, пытающиеся что-то слушать, их парни-одногруппники, кивающие в такт экскурсоводу, натянув кепки пониже - спали, скорее всего. Блондинистая макушка, будто сверкающая в свете тусклого освещения... — Говорят, что на этой картине изображен сам Сусаноо... Сонная толпа вдруг оживилась. О чем-то шумно загалдела, люди зашевелились, улыбка экскурсовода стала еще шире... Но все его внимание было приковано к блондину. Фон вокруг него замылился, звуки стали тише; будто отделившись от всех, он стоял в одиночестве и внимательно рассматривал картину. Глаза... Таких глаз, наверное, юноша еще никогда не встречал. Они были как хрустальные шарики, что отражали теплые блики от лампы. Красивый... — Бро, честно, если бы не вся эта поднаготная живописи, я бы подумал, что это ты там нарисован... Над ухом раздался восхищенный шепот Нанами. Но все его слова проходили мимо, как и слова всех остальных, кто стоял рядом. Тот парень был настолько завораживающим, что вся эта экскурсионная канитель казалась далекой и ничтожной... Завороженный он подошел ближе. — Понравился? До слуха донесся задорный голос. Повернувшись на него, он обнаружил перед собой того самого блондина. Какого черта он.. — Кто? — растерянно вылетело изо рта. Тут же захотелось треснуть себя по лбу... Что за позор? Но теперь он мог видеть его лицо еще отчетливее. И подменить за чужой спиной полуспящую девушку. Вместе, наверное... В жестокую реальность вернул беззлобный смешок, раздавшийся над ухом, как гром среди ясного неба. — Пейзаж, конечно. А ты о чем подумал? Ему вдруг захотелось вымыть свою голову и рот изнутри. Похоже, он сходит с ума, иначе как объяснить то, что это седьмое чудо света и самый настоящий божественный адепт флиртует с ним прямо сейчас... Или он сейчас спит? Или может вообще привиделось? Чтобы уж наверняка, пришлось прикусить щеку изнутри. Больно. Значит, не сон. — А.. Да, славно выглядит. Хорошая картина. Толковая. Мне идти надо, Нанами, наверное, потерял меня... Последние слова утонули в шуме загущающейся толпы. Сердце бешено колотилось, будто он принял несколько пачек таурина. Почему он ведет себя как придурок? И почему его ладони такие... потные? — Ну и что это было, чувак? Ты как школьница раскраснелся... Зажав рукой чужой рот, парень потащил их подальше от толпы, в холл, к автомату с кофе и батончиками. Несмотря на весь стыд и позор, что ему пришлось пережить, внутри почему-то теплилось какое-то приятное чувство. Будто бы он вспомнил что-то, что долго пылилось на корке его подсознания. Будто бы... Он испытал дежавю. — Просто заткнись и ничего не говори, Нанами. Иначе я.. Вытрясу из тебя мозги. Друг неловко улыбнулся и выставил руки вперед в защитном жесте. — Хорошо-хорошо, мой Хозяин. Молчу и не трогаю. Ставшая настоящим адом экскурсия наконец-то закончилась. Куратор задала парочку дежурных вопросов и распустила всех по домам. Из-за Нанами пришлось задержаться. Он откровенно поделился своими намерениями захомутать "одну очень симпатичную красотку с не менее интересным дружком" , поэтому вот уже полчаса они торчали в холле. Он крутил в руках уже четвертый батончик для диабетиков. Потом Нанами внезапно подскочил и потянул его в сторону выхода, бубня себе под нос что-то вроде "шевелись быстрее, иначе я придушу тебя своими собственными руками" , так что пришлось поторопиться. Улица встретила их прохладным ветром и жутким ливнем. Капли скатывались в глаза, перекрывая обзор, а Нанами все тащил его куда-то, пока он пытался избавиться он неприятного зуда на веках. Когда процедура была выполнена успешно, он вдруг увидел, куда так спешил Нанами. Впереди стояли тот самый блондин и его покуривающая подружка. Он остановился. Дальше ноги почему-то не шли. Вероятно, его друг тоже заметил эту крохотную деталь и решил помочь. Своеобразно, в собственном мудачьем стиле. Толчок. Студент полете вперед, стараясь не свалиться в лужу прямо перед ним. Когда он обернулся назад, чтобы уничтожить лишь одним взглядом, ни Нанами, ни подружки уже не было рядом. Будто бы рассыпались на глазах. Впереди стоял только улыбающийся блондин. Без зонта. Брюнет мощно вдохнул и прикрыл глаза. Пожалуй, ему стоило взять себя в руки и наконец подчиниться судьбе. Да, пожалуй их встреча совершенно не случайна. И тот пожар внутри, что он испытывает, стоит только посмотреть в чужие глаза... Нанами, кажется, понял это немногим раньше. Какой же все же замечательный у него лучший друг... Набравшись смелости и сжав волю в кулак, он подошел ближе. Все-таки он не в средней школе учится. Улыбка на чужом лице стала еще шире, а в глазах блеснул хитрый огонек. Следом потянулась тонкая бледная рука. — Годжо Сатору. Я кстати, зонтик забыл. Улыбка невольно тронула грубое лицо. Вот так совпадение... Он коснулся протянутой руки и.. Готов был поклясться, что все его тело в этот момент будто током прошибло. Он держал ее немного дольше, чем длится обычное рукопожатие, да и выглядел он наверное как придурок, но.. Какой же все-таки теплой она была. Будто внутри нее находилась какая-нибудь батарея или что-то вроде. Опомнившись, он неловко прокашлялся и поспешил раскрыть свой красный зонт. Он был большим, так что.. Места двоим обязательно хватит. Занеся зонт над чужой головой и встав немного ближе, он наконец-то заговорил. Дождь вдруг залил с новой силой, не щадя бедных зевак, в панике разбегающихся под крыши. — Гето Сугуру. Я отдам тебе свой.