Отпустил.

      Виски сдавливал голову, не прогоняя боль, а только усиливая. Стены отеля становились всё теснее в этом ужасном состоянии. Я хочу назад. Навсегда, а не на час. "Я люблю тебя" — прошепчу в последний раз… ^1       Я, как дебил, два часа ждал её у входа, а теперь наблюдаю, как она уезжает с этим доктором. Чёрт, где были мои глаза. Чем я только смотрел, и когда она успела с ним так сблизиться… Я видел, как она уезжала с ним, и ничего не мог сделать. Мне оставалось только допивать свой холодный виски и разглядывать прежде незаметные узоры на потолке, очевидно, выявившиеся по причине моего опьянения.       А что ещё я мог сделать? Бежать за ней? Нет, увы. Эту игру я проиграл давно и прекрасно об этом знал. Но всё ещё, до последнего на что-то надеялся: как заплутавший чёрт, приходил к её двери с вечным, горевшим упущенным шансом в глазах, назойливым вопросом, в ответ на который не желал и не мог видеть для себя ту самую, ожесточающую правду. Так заигравшись с самим собой в эти чувства, я и не замечал, как она резала по швам, хлопала дверью перед моим лицом и в напряжении стягивала мышцы своего лица, оголяя усталую и без моих заядлых визитов равнодушную улыбку.       А, может быть, она сама запуталась ровно так же, как и я, и все её слова и достойные меня жалкие улыбки — это лишь маска, которую мне ещё удастся сорвать, лишь защита от навалившихся на неё тяжкой грудой обстоятельств и бегство от самой себя и от меня, вне всяких разговоров. И её заказанное на столь позднее, уже вовсе неприличное время такси, на котором она уходит во мрак ночных кошмаров моих, где не будет теперь даже намёка на её походку в тенях коридора, — это тоже ни что иное, как побег от этой жизни, которая измотала в край бедную девушку, а не нечто более светлое, что зовётся "любовью" к этому нашему врачишке…       Чёрт, Рита. За что ты её так.       Именно Рита держала нас обоих всё это мучительное время в ежовых рукавицах. Заставляла любить себя, удерживала в своих дрожащих руках всячески, когда я пытался из них выскользнуть и, вместе с тем, всегда умудрялась заботиться и о том, чтобы не мог я уйти от неё к настоящей причине своих вечерних пьянствований и загуливаний в попытках избавиться от всего, что собственноручно нажил за последние месяцы, а, если быть честнее, — и пару лет.       А может, она меня всё-таки и вправду любила? Может, и вправду она не зря говорила мне всё, что должно было рано или поздно прозвучать в мой адрес, может, не зря открывала мне истину про самого себя, обнажая меня таким, какой я есть? Ведь только по-настоящему влюбленный и по-настоящему близкий человек способен выдать правду, не боясь последствий. Она была ураганом, была порой (да что там греха таить — по большей своей части) нестерпима, невыносима и даже жалка… Но, стоит полагать, что эта безрассудная её любовь ко мне, будь она неладна, довела до такого состояния, когда в глазах меркли последние огни, а из-под ног уходила земля, ежели только что-нибудь случалось со мной или сбегал я куда-нибудь, в направлении неизвестном (а иногда, напротив — вполне знакомом, подозревая и осуществляя жирный намёк на всю ту же, в край знакомую дверь, к порогу которой я имел наглость "прибиваться", как яхта к родному берегу).       Сейчас мне даже, несмотря на то, как это удивительно кажется со стороны и в глубине сознания моего, становится жаль эту девочку. Всё-таки, она была чем-то хорошим в моей жизни, была лучом света, как говорят это некоторые пафосные люди, что именуют себя писателями, была моим спасением, отрадой и маленьким миром, пусть он так глупо и нелепо… нет, ужасно оборвался, даже не успев толком себя проявить. То ли это из-за того, что, так или иначе, неизбежной была эта очередная, пусть и затянувшаяся беседа с самим собой и пришедшее осознание, наконец, открыло мне суровую реальность, в которой этой наивной и влюбленной, но очень мстительной девочки уже не существовало, и, по сути, не существовало никогда. То ли возвращение в мою жизнь, такого внезапного, девушки, которая перевернула всю мою планету с ног на голову, повлекло за собой крушение моего прежнего, хоть немного устаканившегося, хоть и до конца не устойчивого мира, и без её ежедневного мелькания в поле моего зрения существующего на грани провала.       Рита, я знаю, ты простишь меня. Простишь, как прощала всегда. Несмотря на бесконечные слабости, которые с каждой безутешной попыткой обрести счастье оживают в тебе, одна за другой, ты ещё и невероятно сильная. Так поставь же на мне крест и найди для своего неспокойного сердца на этот раз того, кто готов останется стерпеть тебя такой, какая ты есть: и снаружи, и внутри. Пусть он откроет в тебе всё то замечательное, что я, наверное, просто не успел, или вовсе не сумел и не сумел бы никогда открыть в тебе и твоей невинной, но одинокой душе. Одинокой благодаря мне. Я знаю, если ты ещё любишь, то ты обязательно простишь. А если ты однажды сможешь меня простить, значит, однажды сможешь и отпустить, что, очевидно, не составит мучений, учитывая, сколько их принёс тебе ещё не так давно я, когда была ты ещё в моём никчёмном мире тоски по прошлому и бокала мутного виски кем-то. И впустишь в своё сердце кого-нибудь другого.       Мне жаль, что я, как смею я предположить по совершенным нами с тобой ошибкам и поступкам нелепым, был причиной для твоего счастья, но ты, в свою очередь, была для меня всего-навсего надеждой на это очередное счастье, которое я не смог построить с тобой. И виной тому, прежде всего, я сам. И никому ведь не нужны второстепенные причины, поэтому, пусть буду виновником несносных бед, которых нельзя близко даже охарактеризовать подобным словом, и которые заливаю я уже четвертым бокалом мутного виски, я один. Так будет справедливо. Я готов менять чёрно-белое на цвет… ^2       "— Я к чему-то стремлюсь, Лёш! А ты продолжай сидеть на своей заднице и ничего не делать! Только без меня, ладно? — Отлично. Дверь там. … Вперёд, к светлому будущему!" ^3       Виски разливался по омертвевшему телу, пуская град из мурашек, словно в тысячный раз я опрокидывал в себя эту хрустальную рюмку. Разумеется, лучше было бы отправиться пить и убивать очередной бессмысленный вечер в какой-нибудь приличный или не очень бар, так или иначе, уехать отсюда куда подальше, только б не видеть её, счастливую, с улыбкой на любимом лице, родном…       С каждым днём она становилась мне всё дальше и всё роднее, одновременно. Но, по-прежнему, оставалась такой далёкой и недосягаемой, как мечта, самая непосильная и недостижимая мечта. По горькому опыту было доказано, что верить в мечты мне не суждено, и с таким девизом живу я, теряя надежду, но не теряя этой, кажется, вечной и ничем непоколебимой и нерушимой, дикой привязанности к Ксю. Я уже сто раз пожалел, что произнёс эти злосчастные слова, в тот злополучный день. Именно они и стали отправной точкой, с которой и началось всё это помешательство. Я почти каждый вечер стал напиваться, "глушил" боль, как мог… Чем и занимаюсь до сих пор.       Но я просто не могу без неё. Я чувствую, что это одиночество меня душит, я просто не могу быть одинок. Она не должна это принимать и мириться с этим только потому, что я буду умолять её о прощении. Она не станет гробить свои годы, самые лучшие и свободные, которые суждено провести ей с по-настоящему близким, наверное, человеком. По крайней мере, так кажется мне, судя по тому, с каким восхищением и, возможно, даже благодарностью за что-либо, осуществленное для неё, или просто за счастье, которым пылают не только её, но и его две пары глаз, смотрит она на изгибы его белой, идеально выглаженной рубашки. Да, она была счастлива. Она светилась от пребывания рядом с этим человеком, и я не имел права лишать её этого. Однажды я уже попытался, но всё не обошлось. Видимо, сильны оказались их чувства, которые, надеюсь, пронесёт она через всю жизнь… Они. Да, они.       Чёрт, как же тяжело соображать, строить даже самые пустые и неосознанные толком мысли в тяжело раненной голове (непонятно чем: то ли лобовым стеклом после той аварии, то ли прикладом ружья, нацеленного в меня гневающимся Львом, то ли этой крышесносной девушкой). Да ещё и пятый бокал виски так сказался на моём состоянии. Ещё немного — и меня повалит прямо на эту барную стойку. И чего я только добиваюсь, сидя здесь и заливая своё горе? Которое живёт уже два года.       Слишком затянулась эта история. Вернее, уже оборвалась. Окончательно, шагу назад нет. И движения вперёд тоже нет. Она не любит. Нет, не может быть, чтоб она соврала. А, может быть, всё-таки соврала?.. Но она счастлива, я же вижу. И всё равно не могу с этим смириться. "Дайте ещё бокал…" Прости меня, я был не прав, Позволь смотреть в твои глаза… Я всё отдам, я знаю сам, Что виноват… ^4       "— Я полгода пытался тебя забыть. Маялся, пока Риту не встретил. Только с ней мне стало легко." ^5       Я действительно не забыл. Вся наша крошечная история, которая, к большому сожалению, была слишком крошечной, каждый божий день, с рассветом солнца, вновь поступает в моё, пьяное после вечерних ритуалов, воображение. Каждое её прикосновение, как удар током, проскальзывало по моей коже, когда я представлял её здесь и сейчас, рядом с собой. Даже когда рядом со мной была Рита, я невольно представлял на её месте Ксюшу.       Невероятно больно, должно быть, было после моих слов, что я до сих пор влюблён в свою бывшую девушку. Вот как и мне сейчас, когда я вижу её светлую улыбку, без намёка на грусть и тревогу во всех отношениях, и слышу мягкий, звонкий смех из её мягких губ, мне, словно, сносит крышу…       Хотя, её уже снесло. Она для меня как смысл жизни. И через минуты, а, чего уж там, — забудем эту пьяную иллюзию, — через секунды, этот смысл жизни уедет навсегда со своей новой любовью. И я должен рвать и метать, мне хочется этого, хочется разгромить, разломать на части весь отель, выгнать всех отсюда, даже этого надоедливого бармена, к чертям собачьим, и остаться одному, совсем одному, одному переносить эти муки… Но муки ли это? Я надеялся и до сих пор свято верю, что виски притупляет боль, рассеивает её по шумному коридору нового "Гранда", где, несмотря на поздний час, всё ещё шныряют какие-то люди. Но это на так. Люди остаются, никто не уходит, и боль тоже. Всё на прежнем месте, всё ноет, как и ныло, это никуда не делось… Она уехала.       Ещё глоток. Шестой бокал полетел в глотку. Ещё немного — и я проглочу его вместе с противной жидкостью, к которой приходилось привыкать каждый раз, как новый. Это была моя доза наркотика. Доза, без которой было бы ещё в сто раз больнее. Хотя, вряд ли могло бы быть ещё больнее, чем в данную минуту…       Она села в такси: он усадил её, нежно обнял… Нет, это не для моих глаз. Дверь захлопнулась, скрывая за собой её стройную фигуру в объятиях этой зверской ночи. Было, однако, прохладно. Или туловище просто сковало под действием увиденного. Он обогнул автомобиль сзади, открыл дверцу, сел рядом с ней, на заднее сидение, дверца захлопнулась. Нет, это зрелище не для меня. Я не буду провожать её в этот путь. Последний путь. Хреново звучит.       "Бармен, ещё бокал". А бармен смотрит на меня, как на идиота. Или просто сожалеет. А может, и вовсе, благодаря мне, скоро закончится у них, в этом чёртовом баре, весь виски. Плевать. Теперь точно ничего не удерживает. Теперь точно больно. Теперь точно конец.       Но она счастлива. Кажется, я не должен об этом забывать. "Твоё здоровье…" - подумал я. Кажется, это первая не просто так выпитая рюмка. Наконец-то есть какой-то тост. Бокал. Точно, это же бокал. Она счастлива. В виска́х всё сжимается, по телу в очередной раз проходит холодок. Сжимаю руки в кулаки. Это конец. Не могу дышать: эта боль сильней меня. Ты должна понять, что в тебе душа моя… ^6 ***       Я уже не помню, когда в последний раз не спал до такого часа. Я просто не заснул. Не смог. В голове стояли и чётко слышались какие-то голоса. Я жёг в себе эту боль, жёг, как мог какими-то воспоминаниями, которые, как считал, должны были выбить почву из-под ног безудержных страданий по ней, в упор старался вспомнить всё то плохое, что случалось между нами, всё, что могло ранить так же, как это расставание. Но ничто больше так не ранило. Я просто ничего не вспомнил. Оттого-то мне было тяжело: я всего-навсего влюбился, и влюбился до помутнения, и пересчитывать все дни, все ситуации, все, даже самые нелепые, абсолютно не выдерживало критики здравого смысла. Но, стоило начать с того, что здравого смысла и нет. Он оттаял, отключился после семи… Наверное. Бокалов виски. Мне было плохо и от этого. Но больше от того, какое солнышко я упустил.       Я затирал холодными подушечками пальцев её фотографию, откопанную где-то, в глубине старых вещей. Я и не знал, что у меня есть такая.       Я затирал холодными подушечками пальцев её фотографию, не стремясь засыпать в холодной квартире, где давно не было уютно, а, напротив, — всё пропиталось сыростью осени и прожигало и без того опустевшую душу своей мрачностью.       Принципиально не зажигая свет, чтобы усилить это ощущение и ещё больше оставить след об этом ничтожном дне, я затирал холодными подушечками пальцев её фотографию.       Я говорил себе, что так будет лучше, лучше для неё. Говорил, что она из тех, кто всегда идёт вперёд. А я только тянул её назад. И тяну вместе с ней себя, с огромным желанием пытаясь вернуться в то "золотое прошлое", где ещё было место "нам". А теперь есть место "им".       Когда заканчивалось терпение, холод из открытой форточки остужал резвый пыл разнести в пух и прах собственную квартиру, я вспоминал, что она счастлива. Вспоминал её улыбку, лучезарную улыбку — она освещала ей этот мерзкий и холодный осенний вечер. И пусть всё так, как есть, — так и будет. Она счастлива. Она простит меня. А я… уже. Она счастлива. А воспоминания… их не выкинешь.       Можно ещё попробовать осуществить идею с баром и добавить в моё ватное тело ещё немного виски. А толку?       Я затирал холодными подушечками пальцев её фотографию. Она красивая. Этому врачу повезло. А воспоминания ещё помучают и уйдут. В конце концов, не впервой. А она счастлива. Когда-нибудь это должно было случиться.