***
Они долго прощались: целовались, смеялись и никак не могли расстаться. На улице шёл мокрый снег. Зима. За год до: Двое молодых людей вышли из самолёта, приземлившегося в аэропорту Лос-Анджелеса. Они оба выглядели слегка помятыми и уставшими после долгого перелёта, но не теряющими оптимизма, предвкушающими, как здорово оторвутся ближайшую неделю в США. — Бен, всё-таки здорово, что ты согласился провести рождественские каникулы у нас. Признаться, я ведь до последнего думал, что ты откажешься. — Суетливо залепетал смуглый парень обворожительной латинской наружности, забирая с конвейерной ленты свой чемодан. — Почему это? — Друг ответил вопросительно, в недоумении подняв брови. — Мне, конечно, очень льстит, что ты решил отпраздновать Рождество с лучшим другом и его дружной, но шибанутой на всю голову семейкой по ту сторону океана, но всё же это очень семейный праздник. Только поэтому меня приятно удивило твоё согласие. — Ты же знаешь, Джейкоб, у меня сейчас непростая семейная ситуация. Я не горю желанием встречать этот светлый праздник с матерью, которая всю неделю будет поливать грязью моего отца, будто я и сам не понимаю подлости его поступка. А уж встречать Рождество с отцом и его новой семьёй я тем более не желаю. Его приторная показная забота и отвратительные попытки вернуть доверие единственного сына не вызывают во мне ничего кроме отвращения. То же я могу сказать о его молодой, расфуфыренной жёнушке. — Рид старался говорить как можно более спокойно и равнодушно, словно пересказывал сюжет недавно прочитанной книги, но товарищ явно заметил как тяжело ему это давалось. — «Джейкоб», серьёзно?! Так меня называет только дедушка, все, включая родителей, зовут просто «Джейк». И тебе пора бы тоже к этому привыкнуть. — Американец специально перевёл тему, не желая фокусировать внимание на том, что доставляло его другу если и не боль, то весьма неприятные чувства. Бенедикт, сразу раскусив его манёвр, посмотрел на товарища с благодарностью. — Прости, привычка. — Вы, англичане, просто очумели со своим педантизмом и тактичностью. Такое ощущение, что в Великобритании другое летоисчисление, и вы со своей чопорной галантностью сейчас живёте в девятнадцатом столетии, в то время как весь остальной мир уже стоит на пороге двадцать первого. — Парень самодовольно рассмеялся собственной шутке. Он часто так делал, когда не знал что ещё сказать.***
— Я Хлоя. Сестра Джейка. — Представилась красивая черноглазая девушка. Она действительно была похожа на брата: те же лукавые живые глаза, пухлые чувственные губы, загорелая кожа. Однако, всё это выдавало скорее общую расовую принадлежность, нежели близкое родство. — Приятно познакомиться, я Бенедикт. — Представился Рид, закрывая книгу, сидя на диване в большой и уютной гостинной загородного дома. — Какое старомодное имя. — Хмыкнула девушка. Она явно была не из тех, кто умеет или хотя бы старается сдерживать язык за зубами. В консервативной Англии подобное бы назвали отсутствием должного воспитания и культуры, здесь же возможность открыто говорить, что думаешь была общепринятым стандартом. — Джейкоб, а ты не говорил, что у тебя есть сестра. — Англичанин обратился к другу, предпочтя не заострять внимание на некоторой бестактности новой знакомой. — Так, мы двоюродные! — Послышался голос с кухни. — Хлоя живёт и учится в Канаде. Видимся мы не часто, только по особым случаям, вроде этого. — Парень вышел в гостинную со стопкой тарелок в руках. За ним последовала миловидная женщина лет сорока с аппетитной индейкой на противне. Хозяйка дома выглядела немного запыхавшейся, однако очевидным фактом было то, что домашние хлопоты и забота о близких доставляли ей радость. — Бенедикт, мы рады принимать вас у нас. Если честно, наш Джейк редко приводит в дом друзей, тем более иностранцев. — Женщина добродушно улыбнулась, выказывая бесхитростный интерес к гостю. — Это потому, что большую часть друзей твоего непутёвого сынка нужно показывать не в приличном обществе, а в зоопарке. — Раздражённо прошипел глава семейства, раскачивающийся в излюбленном стареньком кресле-качалке, судорожно переключая пультом каналы с лицом, выражающим нечто в роде: «Телевизионщики — кретины! Чёртовы гоблины, неужели даже в Рождество было проблемой составить нормальную программу передач?» Бывший бейсболист афроамериканского происхождения Мэттью Дэвис, теперь работал охранником в ювелирном магазине, чтобы обеспечить свою семью. Ему 53, за спиной прошлое, в котором он успел побывать малолетним воришкой, спортсменом, подающим надежды, но не раскрытым из-за травмы. Каждый день он упрямо ворошит старое и настойчиво напоминает о нём своему сыну. Его дом и задний дворик раз за разом превращаются в поле раздора. Он часто демонстративно заявляет отпрыску, что нужно много работать. Семья — это долг и обязанность, а мечты — для слабаков. И лишь любящая, терпеливая жена Роуз может сгладить его нападки, успокоить и примирить с сыном. Вечер за праздничным столом прошёл без конфликтов, и даже старик Мэттью смягчился и раздобрел после нескольких бокалов горячего глинтвейна. Бенедикт чувствовал, что семья друга принимает его с искренней теплотой, а потому, открыто отвечал на расспросы Роуз о его родине, королеве, знакомстве с Джейком, лишь тактично обходя тему своей семьи. Хлоя поглядывала на англичанина с неприкрытым любопытством, как на чужака, но без явной враждебности. По правде говоря, Риду её внимание было не слишком приятно. Но, будучи человеком хорошо воспитанным, открытой неприязни он не выражал. Следующий вечер у молодых людей выдался свободным. Чтобы ещё раз отпраздновать Рождество и встречу, все отправились в местный бар, чтобы выпить. Джейк считал, что самое время раскрепостить своего друга-зубрилу, наконец привить ему истинный сладкий вкус свободной от формальностей и предрассудков жизни в Америке. Бенедикт не был завсегдатаем таких заведений, но перечить товарищу не стал, долгов по учёбе у него не имелось, а вот свободного времени хоть отбавляй! Хлоя была тусовщицей со стажем, и хоть провести вечер с унылым англичанином казалось ей не самой радужной перспективой, возможность как следует отдохнуть в хорошем месте и за зачётной выпивкой перевесила чашу весов.***
— Мы поцеловались за игрой в покер. До сих пор не понимаю, как это произошло! — Профессор тепло улыбнулся. — Алкоголь и азартные игры — вещи несовместимые. В дом родителей Джейкоба мы вернулись уже далеко заполночь. Хозяева спали, мы не стали их будить, тихо разошлись по своим комнатам. Как вдруг ночью ко мне заявилась Хлоя. В те годы я не мог похвастаться особыми успехами на любовном фронте, так как ставил на первое место учёбу. Но я без труда считал, что таили в себе её ошалелая улыбка и горящие глаза. Мы были знакомы 48 часов, а эта американка уже прыгнула ко мне в постель. Но я не стал сопротивляться её порыву… С той ночи мы не расставались. На утро я спросил её, не считает ли она свой вчерашний ночной визит ко мне чересчур легкомысленным поступком. Она ответила серьёзно и прямо, не отводя глаз: «Я не верю в случайные связи. Моё сердце не гостиница. Там нет номеров на ночь». Я решил для себя, что позову её замуж не раньше, чем через полгода. Спустя неделю, незадолго до возвращения в Англию, я понял, что это довольно смешной принцип, который не стоит того, чтобы его соблюдать. А через пять недель мы поженились. Это был тот случай, когда сразу всё понятно. Нет необходимости объясняться. Мы просто подошли друг к другу, как две части одного целого. Мы решили оба переехать в США, она — из Торонто, я — из Манчестера. Учёбу мы оба оканчивали заочно, благо у респектабельных старшекурсников с этим не возникло проблем.***
Счастливая пара перебралась из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, в тихий район Бруклина. Их отношения складывалось практически безоблачно. Они жили в небольшой съёмочной квартире, вместе читали, как оказалось Хлоя было достаточно эрудированной девушкой, хорошо разбиралась в литературной классике, что, безусловно, нравилось её избраннику. Вместе гуляли по ночному Манхэттену, посещали музыкальные театры Бродвея, забегали поужинать в недорогие, но ухоженные ресторанчики, удобно размещаясь на летних террасах. Взаимная симпатия, подкреплённая общими интересами, обещала перерасти в длительную и счастливую совместную жизнь.***
— Мы сходили с ума друг по другу. Её флегматичность, распущенность, детская независимость и нежность вперемешку с сексуальностью — заставляли меня совершать безумные поступки. — Рид осушил не первую и уже далеко не вторую стопку крепкого напитка. — Я ревновал её. Мы ссорились, а потом мирились, признавались друг другу в любви и снова всё было хорошо.***
Они долго прощались: целовались, смеялись и никак не могли расстаться. На улице шёл мокрый снег. Зима. Хлоя села в такси и поспешила в аэропорт. А Бенедикт поднялся в квартиру, ещё немного поработал, затем лёг спать, а через пару дней… Девушка обожала живописные пейзажи родной Канады, в особенности её высокие и неприступные горные хребты. С детства она увлекалась горными лыжами. Кимберли — был её местом силы. Местом, которое дарило её душе лёгкость и умиротворение, куда она всегда обожала возвращаться. Поэтому, когда у банковской служащей внезапно выдалось пять дней отпуска в зимний период, вопрос куда отправиться — долго не стоял. Разумеется, в США во все времена было много своих горнолыжных курортов, но патриотизм взял верх, да и к тому же это была прекрасная возможность повидаться с роднёй. Ей хотелось, чтобы муж поехал с ней и наконец разделил и по достоинству оценил её хобби, о котором был уже много наслышан. Он бы и с радостью, да ведь никто не даст молодому преподавателю вуза пять дней отгулов перед сессией. Нелепый случай — падение на лыжах на горном курорте перечеркнул всё, стал для Хлои роковым, трагическим. По природе своей смелая и излишне самонадеянная канадка, катаясь на лыжах без защитного шлема, упала. Сама поднялась на ноги и даже пошутила над собственной неловкостью. Спустя час ей понадобилась помощь медиков. Девушку начали атаковать сильнейшие головные боли. Бенедикт немедленно прилетел из США к супруге, которая уже была в реанимации. Тот злополучный январский день Рид до сих пор вспоминает с глубокой печалью, и безнадёжной тоской в серых глазах. Он до сих пор не может смириться с потерей женщины, которая была смыслом его жизни. Ему пришлось пройти адовы муки, собрать волю в кулак, чтобы дать письменное разрешение на отключение аппарата искусственного дыхания, когда стало ясно, что Хлоя обречена. Тогда-то мужчина и закрыл навсегда двери своей души, оставив в ней только имя любимой женщины. С уходом Хлои он потерял интерес к самой жизни, а утешение нашёл лишь в работе. Да, у него будут позже отношения с женщинами. Но всё это мимолетные увлечения, которые проходили, не цепляя чувств Рида.***
— Недавно ты спросила меня: Счастлив ли я? На это я ответил, что счастье, само по себе, очень относительная величина… Смотреть, как кто-то, кого ты любишь, теряет жизнь с каждой секундой… После этого печаль становится неотъемлемой частью тебя. — Заключил мужчина, бессильно вертя в руках опустевшую вот уже как двадцать минут бутылку. Всё то время, что он изливал душу пьяными бреднями, Софи сидела напротив него, скрестив руки на груди, не отрывая взгляда. Неожиданно твёрдо и с серьёзным лицом она подошла к нему. Рид порывисто, не вставая с места притянул её ближе и крепко обнял, уткнувшись головой в её грудь. Девушка гладила профессора по чуть жёстким, обрамлённым благородным серебром волосам. Вскоре нежной кожей декольте она почувствовала влагу, после чего услышала едва различимые всхлипы Рида. Впервые она видела Бенедикта таким… Беспомощным? Возможно, это неприглядное, лишённое толики пафоса слово сейчас как никакое иное выражало состояние профессора. Софи не торопила его и не спешила разрывать объятие, отдавая себе отчёт, что тепло её тела и нежные поглаживания руками волос — едва ли не единственный способ если не утешить, то хотя бы немного успокоить Рида. Мужчина первым разомкнул объятие, чуть отстранившись, давая понять, что готов покинуть кабинет. Софи вызвала такси и пока они вдвоём ждали машину, она быстро избавилась от следов маленькой вечеринки для одного, предусмотрительно запрятав в шкаф пустую бутылку из-под спиртного. Вальяжно усевшись на заднее сидение такси, мужчина с несвойственной ему вседозволенностью быстро сократил и без того небольшую дистанцию между ним и лаборанткой, оперевшись головой на её плечо. Вскоре окончательно утратив страх уронить маску интеллигентного джентльмена, он положил голову ей на колени, переместив часть корпуса в горизонтальное положение, попутно приобняв тёплыми ладонями голени девушки. Путь от университета до квартиры профессора был не очень близким, кроме того Престон не без труда удалось выяснить у своего охмелевшего компаньона точный адрес его проживания. Доехав до небольшого спального района на окраине города, Софи ласково, но требовательно стала будить беззаботно задремавшего на её коленях мужчину. Девушка вышла из такси последней, заплатив водителю необходимую сумму, высветившуюся на таксометре. В иное время Бенедикт с его правильными традиционными взглядами не позволил бы ей этого сделать, но в сложившихся обстоятельствах едва ли он был способен расплатиться самостоятельно, а перерывать его кожаный портфель в поисках бумажника, было бы уже и вовсе недостойной мелочностью. Хоть Софи и не могла похвастаться высоким социальным статусом семьи, из которой происходила, что рыться в чужих вещах — неприлично, она уяснила ещё в детстве. Дальше всё прошло без происшествий, Рид поразительно точно определил подъезд, нужный этаж и даже вспомнил номер своей квартиры. Его правая рука механически потянулась в карман пальто, любезно доверив ключи от своего жилища Престон. Что поразило Софи, впервые оказавшуюся в его квартире, так это то, как одинокий мужчина умудрялся держать здесь такой порядок. Конечно, она и раньше знала, какой профессор — педант, и как он повёрнут на том, чтобы каждая мелочь лежала правильно, но это всё равно удивило её. В небольшой квартирке, у каждой, даже самой ерундовой вещицы было своё, строго отведённое место, и это сразу бросалось в глаза с порога. На вешалке в коридоре было несколько крючков: на одном висел плащ, кожаный пиджак и пальто чуть теплее того, что прямо сейчас было заботливо снято с плеч Рида девушкой и интуитивно повешено на этот же крючок сверху. На крючке рядом висели шарфы. Атласно-шёлковые кашне и мягкие вязаные, рассчитанные на более суровую погоду, в которые мужчина укутывался зимой. На третьем крючке — большая сумка, сходу сказать о предназначении которой было нельзя, и чёрный зонт. Под вешалкой стояла немногочисленная обувь. Она не была расставлена по какому-то определённому принципу, но стояла ровно, по линейке, как первоклассники в первый учебный день. В особенности выделялась пара дорогих, чуть потрёпанных временем, итальянских туфель, начищенных до блеска. Профессор носил их нечасто, считая вызывающе церемониальными. И как отмечала Софи, если Рид всё же приходил в них в университет, значит сегодня не обойдётся без уморительно скучных торжественных мероприятий: будь то награждение лучших студентов семестра или общее подведение итогов года. Пока Софи судорожно дёргала ручки дверей, ища ту, что ведёт в спальню, мужчина устало повалился на бежевый диванчик в гостинной. Из-за достаточно высокого роста ему пришлось подогнуть колени, чтобы уместиться на мебели. Оценив его состояние, Софи быстро смекнула, что поднимать его сейчас, заставляя сменить геолокацию будет преступным кощунством. Зацепившись взглядом за светлую обивку дивана, а затем за туфли Бенедикта, девушка вспомнила о промозглой осенней сырости, с которой они столкнулись на улице. Пошипев над тугой шнуровкой, Престон таки удалось избавить Рида от обуви. Это ей ещё повезло, что профессор был не большим любителем классического делового стиля, так бы бедняжке пришлось мучиться, развязывая галстук, спасая мужчину от удушья. Неизвестно откуда она притащила чуть колющийся шерстяной плед и старательно укрыла им Бенедикта. Впрочем, учитывая, что спать профессор этой ночью планировал в одежде, едва ли слабая «колючесть» укрывного материала могла доставить ему даже малейший дискомфорт. С облегчением выдохнув, Софи стала задумываться о собственном ночлеге. Ей не нужно было доставать телефон и проверять время, чтобы понять, что сейчас уже глубокая ночь. Вызывать и ждать такси не хотелось. Тем более, Престон не смогла бы даже назвать диспетчеру свои точные координаты. Ведь как быстро адрес профессора влетел в одно её ухо, так же быстро он вылетел в другое, пока они добирались до его дома. Самым логичным решением сейчас было остаться ночевать у Бенедикта. В конце концов, она уже не была для него абсолютно чужим человеком, хоть и о значительной близости говорить было пока рано. В любом случае, девушка слишком устала за последние несколько часов, чтобы чересчур загоняться из-за нарушенных приличий. Чем она хуже профессора, который вот уже сорок минут, скрючившись, припеваючи спал на маленьком диванчике в гостинной? Проблема была только одна: в квартире мужчины не было гостевых комнат. А без разрешения Рида вторгаться в личное пространство его спальни было бы тотальным безкультурием и той самой нехорошей простотой, которая, как известно, хуже воровства. И никакая усталость не изменит этого факта. Дополнительных коек, раскладушек, раздвижных кресел или на худой конец надувного матраса так же обнаружено не было. Ну или Рид слишком хорошо умел всё это прятать от незваных гостей. Устраивать обыск в чужой квартире — было той ещё идеей, к тому же каралось законом. В этот самый момент Софи даже пожалела, что не проявила больше напористости и не убедила профессора продолжить отдых в спальне, ведь при таком раскладе она бы без зазрения совести заняла вмиг полюбившийся ей бежевый диванчик. Немного побродив взад и вперёд по комнате, стараясь не шуметь, дабы не нарушить драгоценный сон Рида, девушка приняла решение обосноваться прямо на пушистом ковре, занимавшем практически всю площадь гостинной. Она точно могла не переживать за своё здоровье и не бояться аллергии на пыль. Познакомившись с общей обстановкой жилища, можно было сделать вывод, что и ковёр профессор пылесосит не реже, чем раз в неделю. Впервые за долгое время Софи смогла спокойно поспать: ей не снились кошмары, она не просыпалась посреди ночи. Да, это был трудный день, она узнала информацию, с которой ей каким-то образом придётся свыкнуться и жить дальше. Принять его прошлое целиком, как данность, на которую она уже никогда не сможет повлиять. А иначе она рискует потерять дорогого ей человека. Престон давно завладело липкое сомнение, что Рид что-то скрывает от неё. Среди самых идиотских, или как говорят в культурных районах Лондона, крамольных предположений, были: связь с преступным миром, вторая семья и даже тайная работа в ФБР. А на деле всё оказалось куда проще, трагическая проза жизни. И то, что ситуация наконец прояснилась, даже радовало её в какой-то степени. В одном девушка была беззаветно уверена — Бенедикт ни в чём не виноват: ни в том, что Хлоя погибла, ни в том, что спустя пятнадцать лет он так и не сумел до конца оправиться, ни в том, что тогда принял решение полностью окунуться в работу и закрыть своё сердце от других на долгие годы, ни в том, что его фирменная холодность на деле являлась лишь надёжным заслоном от внешнего мира. Заслоном, который неумолимо разрушался как метал от коррозии с её появлением в его жизни. И Рид ничего не мог с этим поделать, сколько бы ни пытался противостоять самому себе. Едва ли завтрашний день будет легче предыдущего, когда Бенедикт протрезвеет и они с ним опять вернутся к этому разговору. И всё же сегодня, удобно разлёгшись на пушистом, мягком ковре в его квартире Софи чувствовала себя абсолютно счастливой. Это странное неправильное, не поддававшееся никаким объяснениям и доводам логики счастье складывалась сразу из нескольких слагаемых: из уже зародившихся в её груди и быстро крепчавших чувств к профессору. Из светлого спокойствия, настигавшего её, каждый раз, когда этот мужчина просто был рядом. Из ощущения безопасности, что он дарил ей. Рид буквально излучал эту дорогую и такую редкую в наше время человеческую надёжность. А ведь лучшее, что мужчина может сделать для девушки — подарить ей чувство уверенности. Это, кстати говоря, ещё и признак хорошего любовника, но сейчас не об этом.***
— Софи… — Тихий шёпот у уха. Девушка открыла глаза в комнате, уже озарившейся лучами утреннего света. Профессор сидел на корточках рядом, согнувшись к её лицу. — Доброе утро, Бенедикт. — Она беззаботно, потянулась, разводя руки в стороны. — Доброе. — Рид улыбнулся одними глазами, почему-то грустными, выражавшими вину или даже стыд, но в них почти не осталось вчерашней режущей боли, а последние её отголоски стремительно исчезали вместе с похмельем. — Как ты себя чувствуешь? — Спросила Софи, попутно пытаясь встать с пола. — Признаться, довольно паршиво. Голова раскалывается. Давненько я не совершал отважных алкогольных «подвигов». — Мужчина попытался пошутить, но голос выдал его неловкость из-за сложившейся ситуации. Заметив неуклюжие попытки девушки преодолеть гравитацию, он галантно протянул вперёд руки, поймав её ладони, бережно потянул на себя, помогая подняться на ноги. — Холодный душ помог немного взбодриться и привести в порядок мысли. Если хочешь, ванная по коридору направо. Я поменял с утра все полотенца, так что бери любое. В шкафчике над раковиной найдёшь новую зубную щётку.***
Девушка посмотрела на своё заспанное отражение. Для себя она обозначила это зрелище жалким. После быстрого душа Престон начала поспешно стирать остатки довольно вульгарного макияжа глаз, который, впрочем, ещё вчера казался весьма уместным. Как дальновидно было заранее положить в дамскую сумочку маленький бутылёк мицелярки, ведь обычной водой избавиться от остатков раздражающей косметики было бы куда сложнее. Софи ещё раз посмотрела в зеркало — теперь её физиономия шла красными пятнами от излишне агрессивной манеры умывания. «Ещё лучше!» — Раздражённо и по-детски обиженно проворчала она. Обтерев лицо сухим полотенцем, девушка слегка прокрасила только верхние ресницы старой тушью, спасительно завалявшейся во всё той же сумочке и покрыла губы тонким слоем перламутрового блеска. Выйдя из ванной комнаты и негромко прикрыв за собой дверь, Софи могла удивлённо наблюдать следующую картину: Рид, облачённый в поварской фартук поверх домашней клетчатой рубашки и серых джинсов, увлечённо колдовал над плитой. По кухне разносился пряный запах каких-то трав и специй. Каких девушка не знала, так как, к своему стыду не дружила с кулинарией. Зато профессор, кажется, только что в её голове получил последнюю галочку в списке черт «идеального мужчины». — Проголодалась? — Тепло произнёс Бенедикт, который просто не мог не заметить нетерпения, с которым лаборантка заглядывала через его плечо на сковородку. — Почти готово. — Победно заключил он, сбавляя газ.***
Приготовленная на скорую руку яичница с томатами и зеленью была просто превосходна, как и горячие тосты с сыром, как и свежесваренный, согревающий кофе со сливками. Как и тёплое по осенним меркам утро, встреченное ими нехитрым английским завтраком на балконе. — Я равнодушен к сладкому, всё, что удалось найти. — Сказал он, словно извиняясь за доставленные гостье неудобства, выкладывая на плетёный столик коробку с черничным зефиром и плитку горького шоколада элитной марки. Пока Престон допивала свой кофе, попутно отламывая кусочек шоколада, мужчина отодвинул от себя пустую тарелку и закурил. Последние двое суток Софи только и делала, что удивлялась новым, открывавшимся ей граням профессора: сначала коньяк в кабинете, потом экскурс в прошлое, незапланированная ночёвка, кулинарные таланты, а теперь ещё и сигареты? — Ты куришь? — Изумлённо поинтересовалась девушка. — Не то что бы курю, так… случается иногда. Осень — это пора, когда одинокие люди согревают замёрзшие сердца дымом сигарет. — Философски и всё же чересчур печально ответил Рид. ⠀ — Плохая погода — не повод для грусти! В этом тоже есть свои плюсы — домашний уют, пледик, горячий чай и хорошая книга! — Ход её мыслей показался профессору очень знакомым. Действительно, чью же извечную позицию она только что изложила? — Прости, Софи. — Неожиданно вступил мужчина. — Вчера я выпил, и что в разы хуже, сказал много лишнего, чего тебе никогда не нужно было слышать. Я был не в праве так себя вести по отношению к тебе. Много лет моя жизнь была очень монотонной, в ней не было ничего: ни чувств, ни эмоций, одна сплошная осенняя хандра, оставшаяся на месте давно вылеченной депрессии. Я привык к серому цвету. Привык, что он единственный на моей палитре. Привык, что ничего не радует меня равно так же, как ничего и не огорчает. Но встреча с тобой будто вдохнула в меня новую жизнь, заместо осточертевшей до невозможности старой, наполненной лишь воспоминаниями и сожалениями. И вот на палитре постепенно стали появляться и смешиваться друг с другом новые краски. Это приносило в мою душу сладкую надежду, звонкий, почти мальчишеский трепет, но вместе с тем ядовитые сомнения и страх вновь испытывать забытые чувства. — Он виновато опустил голову. — Я молю Бога, чтобы ты дала мне ещё один шанс, Моя девочка. — Великие классики учат нас тому, что не важно, что происходит в твоей жизни, не важно, что ты уже пережил, ты всегда можешь влюбиться. Ведь жить прошлым — это всё равно что идти по дороге спиной вперед: цели не видно, путь не доставляет никакого удовольствия и велик шанс свалиться в канаву. — Софи не знала откуда в ней взялась эта вселенская мудрость, но продолжила. — Жить нужно здесь и сейчас! Тогда мир будет ярче и не будет напоминать чёрно-белое старое заезженное кино. Однако я не хочу и не имею права влезать в твои отношения с Хлоей. Это была ваша любовь, ваша жизнь и ваша верность друг другу. Ты должен знать: Я это очень уважаю. — В её словах не было ни капли притворства и желания угодить. Престон говорила искренне, так, как чувствовала. — Софи… — Он помолчал с полминуты, формулируя мысль. — Я и раньше знал, что ты не просто умная, но и не по годам мудрая девушка, однако твоё великодушие восхищает и трогает меня. — Мужчина потянулся через столик, чтобы поцеловать девушку. Он только и успел сделать пару глубоких вздохов, пока её нежные ладони прикасались к его лбу в отчаянной, но не безнадёжной попытке смахнуть старые, загрубевшие воспоминания.⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ Спустя пол-часа они уже свободно общались на сторонние темы. — Софи, как думаешь, если я люблю погреться на солнце и могу полдня просидеть на своём балконе с хорошим видом — это старость? Не пора ли мне на пенсию? — Думаю, что твои попытки насладиться маленькими вещами не имеют со старостью ничего общего. Я не хочу льстить тебе, Бенедикт, но до старости тебе ещё ой как далеко, а до пенсии тем более! — Хмыкнула Престон, шутливо пихнув мужчину локтём. — И то верно! — Он улыбнулся ей широко и открыто, как уже очень давно никому не улыбался.***
Она хотела отказаться от этой важной для её фирмы командировки, но за разрыв контракта полагалась огромная неустойка. У Софи таких денег не было. Да и Рид настаивал на поездке. Она провела в Европе три месяца. А когда вернулась, увидела, что её любимый уже не встаёт с кровати. Впервые она так ясно осознала неотвратимость будущей потери. Бенедикт угасал на глазах. Боролся только ради неё. Старался не показывать насколько ему больно, мужественно терпел все процедуры.***
Она никогда не думала, что это может однажды кончиться: их тихая, спокойная и вообщем-то очень счастливая семейная жизнь. Софи годами пресекала все попытки мужа начать разговор на эту тему. А теперь профессор лежит на больничной койке, почти не помнит никого, старость и тяжёлая болезнь дают о себе знать. А она сидит рядом, держит за руку и, кажется, сотый раз повторяет, что они в больнице, не дома, что медсестра от них только что вышла, и что не нужно её звать в сотый раз. Она рядом, Его девочка близко, живая и тёплая — настоящая, обхватывает его лицо руками и держит над поверхностью, позволяя за себя цепляться. Её духи перебивают забившийся в нос запах больничной санитарии и лекарств. Мужчина шумно сглатывает, закрывая помутневшие серые глаза, в которых давно погас огонёк, что так ярко светил. Любимая жена целует его руку, стараясь сдерживать слёзы, но не слишком получается. — С… Софи. — Женщина поднимает глаза и видит что-то на подобии тёплой улыбки на губах Рида. Становится ещё больнее. — Не говори, тебе же больно. — Любяще гневается она, склонившись к его изголовью. — Бенедикт, я с тобой. Я здесь. Вернись ко мне. — Её голос как из-под толщи воды, едва слышный, достигающий ушей на уровне тихого шёпота посреди шума давно прожитых дней. — Софи. Я помню, что люблю тебя. — Вновь тихий кашель, но улыбку старается держать. — Позови медсестру. Позови, пожалуйста. — Хорошо, но это последний раз. — Бенедикт вкладывает последние силы, чтобы слегка сжать её ладонь. Когда спина жены удаляется, скрывшись за дверью, он навсегда закрывает глаза. Когда Софи с медсестрой зайдут в палату, Рида здесь уже не будет. Он будет стоять за плачущей навзрыд Софи и обнимать, пусть та и не почувствует. — Он не хотел, чтобы я видела, как он умирает. — Простонет она в пустоту.***
— Ты ведь была ещё относительно молода, когда похоронила дедушку. Почему не попыталась устроить личную жизнь? — Вопрос из уст дорогой внучки неприятно резанул слух, словно её всю кипятком ошпарили. Что за поколение? Какие только ценности родители вкладывают в их головы? — Элизабет, моя драгоценная Бетти. — Пересилив себя, старушка стала отвечать. — Я глубоко привязана к Бенедикту. Мы были вместе три десятилетия, и каждый день я слышала о том, что я самая лучшая, любимая. Твой дедушка одарил меня самым ценным подарком. Он сделал меня счастливой. Он был прекрасным человеком, восхитительным отцом, замечательным мужем и настоящим мужчиной. Рядом с ним я впервые почувствовала, что меня понимают и поддерживают, впервые я сама понимала и поддерживала. Впервые я много отдавала и получала столько же в ответ. С Бенедиктом я смогла стать взрослой и уверенной в себе. Перестала быть потерянной девочкой, вместо этого стала любимой женой и матерью. Даже уходя, он больше думал обо мне, чем о себе. И чувство моей любви к нему по-прежнему очень глубокое и проникновенное. Я очень счастлива, что испытала всё это и продолжаю испытывать, глядя как подрастают наши с ним внуки. Думаю, дедушка бы очень гордился тобой и твоими успехами в изучении гуманитарных наук. — Пожилая миссис Рид ласково потрепала сероглазую девчонку по голове.