Зелёный слоник. Альтернативная концовка

— Руки… И мертвые руки, и мой… Были там… Натирали, натирал… Натирал, натирал… Натирал, натирался… Все… Все, все… Бил… Натирал, бил…       Братишка стоял возле сидевшего в яме Пахома. Весь в крови. В крови убитого им только что капитана, который заставлял терпеть все эти унижения.       К ним относились как к ничтожным животным, если не хуже. Капитан приказывал петь для него яблочко, а охранника танцевать под эту песню. Пахом в тот момент совсем сошёл с ума: ускорил темп, неразборчиво исполняя песню, и танцевал в яме так быстро, как только мог. Братишка, стоявший тогда позади него, всё больше и больше удивлялся происходящему. Он с некоторым отвращением отвернул голову, но затем снова посмотрел на него. Понимая, что просто так это оставлять нельзя, он постарался его успокоить. В конце концов, ему это удалось, когда капитан вновь решил поиздеваться над ними. Он спрашивал Епифанцева: — Кто был командиром Северного соединения? И какие силы были основные, Северного соединения японского императорского фронта в 1943 году? — Чапаев, — ответил Братишка, не вникая в суть вопроса. Может, он и знал ответ, но в данной стрессовой ситуации думал только о том, как свалить отсюда. Он пытался сдерживать себя, чтобы не разрыдаться на глазах у капитана. У каждого, даже у человека с сильным характером, к которым вполне заслуженно причислял себя Владимир, есть свои пределы. — Какой, блядь, Чапаев?! Какой, блядь, Чапаев?! — кричал капитан. — А кто, блядь? Кто-о-о-о, бля?! — Братишка не выдержал и разрыдался, отворачиваясь от сердитого капитана. — Так ты, блядь, жрать хочешь? — вдруг и беспричинно спросил капитан, неожиданно закончив лекцию. — Да. — Посри, — сказал между тем Поехавший, до этого не встревавший в их разговор. — А у меня есть блядь с собой пожрать. — Дай, бля! Ну дай, бля! — взмолился Братишка. — Хуй, блядь, будешь сосать? Хуй, блядь, будешь?       Для Братишки являлся немыслимым тот факт, что кто-то из его окружения может сосать хуи. Он не был готов к этому и вряд ли смог бы жить после подобного. «Я нормальный, блядь, нормальный!» — убеждал он себя. Однако сидевший рядом с ним лейтенант был абсолютно поехавшим, и вряд ли для него это будет большой проблемой. К тому же Братишка и до этого считал его пидором, а поэтому отдал Пахома во владение капитана. — Пусть он сосёт, блядь, я не хуесос, я не буду хуй сосать. Пусть это… говноед, блядь, сосёт хуй.       Поехавший старался сопротивляться, ведь мать запрещала ему сосать хуи. Но капитан расстегнул ширинку и насильно заставил его сделать это. Братишка помогал капитану, подталкивая голову Пахома, чтобы член как можно глубже проникал в его глотку. Владимир ругал Поехавшего за то, что он хуесос, лишь бы капитан не переключился на него. Ведь он понимал, что сам обрёк Пахома на то, что считал отвратительным.       Дальше всё произошло как в тумане. Братишка набросился на капитана, избивая его до крови. Содрав с него и себя одежду, он изнасиловал его, размазывая по его спине кровь. Минуту назад он презирал Поехавшего, когда тот сосал хуй, а теперь насилует умирающего человека, как бы ни странно это не казалось со стороны. Едва дышавший капитан подавал слабые признаки жизни. Братишка завершил его мучения, вырвав из шеи трахею. — Играй… пой… — без эмоций сказал Епифанцев, приставляя трахею к лицу Пахомова…       Вспоминая всё это, Братишка не мог поверить своим действиям, своим мыслям. Сейчас он не сдерживал рыдания, оставшись наедине с Поехавшим. Столько боли, страданий, унижения… он думал, что покончит со всеми проблемами, убив своего самого главного врага — этого жестокого капитана, однако проблем стало ещё больше. Рано или поздно о случившемся узнают, и у Братишки будут куда большие неприятности. Ему не хотелось думать об этом, не хотелось больше страдать. Хотелось просто жить, как и раньше, пока он был ещё юным, не знавшим подобных проблем, пока был свободен. Но сейчас его свобода, а вместе с ней карьера и желаемая спокойная жизнь оказалась под угрозой. Оставался единственный способ покончить со всем.       Братишка взглянул на Поехавшего, которого вообще не беспокоило происходящее. Он находился в каком то своём больном мире, неадекватно воспринимая реальность, бормотал несвязный бред и ползал на четвереньках по полу. Его пустой взгляд не выражал ничего: никаких чувств и эмоций. Он не понимал ничего. Не понимал, где сейчас и что будет дальше. А ведь при первой встрече с Братишкой Пахом вёл себя более-менее нормально. Конечно, нёс полнейшую хуйню про какую-то молофью, рассказывал ахуительные истории, но с ним ещё можно было поговорить. Пахом принимал всё сказанное другими, но в то же время по-своему растолковывал для себя их слова. Теперь же он потерял рассудок полностью. «Получится ли хоть что-нибудь вразумить ему? Хоть что-нибудь. Чтобы он понял, в какой мы жопе», — подумал Братишка, присаживаясь напротив Поехавшего.       Взяв себя в руки, Владимир схватил его за пиджак и посмотрел ему прямо в глаза. Ничего. Абсолютно ничего… — Я УБИЛ ЕГО! ЁБ ТВОЮ МАТЬ, ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ? Я УБИЛ ЕГО. Я его убил, бля… — Ты хороший… Лесовичок, ты хороший, ты хороший… Хороший… — успокаивал тот Епифанцева.       Значит, с ним ещё можно в какой то степени разговаривать. Но есть ли в этом смысл? Слова Пахомова успокаивали, ведь он, похоже, говорил от чистого сердца, однако не стоит верить в слова сумасшедшего, интеллект которого можно сравнить с интеллектом ребёнка. Он часто вспоминал о матери и отце, старался угодить им и следовать их советам, а очередного офицера принимал за братишку. Дружба для него оставалась главным стимулом в жизни. Определённо, это поведение походило на поведение беззащитного мальчика.       Разочарованный Братишка прислонился к доскам — или как это там назвать — и взял длинный, острый нож, взявшийся непонятно откуда. Он уже всё решил. Нужно просто вскрыть вены. И никаких проблем.       Пахом, сидевший в яме у ног Епифанцева и смотревший до этого в пустоту, повернулся к Братишке. Увидев в его руке нож, он закричал: — Братишка! Бра… братишка! Что ты делаешь-то, братишка? — Заткнись, блядь! — кричал Епифанцев, рассердившись, что его отвлекают. — Ты блядь хоть что-нибудь понимаешь, мудак?! Нихуя ты не понимаешь! — Братишка!.. он тебя бил… стукал тебя… — Кто блядь?! — Капитан-то… капитан тебя больно стукнул… — Не он блядь! А я! Я убил его! — Успокойся, браток, успокойся…       Епифанцев продолжал держать лезвие ножа в нескольких дюймах от своей левой руки, чувствуя, что не может сделать этого. Неужели слова этого поехавшего на него повлияли? — Браток… — Какой я тебе браток, блядь?! — Бра… братишка! Всё у нас хорошо будет. И у тебя хорошо будет. И у меня… мать мне всегда говорила… — Что мне твоя мать-то?! — Ну что ты кричишь-то? Успокойся, братишка. Всё, всё хорошо будет… хорошо, всё хорошо…       Пахом выбрался из ямы и принялся чистить ноги Братишки от крови капитана. Желание покончить с собой отпало, и Епифанцев откинул нож в сторону. Наблюдая за действиями Поехавшего, его охватил гнев. — Блядь, съебись от меня! И без тебя справлюсь. — Да я же тебе помочь. От чистого сердца помочь. Друзьям всегда помогать друг другу… всегда… — Я блядь тебе не друг! — кричал Братишка, вытирая кровь тряпкой, которую отобрал у Пахома. — Я блядь всех сейчас ненавижу. Пидорасы обдолбанные, блядь, хуесосы… — ругал он кого-то. — Ёб твою мать, блядь. Никогда… никогда больше на губу не сяду. Слышишь меня?! — крикнул он, обращаясь к Пахому, сидевшему в футе от него. — Хуй блядь я ещё здесь останусь! — Правильно! Мы вдвоём тута сидим… сидим, сидим… — Сидим, блядь, и что?! — Больше мы здесь… нам здеся… нечего нам здесь делать больше!.. — Блядь, наконец-то ты хоть что-нибудь понял, мудак.       Услышав шаги, они обернулись. К ним приближался охранник. Заметив труп капитана, он недолго рассматривал его с явным наслаждением человека, давно желавшего кому-либо смерти, затем подошёл к ним. — Вы живые? Живые, суки? — спросил он, по очереди осматривая каждого с ног до головы. — Живые, блядь! — крикнул Братишка, бросив тряпку, так и не очистившись до конца от обилия покрывавшей его крови. — Мудаки. Идём. За мной идём, свидетелями будете! — охранник потянул за собой Епифанцева, но тот оттолкнул его. — Я уже не человек, блядь, я зверь нахуй! Видишь, что я с капитаном сделал?! Видишь?! — Без хуёв! — дружелюбно ответил тот. — Спасибо тебе! Мне последний час оставался. Я в долгу не останусь! Пошли! Свидетелями будете! Я полковник! — Какой ты нахуй полковник?! — Братишка схватил охранника за воротник и был в шаге от повторения своей ошибки, но тут Пахом воскликнул: — Браток! Ты не такой! Ты хороший! Братишка!..       Поехавший оказался прав. Не следовало допускать ещё одной смерти. Он не убийца, это обстоятельства вынуждали убить капитана. Нельзя убивать. Больше никого нельзя убивать. Братишка отпустил охранника. — Пойдём за мной! Я полковник! Я стану полковником! Свидетелями будете! Пошли! — Блядь, а кто меня говно чистить вилкой заставлял?! — гневно спросил Епифанцев. –Ты, блядь! — Да что же это… это прежде! Сейчас по другому! — А что сейчас поменялось? — Нихуя! — Вот именно, блядь. Хуй тебе! — Да я что? Я же не много времени требую! Совсем не много! Что вам стоит? — Аа, хуй с тобой! Пошли! — Идём! Идём! Свидетелями будете.       Охранник пошёл в другой конец помещения. Братишка последовал за ним, но заметил, что Поехавший не двигается и продолжает сидеть, махая перед собой руками. — Что ты сидишь-то? Встань! — сказал Братишка. — Встань, пошли!       Пахом услышал Братишку и с трудом поднялся на ноги, опираясь на стену. — Блядь, мудак! Хули ты такой жирный?! Ты абсолютно поехавший, парень! Ты можешь двигаться быстрее? — Тебе легко говорить, такому кабану то… — выдавил из себя Пахом. — Оох… — А сам то ты не кабан что ли? — нервно рассмеялся Братишка. — Кабан, кабан… — Поехавший постепенно приходил в себя, и они вместе пошли к охраннику.       Пахом выглядел уставшим и измождённым. Скорее всего от сильного стресса, который для него оказался большим испытанием. Поэтому он вновь присел возле стенки, где стоял охранник. Братишка стоял и ждал действий охранника, явно выжидавшего, когда на него обратят внимание. — Сейчас я вам всё расскажу! Всё покажу… всё объясню… — начал охранник свою речь. — Я на лошади. Вы на белых конях, и я на белом коне. А потом на бал. А потом салют… салют, в нашу честь, — он размахивал руками, делая жесты, то подходя к Братишке, то к Поехавшему. — Сначала на парад, потом в Дом офицеров пойдём. Бал будет. Пиво. Салют. В мою честь салют. Я полковник и вы — на белых конях. Посмотрите, какая у меня форма! Посмотрите, какие у неё звёзды! Я её ещё никому не показывал. Только вам покажу. Посмотрите! — он показал им форму, до этого висевшую у стены на вешалке. — Это моя парадная. Специально сшил! Посмотри, не бойся! — обратился он к от чего-то кашляющему Пахому. — А погоны, блядь? — спросил Братишка, понимая, что и охранник сошёл с ума. Что за хуйню он несёт? — Погоны? Я их поменяю! Вот они, погоны. Вот! — охранник показал погоны полковника. — Настоящие! Видите? Полковник. Я полковник. Я их на парад одену. Это моя форма. Самая чистая.       К удивлению Братишки, охранник подвинул и встал на стул, который стоял поблизости. Высоко повесив форму на узкой трубе, он привязал к ней и тонкую белую верёвку, завязанную в петлю. — Что ты кашляешь? — спросил охранник Поехавшего. — Вот пойдём в Дом офицеров, пива выпьем — и кашлять не будешь, — сказал он, надевая петлю на шею. — Я, с кортиком, на белом коне, командую парадом! Я в звёздах! Я на белом коне! Я полковник! Я командую парадом!       Всё это время кашлявший Пахом подползал к стулу и пытался выбить его из-под ног охранника зачем-то взятой ранее трахеей капитана. Наконец, это у него получилось. Стул упал, освобождая пространство под полом, а петля затянулась сильнее, перекрывая охраннику способность дышать. — Я командую парадом! Я в звездах! — едва различимо выдавливал из себя охранник последние слова.       Наблюдая и охуевая над всем происходящим, Братишка в очередной раз убедился, что все здесь поехавшие. Капитан, охранник, Пахом. Возникло ощущение, что он тоже сходит с ума. Такое странное ощущение сложно описать словами. Кажется, что ты чего-то не понимаешь, упускаешь что-то из виду и заблуждаешься в обыкновенных вещах. Братишка находился на грани. Он не знал, обезумел ли он уже, или безумие только начинается.       Обездвиженное тело охранника висело в трёх футах над полом. Поехавший молча лежал и смотрел на покачивавшийся труп. — Полко… Ахахахахахаааа! — жутко засмеялся он, не отрывая от него взгляда. По спине Братишки побежали мурашки. — Вставай, — сказал он. — Нужно сваливать отсюда.       Епифанцев не мог бросить Пахома, хотя за всё время их знакомства Поехавший сильно его заебал. Его дурацкие истории, странные мысли. А потом «сладкий хлеб», разбросанный по всей камере. Он обосрался, но никто, казалось, не замечал этого, не обращал внимания, кроме Братишки. Как можно не обращать внимания на подобные вещи? Или здесь они были в порядке вещей? А ведь Пахом когда-то был нормальный. Раньше Владимира не посещали мысли об этом. Пахом сошёл с ума в армии, иначе он бы не дослужился до лейтенанта. Это место меняет людей. И сейчас оно меняло Братишку… — Нет, нихуя, я нормальный… — тихо сказал он сам себе. — Я нормальный, твою мать… нормальный. Это они все, блядь, поехавшие. Но не я. Не я. — А? — Поехавший расслышал голос Братишки. — Я не тебе! Я сам с собой общаюсь! Неужели не ясно? — А… Братишка… я спать хочу… — Пахом перевернулся на полу лицом вниз, прикрываясь воротником пиджака. — Не спать! — крикнул Братишка. — Нам блядь сначала отсюда живыми убраться надо!       Епифанцев всегда считал себя справедливым и честным человеком. Конечно, на гауптвахту его посадили не просто так, а за дезертирство, однако он не жалел об этом. Это не армия, это ад. Научить здесь могут разве что чистить говно, но это вряд ли поможет в обороне страны. Поэтому дезертирство, каким бы грязным поступком ни казался со стороны, оставалось единственным верным решением, по крайней мере так могло показаться сначала. У него бы обязательно всё получилось, если бы его не спалили собственные товарищи, которым он доверял.       Совесть не позволила Братишке бросить Поехавшего. Он проявлял к нему сострадание и хотел помочь. «Его можно вылечить, как и любого другого поехавшего», — к этому выводу пришёл для себя Владимир. Он поднял на ноги тяжёлое тело Поехавшего, который действительно собирался спать. — Не спать, сука! Хули ты думаешь, всё кончено, блядь? — Братишка обхватил с трудом передвигающего ногами Пахома за плечи и повёл к выходу. — А нихуя не кончено. Здесь у нас нихуя не кончено. Сейчас другие придут, пизды получим… — Как фуфелы, — пробормотал Поехавший. — Да, блядь, как два фуфела! Ёбаный насрал, какого хуя ты так воняешь?! Пиздец. — Под струю… — Нет времени под струю идти. Раньше полно времени было, а сейчас нет его. Понимаешь? Понимаешь, сука? Мудак. Поехавший. Ты можешь быстрее? Быстрее, блядь! — Спать хочу. — Спать хочешь? А я не хочу? Как думаешь, а? Твою мать, думаешь ты лёгкий?! Легко тебя таскать?! — Братишка… Ты хороший… — Да я хороший, такой, да. Что дальше-то, а? — Мы с тобой… мы друзья с тобой… — Ладно, ладно, блядь, друзья, — Братишка не верил своим словам, но точно чувствовал привязанность к Поехавшему. Он не считал его другом, однако уже понимал, как с ним общаться, поэтому для него мог сказать всё, что угодно, чтобы тот не докапывался до него лишний раз. Их общие страдания, боль, а до этого длительное совместное времяпрепровождение и разговоры связывали их. Со временем ко всему привыкаешь, даже к поехавшим. — Друз… друзья, братишка… — Заткнись, бля, дверь. Тихо, там люди могут быть.       Они добрались до приоткрытой двери, ведущей в длинный освещённый коридор. Братишка отпустил Поехавшего, неуверенно стоявшего на ногах, и выглянул из-за двери. Оглядевшись, он убедился, что рядом никого нет, и, снова подхватив Пахома, они побрели по коридору к последнему выходу. К свободе. — Браток, а хочешь, я тебе историю расскажу? Ну, про кирпичи-то… — Да как же ты меня заебал… — закатил глаза Братишка. — Тогда ты быстрее пойдёшь? — Да, да, братишка… — Ну ладно. Рассказывай, как ты там кирпичи таскал… — Ну… у нас в деревнях-то было всё… оох… отец мой, молодой тогда был, ну, как молодой… — Не старый, бля. — Правильно! Вот отец мой кирпичи таскать заставлял… — Нахуя? — А для чего, блядь, кирпичи таскают? Баню строили новую, кирпичи для печушки… для печенюшечки-то… ну, отец её печкой тогда называл… — Угу. — Я блядь, тачку опрокинул, ну… с кирпичами… — И что? — Отец меня и отпиздил. Ну, я тогда ещё мелким был… — Ахуенная история просто. — Ну… хочешь я тебе хорошую историю расскажу? — Тихо, бля, кто-то идёт.       Впереди доносились быстрые шаги и мужские голоса. Братишка завёл Поехавшего за угол и закрыл с отвращением ладонью его грязный рот, потому что по собственному опыту помнил, как долго Пахом может не умолкать, даже если несколько раз попросить об этом. А ещё он помнил, как тот жрал говно. Поехавший не издал ни звука, когда мимо них прошло трое весело болтавших о чём-то солдат, не заметивших прятающихся друзей. Солдаты ушли на приличное расстояние, и Владимир отпустил Пахома. — Фух, бля, пронесло… пиздец…       Вновь осмотревшись, Братишка повёл Поехавшего дальше по коридору. — Про зиму-то мы с тобой… — напомнил Пахом. — Давай уж, рассказывай. — Ещё на срочной мне… ну, подшутили надо мной в общем… я спал, а… потом проснулся уже на морозе. В снегу. Совсем голый, без трусов, без носков… — Пиздец, и это хорошая история у тебя, да? — Ну, дальше-то… два пальца на ногах отморозил, один на руке. Простудился, лечился потом. Но я бы, бля, там… окочурился бы я там, понимаешь? Если бы не помогли мне тогда… — Кто помог? — Да я, бля, не помню уже… не знаю, даже, почему… — Ну меня ты, бля, случайно не забудешь, что я тебе помогаю тут? — Нет, нет, братишка! Ну что ты, братишка! Мы ж друзья с тобой… друзья не забывают друг друга. Никогда не забывают… — Ну я тебя тоже вряд ли забуду. Бля, забудешь тут… Ладно, ты же можешь идти быстрее? Можешь? — От чего не могу, ну, если попробовать…       Пахом ускорился и пошёл более быстрым шагом, чему Братишка искренне обрадовался. Теперь сомнений в побеге не оставалось, потому что у него есть план, а с Поехавшим проблем больше не будет, если он ничего не выкинет по дороге.

***

      Спустя некоторое время Поехавший и Братишка оказались за границами гарнизона. Запыхавшиеся от длительного бега, они сели на холодную траву посреди леса. В небе горели звёзды и ярко светила луна, но свет её не проникал сквозь тесно стоявшие сосны. В силу вступали законы поздней весны, однако тепла ещё не было и в помине. Братишка только сейчас осознал, что всё это время они ходили без штанов и трусов. Так и замёрзнуть недолго. Однако Братишка вспомнил рассказ Пахома, когда тот оказался в подобной ситуации. В отличие от их случая Поехавший сидел на морозе зимой, но всё-таки он выжил, а значит и у них имеются для этого все шансы. К тому же, единственное что может случиться, так это простуда или что-нибудь в этом роде. — Сколько сейчас градусов-то, не знаешь? — спросил Поехавший. — Так, примерно, можешь почувствовать? — Градусов пять… — ответил Братишка. — Пять, семь… какая нахуй разница? — Мне вообще-то всё равно, сколько сейчас градусов… — Блядь, сиди, помолчи тогда, пожалуйста…       После они долгое время сидели молча, раздумывая о том, как быть дальше. Вернее, думал только Братишка. Кто его знает, что происходит в голове у Поехавшего. Тишину ночи нарушали ночные птицы, шелест листвы деревьев и тяжёлое дыхание наших друзей. Вот что-то прошуршало сзади, и неведомый зверёк прошмыгнул между ног. Укутываясь как можно теплей в свою длинную форму, Епифанцев подумал, стоило ли дальше беспокоиться о Пахоме. Ведь тогда придётся заботиться о двоих: раздобыть пищу, одежду, жилище… он сомневался, сможет ли обеспечить себя самого, а с Поехавшим проблем будет вдвое больше. «Ну и как я голым-то буду одежду искать? — недоумевал Братишка. — Где жить, бля?..» — Что ты такой грустный-то, братишка? — спросил Поехавший. — А хули мне весёлым быть? — спокойно ответил он вопросом на вопрос. — Ты не переживай, братишка, всё хорошо у нас будет! А хочешь, я тебе спою чё нить? — Нет, бля, пожалуйста, не надо… Что ты делать то собираешься? О чём ты вообще думаешь? У тебя есть мысли? — Да всё у нас хорошо будет! Ну, придумаем что-нибудь. — Вот я тебя и спрашиваю, что ты об этом думаешь! — Да ничего… ничего… я не знаю, братишка. Сложно всё… всё сложно… — А ты что хотел, блядь, чтобы всё было легко и просто? А нихуя, — ухмыльнулся он. — Ну… ну… а ты-то о чём думаешь, братишка? — В больничку тебя надо. Для поехавших. — Что ты… ну что ты такое говоришь, Братишка? — А ты себя что, нормальным считаешь? — Да я не знаю уже ничего… — Вот именно, бля, что не знаешь. И я не знаю. Пиздец. Блядь, я жопу себе сейчас отморожу, — сказал Братишка, поднимаясь. — Уже не чувствую, блядь. Поднимайся!       Пахом вновь послушался своего братишку и уже стоял на ногах. Двигался он уверенно — увереннее, чем раньше. В ночной темноте никто не заметил, как каждый из них дрожит от холода. Братишка дрожал ещё и от волнения с примесью страха. Да, он признался себе, что ему страшно. Тревога от неизвестного будущего не давала покоя. Каждый порой боится неизвестного, чего-то плохого, что может произойти в любой момент. Их вполне могут поймать, и уже тогда вряд ли они смогут справиться с этим. Тогда уже не будет ни желания ни сил бороться против жестоких побоев и наказаний. Тогда это будет верная смерть или тяжёлая жизнь. — Да, придумаем что-нибудь, — пробормотал Братишка. — Пошли! — сказал он Пахому и направился дальше в лес, ещё не определившись с дорогой. — Ты мужик здоровый, ты убежишь, а я в лесу тут буду сидеть… — начал было Пахом. — А для чего мы, думаешь, сбежали оттуда? Чтобы в лесу сидеть? — Ну, да я не о том… — О том, бля, о том! Если сейчас не пойдёшь, и правда в лесу одного оставлю. — Ну хорошо, братишка, раз уж ты говоришь… — Пошли!       Поехавший простоял ещё с минуту, что-то раздумывая. Братишка медленно шёл, не оборачиваясь в его сторону, спотыкаясь от веток и корней деревьев, царапающих босые ноги. — Братишка ты мой, братишка! — тихо сказал Пахом и последовал за ускользающим в темноте силуэтом.