«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» — М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»
Раскольников уже третий час сидел за столом в квартире Разумихина, которую они теперь нанимали вместе. Так и платить было проще, и работать быстрее. Квартира эта была простая, не то чтобы уютная, но вполне сносная, не давящая одним своим существованием, как каморка, в которой ютился раньше Раскольников. «...а я и не верил, что всё может наладиться. И болезнь моя, кажется, совсем почти закончилась. Надо же, я ведь и правда верил, будто убил старуху. Разумихин сказал, что она жива-здорова, и сестра её тоже. И как только эта гадость пробралась в мою голову? И отчего я так поверил ей? Это всё моя теория, я и сейчас не оставил её. До сих пор верю. Но сам с ней справиться не способен. Не имею права, вот и всё. Может, и к лучшему. Сейчас, кажется, всё очень даже хорошо. А если бы не Разумихин, совсем сошёл бы с ума, наверное. Бросился в реку. Я думал, желал, но не верил, что получится... А теперь Разумихин ни одну мою тёмную мысль ко мне не подпустит. Даже когда его и в комнате нет, всё равно запрещает думать о том, отчего мне и сейчас плохо становится. Только по ночам от мыслей никакого отбоя нет. Но не спать же мне с Разумихиным...» Родион действительно боялся себя больше всего остального, хоть и не признавался в этом никому, заведомо зная, что они простят его и его мысли, но снова будут напуганы, а потому только думал иногда по ночам о том, что именно он однажды станет той силой, которая снова перевернёт всё с ног на голову, снова заставит мучаться мать, Дуню, Сонечку, Разумихина и всех, кого они призовут на помощь, не умея справиться самостоятельно. Иногда состояние это доходило до того, что Раскольников начинал вдруг искренне верить, что не сможет жить спокойно и счастливо, и всё, происходящее сейчас, лишь маленький остров, затишье перед бурей, в которой однажды будет виноват он сам. В такие ночи на него снова находило прежнее его состояние, Родион доходил почти до исступления, зажимал рот руками, боясь случайно позвать на помощь, плакал по несколько часов подряд и метался по кровати, будто все мышцы его поочерёдно сводило судорогой. Разумихин застал его в таком состоянии лишь единожды, о чём Раскольников сильно жалел, хотя Дмитрий Прокофьич действительно помог ему успокоиться и прийти в норму куда быстрее, чем когда Раскольников пытался справиться сам, но совесть душила Родиона за то, что и в таком счастьи и благоденствии он снова возвращается в эти страшные состояния, не в силах в полной мере радоваться установившемуся спокойствию. Разумихин только гладил его по волосам и говорил какие-то слова, на которые Раскольников был не в силах обращать внимание и которые вспоминал наутро какими-то обрывками, не имеющими соверешнно никакого смысла. «И Дуня с матерью теперь в порядке. Разумихин нашёл им квартиру. Маленькую, большая им ни к чему, они уже привыкли ютиться в двух комнатах. Уверен, Дунечка с Разумихиным поженятся. Если не сейчас, то через год или два точно. Я по его взгляду сразу всё понял. И Дунечке он нравится. Я даже рад, только бы всё сложилось хорошо, как надо. Им вместе хорошо будет, так и проживут в любви до самой старости. Стану нянчиться с их детьми, глядишь, тоже счастлив стану. Сонечка и не знала о моей болезни, ей говорили, я простужен сильно, не пускали. Как она теперь? Я её, кажется, с месяц не видал. Как приехал к Разумихину жить, так и виделся с ней в последний раз. Может, и к лучшему. Она ещё к жизни вернётся. А я её только вниз потяну, мне та любовь неведома, какой она достойна. Святая. Пусть молится за меня, мне и того достаточно. И я молиться стану. Когда смогу сам из дома выходить, сейчас только с Разумихиным или с Дунечкой. Мать боится со мной вдвоём выходить.» Идея Разумихина о книгоиздательстве так захватила всю семью Роди, что Дмитрий Прокофьич даже смущался по временам, особенно когда счастливая наладившимися делами сына Пульхерия Александровна снова начинала восхищаться и задумкой Разумихина, и им самим. «Я и забыл совсем, что за переводом сижу. Ну, успеется. Разумихин вернётся и уже не до размышлений будет. Он что-то принести обещал, улыбался загадочно. Только бы не выдумал чего. Как легко у него всё вышло. Ему только поддержка нужна была, моя да Дунечки. Он для нас, что угодно сделает, давеча даже в драку ввязался с мужиком каким-то прямо на улице за слова его про Авдотью Романовну. Точно любит её, хорошо бы, если бы всё сложилось, как надо. Сейчас всё небыстро, да нам и торопиться некуда. У нас теперь впереди целая жизнь. Я иногда вдруг думаю, что счастлив. Теперь всё затихло, успокоилось. Только Разумихина не хватает, он обещал через два часа вернуться, ещё четверть часа ждать. Успел бы до дождя, я теперь в грозу сознание теряю, если один остаюсь. Они так и не решили, что случилось со мной и почему поверил я, что и правда всё не сон и что я старуху топором зарубил. А я верил. Потому что видел всё и никак не мог забыть, смешал одно с другим и не мог разобраться, что правда, а что выдумка. И молчал. Долго молчал да прятался, боялся, что узнают. А отчего же нельзя было им знать, я и сам до конца не понял. Стоило рассказать. Сразу рассказать. Даже если бы и правда зарубил Алёну Ивановну нужно было сразу рассказать, чтоб не мучиться. И с чего решил я, что могу справиться сам? Я и теперь сам не могу. Нельзя больше одному, не верю себе совсем. Вот и сейчас, может, и не сижу уже, а ушёл куда-нибудь. Вдруг стою у квартиры Сонечки? Она теперь в другом месте живёт, не знаю где. И не стану узнавать, как узнаю, тотчас же пойду. А я и на то тоже права не имею. Если сжалится, сама придёт, а без того не стану ей жизнь отравлять. Разумихину со мной тяжело, а ей ещё тяжелее будет, пусть живёт счастливо, как заслужила.» О том, что Раскольников считал, будто совершил убийство, узнали очень нескоро, узнали случайно, когда Родион прокричал своё признание в бреду. Как подступиться после этого к разговору Разумихин не знал и даже не заходил к Раскольникову целый день, чтобы только не проболтаться как-нибудь необдуманно. Но разговор всё-таки состоялся, долгий, постоянно то вспыхивающий ярким огнём, то холодеющий до страшных колкостей. Но Разумихин вытерпел, справился и смог убедить Родиона (не без помощи Настасьи, видевшей старухину сестру, Лизавету, несколько раз за время болезни Родиона), пообещал сводить его на квартиру к Алёне Ивановне (хотя, туда они всё-таки не пошли из-за продолжавшейся болезненной мнительности Роди и внезапной уверенности, что всё это подстроено так, чтобы именно там и поймать его), что он не убил никого, что вся история ему только приснилась. В ту ночь Дмитрий Прокофьевич просидел с плачущим в беспамятстве Раскольниковым до самого рассвета. Всё разом обрушилось с плеч Родиона, введя его в почти истерическое состояние. Утром он долго просил прощения и умолял Разумихина уйти. «Я ведь сам пришёл к Разумихину. Поздно пришёл, а его и дома не было. И отчего я не ушёл? Вероятно, тогда уже понял, что излечился. А Разумихин со мной всю мою болезнь просидел, и когда я в бреду был, и когда убегал, и когда говорить с ним не хотел. Всё высидел. Вот и я тогда остался сидеть на лестнице вот у этой самой двери. Тогда и решили, что я здесь буду жить и переводы делать, пока Разумихин по издательствам бегает. У него переводы скверные выходят, язык у него грубый, я и за ним исправляю. А он и сам знает, потому старается мне почти всю работу доверять. А по ночам не разрешает сидеть, хотя я ему говорил, что так быстрее вышло бы. Да он свечу отбирает и бумагу с пером прячет.» Спустя пару месяцев Раскольников стал замечать, что иногда и сам тянется к Разумихину, постоянно находящемуся рядом, нарочно задаёт ему вопросы о работе, лишь бы Дмитрий говорил; Раскольников слушал, подложив ладонь под щёку, даже вставлял какие-то короткие комментарии, что-то спрашивал, отчего Разумихин, только больше расходясь, продолжал рассказ. Разумихин, обретя семью, стал, казалось, сильнее и ещё вдвое бойчее, совсем не пил, постоянно был занят делом и с такой искренней преданностью защищал их дело, как и саму семью Раскольниковых, что от одного его присутствия в комнате появлялось ощущение, что всё будет хорошо, потому что человек этот готов был один держать в своих руках абсолютно всё, лишь бы остальные были счастливы. Пока был в их жизни Разумихин, ничто не могло разрушиться окончательно.***
Раскольников уже третий час сидел за столом в квартире Разумихина, которую они теперь снимали вместе, глядя на лист бумаги с начатым переводом и думая о чём-то своём. — Убили! — раздался женский крик с лестницы, и Родион вздрогнул, испуганно оборачиваясь к двери. — Негодяи! Да что ж он вам сделал? Убили! На лестнице тут же поднялся шум, крик, кто-то побежал вниз, громко стуча ботинками по ступеням. Раскольников, не успев ничего осознать и решить, выбежал за дверь прямо так, в одной рубашке и босиком. — Что случилось? — спросил он у проходившего мимо вниз по лестнице мужчины, живущего двумя этажами выше, и оглянулся по сторонам. —Убийство, — равнодушно пожал плечами мужчина и прошёл мимо. — Такой человек и убили, убили! — продолжал вопить женский голос в самом низу лестницы. Родион вернулся в квартиру, наспех натянул ботинки и выбежал прочь из квартиры, слушая одну только мысль «надо бежать» и даже не осознавая её до конца. Октябрь подходил к концу, и в одной рубашке Раскольникову стало холодно ещё до того, как он вышел на улицу, но возвращаться Родион не стал, совершенно забыв обо всём и ничего не чувствуя от страха. На улице толпился народ, за день заскучавший и сбежавшийся на крик единственное чтобы хоть как-то развлечься. Будто ведомый кем-то Родион стал пробиваться через толпу, что-то шепча. Но в центре толпы, куда в конце концов смог протолкнуться дрожащий Раскольников, оказалась только кричащая об убийстве и причитающая женщина; со всех сторон её пытались расспросить люди, а она только плакала и повторяла одно и то же «убили, убили». Тяжело дышащему Родиону пришлось ждать, как ему казалось, несколько часов, прежде чем женщина набралась сил и, растолкав окружавших её людей, повела всех из двора, утирая слёзы грязным платком. Но и там, прямо у входа в арку снова толпились люди. Они стояли плотно, вжимаясь в плечи и спины друг друга, лишь бы разглядеть убитого получше. — Мёртв, да мёртв же, вы посмотрите сколько крови, не будьте дураком, милостивый государь, не глумитесь над трупом! — и здесь толпа галдела и спорила, что только сильнее напугало Раскольникова, у которого от напряжения и страха на висках выступил пот. Он снова стал пробиваться в центр толпы так отчаянно, словно точно знал, о ком идёт речь; недовольные зеваки ругались на него и хватали за рукава, так что даже надорвали один из них. Ввалившись внутрь кольца толпящихся, Родион замер на мгновение оттого, что дыхание его сбилось, а в глазах потемнело. Очнулся он только когда недовольные его настойчивостью зеваки стали тащить его обратно, чтобы выкинуть прочь. Но Родион наконец опустил взгляд на подмёрзший тротуар и крупно вздрогнул, тут же вырываясь из рук тащивших его мужиков. Слух Родиона, казалось, совершенно пропал, все крики разом исчезли, он остался один на один с человеком, лежащим в луже крови на краю грязного холодного тротуара, недышашим, лежащим без движения и уже совсем бледным. Раскольников упал на колени, касаясь дрожащими руками большого красного пятна на животе убитого и пачкая окоченевшие ладони. Кровь была чуть теплая, настоящая, та, что виделась Раскольникову в кошмарах. От осознания этого, Родион вдруг заплакал, из груди его вырвался тяжёлый крик, тут же оборвавшийся, но заставивший всю толпу замолчать и замереть в изумлении. Раскольников подполз ближе, заглядывая в лицо человека и надеясь, что он ошибся, что ему показалось, надеясь доказать себе, что это просто сон, мираж, что именно теперь, в этот самый момент всё ещё больной мозг его решил разыграть его, и если Раскольников посмотрит в лицо мертвеца внимательнее, то видение рассеется, и перед ним будет лежать совершенно посторонний человек. Но лицо Разумихина, хоть и изуродованное смертью, было очевидно и узнаваемо. Его уже нельзя было спасти, не на что было надеяться, он никак не откликался на голос Раскольникова, зовущего его. Бесполезно было добиваться хоть прощания, хоть какого-нибудь слова или взгляда. Было поздно звать врача. Некого больше было убеждать не уходить. Раскольников водил по щекам и волосам Разумихина точно так же, как тот успокаивал Родиона тяжёлыми днями и ночами, во время припадков и иступления. Он сидел на земле, подобрав под себя ледяные ноги, держал в дрожащих ладонях голову Разумихина, качаясь чуть заметно взад и вперёд, и прощался с ним, в последний раз просил прощения. Уже потом, когда полиция и врачи заставили Раскольникова оторваться от Разумихина и встать, Родион заметил в руках Дмитрия Прокофьича свёрток, который тот крепко сжимал окоченевшими пальцами. Забрать его уже не получилось, все вещи отдали Дунечке неделей позже через Порфирия Петровича, но Раскольникову они тогда были уже не нужны. Он потерял человека, державшего его за обе руки и не дававшего упасть. Без него он не простоял и минуты. Раскольников долго-долго бредил, вынуждая мать и Дунечку совсем переехать в его квартиру, потому как он, не узнавая их в бреду, всё же не отпускал от себя и страшно кричал, как только оставался один. Пульхерия Александровна редко находила в себе силы остаться, потому как чувствовала, что эту болезнь её сын уже не переживёт, как прошлую, и не могла смотреть на то, как её Родя превращается в совершенно незнакомого ей, страшного сумасшедшего человека. Дуня оставалась всегда. Она сидела около кровати Раскольникова днями и ночами, отвечала на его бесконечные и повторяющиеся, по-детски наивные «Какая сегодня погода? Я, кажется, так заработался, что ослеп», «Передай матери, что я приду сегодня, мне уже лучше», «Ведь ты выйдешь за Разумихина? Не откажешь ему? Он хороший, он любить умеет», «Почему его так долго нет, мне ему нужно рассказать… рассказать», «Я покойника видел во сне. С лицом Разумихина». Дуня обливалась слезами, зная, что брат от болезни своей и правда ничего не видел, слишком уж беспорядочно бегали его глаза по потолку и слишком пусто в них было теперь. Дуня Разумихина успела полюбить, успела поверить, что у них выйдет что-нибудь теперь, как только предприятие их с переводами встанет на ноги. Теперь она осталась одна, без горячо любимого друга и без брата, а вскоре, через пару месяцев, когда уже разыгралась зима, и без матери. Общими стараниями Раскольников через три недели горячки всё же пришёл в себя, снова мог видеть и ходить, а скоро даже стал выбираться на улицу. Он снова подолгу бродил по закоулкам, какими-то путаными дорогами забираясь в самые дебри Петербурга, тихо разговаривая с собой и иногда громко смеясь. Он постоянно смущал прохожих, подходя к ним с одним и тем же вопросом: «Вы не видали здесь мужчину со свёртком? Разумихин его фамилия. Знаете такого?», — и уходил, не дождавшись ответа.