Сахар

Саша Арсения ненавидит. Ненавидит то, как он приезжает под утро, открывает дверь своим ключом, который чёрт знает зачем выпросил, и заваливается рядом, дыша перегаром куда-то в солнечное сплетение. Никогда не звонит заранее, никогда не предупреждает даже сообщением, просто врывается в жизнь внезапно, а потом так же вдруг исчезает. Иногда на несколько месяцев, иногда на сутки, иногда на неделю. И всегда возвращается, целует так, что колени подкашиваются и сопротивляться не хватает воли. — Ты же тоже соскучилась, — заявляет мужчина безапелляционно, и сил переубеждать спящее почти двухметровое тело не находится, лишь вяло отбрыкиваться от касаний и стряхивать с себя горячие руки. Арсений не ворчит, лишь перекатывается на другой бок, и всё равно ближе к пробуждению подминает под себя, чтоб не мерзнуть. У Саши всегда открыто окно, а ещё сердце и дверь для мужчины, пусть и наверняка зря. Сквозняк же, чревато. Саша Арсения ненавидит за то, что тот всегда прав. Глазами своими синими с лисьим прищуром вечно заглядывает в самую суть и едко подкалывает, продолжая при этом глубоко целовать. Всегда прав в том, что уходит, и неизменно прав в том, что приходит снова и с порога заявляет, что они друг в друге нуждаются. Будто аксиома. Ухмыляется так довольно, что пора бы однажды сказать: «Уходи», но не выходит отчего-то. — Я сама уйду, — однажды заявляет Саша и слушает хохот Арсения откуда-то снизу. Тот сидит на полу, обняв ногу курящей на балконе девушки, и периодически просится внутрь — там теплее. — Хоть оденься сначала, — продолжает заливаться Попов, и Саша его ещё крепче начинает ненавидеть. Блядство. Саша Арсения ненавидит за то, что ни разу не остался дольше, чем на неделю. Что хуже, ни разу даже не посчитал необходимым объясниться, его максимум — сказать, стоя в дверном проёме: «Ты же всё понимаешь». И бесит до зубовного скрежета, но Саша правда понимает. Просто простить не может за себя, за сердце своё не то, чтоб разбитое, но потрёпанное весьма. И когда Арсений снова приходит, Саша не спит — смотрит на подрагивающие ресницы, кончиками пальцев водит по щекам и губам. А Попов вдруг такой тёплый и настоящий, что всю сущность топит нежностью. Неуместной и ненужной, но дурманящей. Саша не выдерживает, целует — впервые первая — и тут же отстраняется. Арсений делает вид, что спит. Саша в Арсения ужасно влюблена, но себе и ему в этом никогда не признается.

*

Арсений Сашу ненавидит. Ненавидит то, что она его всегда принимает, но всегда спокойно закрывает за ним дверь и больше никогда не звонит. Она могла бы послать мужчину ко всем чертям, оставить эту квартиру на Фонтанке безопасным для себя пространством, сменить замки, но она открывает и кладёт голову ему на грудь ночью, думая, что Арсений ещё спит. У него сердце такие кульбиты за рёбрами выделывает — дышать становится невозможно. В нём и злость, и обида, и страх, и желание. — Конечно, иди, — говорит она, прислонившись плечом к дверному косяку, а Арсу её встряхнуть хочется: «Да возненавидь же меня уже! Да спроси, вернусь ли я, я же отвечу». Но Саша не спрашивает, а Арсений сам не говорит. Ему тошно уже, сам себе клянётся не возвращаться ни за что, и приползает вновь. Неизменно пьяный, потому что так все поцелуи отчаянные и слишком горькие можно списать на количество выпитой самбуки. Арсений Сашу ненавидит. Ненавидит то, что она скандалит всегда, как в последний раз, чашками швыряется и целится постоянно точно в голову, но будто случайно промахивается вновь и вновь. Кричит так, что хочется на колени рухнуть и взвыть волком, но приходится отвечать — повышать голос до непозволительных нот и звона в ушах. Она всегда злится, но всегда прощает — и это больнее всего. — Если хочешь — оставайся, — и никогда не произносит вслух, хочет ли сама. Покорно раздевается, выцеловывает шею, ключицы и плечи, но никогда ничего не говорит. И эта покорность — выше арсеньевских сил. Он поддаётся, плавится под горячими влажными губами, но ждёт, что однажды Саша хотя бы в порыве, хотя бы под действием гормонов признаётся — хоть в чем-нибудь признается. Пусть уже ляпнет, что ненавидит, так будет проще уходить. Но Саша молчит, и Арсений приходит снова, сидит на тесном балконе, поджав под себя ноги, и думает столько, что голова пухнет. И когда Арсений приходит, решив, что этот раз — точно последний, Саша его, притворившегося спящим, целует так, что сон так и не идёт до самого рассвета. Девушка сама сопит давно, даже сквозь дрёму отпихивает от себя руки Арсения, но в угол подушки все равно улыбается, почувствовав крепкие объятия. Арсений в Сашу ужасно влюблён, но себе и ей в этом никогда не признается.

*

— Ты снова здесь, — не спрашивает, не обвиняет, не удивляется — просто констатирует факт. Арсений лишь покорно кивает и пялится в плавающие на дне чашки одинокие чаинки. Саша не вздыхает, не закатывает глаз, а просто тоже кивает и как-то неловко тянет ниже мужскую футболку, чтоб прикрыть бёдра, обнажая следы от укусов на молочной коже. Арсений бы залюбовался, как прежде, но в груди зреет и клокочет ярость. — Ты когда-нибудь спросишь, надолго ли я здесь? — Попова откровенно бесит, что Саша так легко принимает его и так легко отпускает — неужели совсем не искрит, не ёкает? У него же, блять, искрит, да так, что слепит. — Никогда, — легко соглашается девушка и взгляда коньячных глаз не отводит — храбрится. Арсений сердится, но сил зайтись в крике не находит. Лишь шумно втягивает воздух через зубы, и в очередной раз злоба трансформируется в страсть. Дёргает за запястья, вынуждая сесть на собственные колени, бёдрами притирается весьма однозначно. Саша отвечает мгновенно, заводится с пол-оборота и целует так, будто надышаться этим поцелуем не может. Прямо в губы полувздыхает-полустонет, и это окончательно срывает тормоза. Девушка инициативу жадно отбирает, отвоёвывает с остервенением, вторгается языком в рот, прикусывает губы, а Арсений только и может, что судорожно вдыхать воздух через нос и выдавать жалобные, просящие стоны. Сашу дважды просить не приходится — она спускается с поцелуями ниже, к ушам, шее, впадинке между ключиц, соскам, дорожке волос на животе и тазовым косточкам. И всегда, чёрт подери, всегда соединяет языком родинки, обводит их с нежностью пальцами — и в этом любви, кажется, даже больше, чем в словах. Сахарница со звяканьем заваливается набок, когда Саша прикусывает кожу в особенно чувствительном месте, Арс неосознанно угождает в сладкий песок ладонью, а Саша с хищным взглядом слизывает каждый кристалл с кожи. И это — слишком. Всё с ней — слишком, и Попов не может больше так. И по-другому не может. Поцелуи с Сашей и без того всегда сладкие, но на губах остался сахар, царапает кожу, и Арсений изнывает от этого, облизывая губы — свои и чужие. Подхватывает под бёдра, не церемонится и усаживает девушку на кухонный гарнитур, наплевав на посуду и стоящую рядом вазу. Саша так охотно отзывается на каждое касание, так целует, будто тоже решила, что этот раз — последний. Арсений в янтаре глаз тонет неизбежно, и в каждом взгляде читает то, чего никогда не услышит. Хочет притормозить, напомнить, что на любой съёмке его все визажисты проклянут за кровоподтёки на коже, но сопротивляться не получается. Получается только поскуливать и сдерживать рвущееся из груди: «Пожалуйста, пожалуйста». Саша вспыхивает спичкой, первой дёргано стягивает с себя и Арсения одежду, улыбается слишком пошло и игриво, но Арсению нравится — ему вообще, говоря откровенно, всё в этой девице нравится. Она опускается на колени, придерживая мужчину за бёдра и по-прежнему улыбаясь, впивается в кожу так, что от ногтей лунки остаются. Будто удерживает, чтоб снова не сбежал. Саша ласкает губами, языком, руками, вырывает из губ стоны и рваные вздохи. Арсению не то, что бежать, ему дышать не хочется и не можется. Воздуха не хватает, и это совершенно противозаконно — Саша такая податливая и отзывчивая, что пиздец. Арс рычит, вздрагивает от одних только касаний, Саша стонет и целует-целует-целует. Отчаянно, тоскливо, но вдруг — едва ли не впервые — нежно, а не грубо. Не мстит поцелуями, а благодарит и признаётся в чём-то. Снова молча. Голову кружит, Арс сжимает плечи девушки до синяков и недовольного рычания, переводит руку и цепляется за волосы, ускоряя темп, и девушка отстраняется, издеваясь. Арсений улыбается в поцелуй и оглаживает кожу пальцами, одними жестами извиняется, но Саша и так понимает — улыбается в ответ. Издевается, играет, не даёт кончить, дразнит, посмеивается и доводит до бешенства снова и снова. Но Арс прощает — потому что вскоре настанет его очередь издеваться и обламывать оргазм. Он знает, как и где нужно целовать, в каком ритме двигать пальцами или бёдрами — он помнит наизусть каждый стон и просьбу. Заевшей пластинкой в голове ещё долго будет крутиться «Арсений, умоляю». Этих слов с головой хватает, эти слова чуть важнее объяснений, по крайней мере сейчас. На следующее утро Арсений уходит, и Саша спокойно отпускает, даже обнимает на прощание как-то по-особенному, трепетно. Арсению спокойно и тепло. И замки Саша так и не меняет.