Соловьиные песни

      Дабы не испытывать пресыщения он пытался наполнить свою действительность сотнями различных вещей и людей, чтобы каждый день получать новые эмоции и впечатления, чтобы не чувствовать этой отравляющей душу пустоты и заглушить голос совести, шепчущий ему безжалостные слова истины: "Ты уничтожил все, что любил и чем дорожил... ты создал иллюзорный мир и позволил пропащим, лживым душам подобраться так близко, что в любой момент ожидаешь яда в вине или кинжал в спину... посмотри вокруг, эти улыбающиеся лица готовы наброситься на тебя и сожрать, как только почувствуют слабость..."       Тасянь Цзюнь сидел на троне с выражение смертной скуки на лице и прислушивался в этому вкрадчивому голоску, звучавшему в его голове в последнее время все чаще. Никто из окружающих не смог бы догадаться о чем сейчас думает великий Император, наступающий на бессмертных.       Казалось бы сегодняшний вечер должен был удаться, были приглашены все министры, императрица, император усмехнулся, ибо в последнее время Сун Цютун было слишком много в его жизни, а кроме того гастролирующая актерская труппа с дальних островов. И вот сейчас перед ними разворачивалась классическая комедийная сценка, от которой все подданные императора покатывались со смеху, а он сам, время от времени прикладываясь к кубку с вином, медленно, но верно погружался в меланхолию. Годы тренировок позволяли уйти в невеселые думы без ущерба для репутации грозного затейника-извращенца, волею судьбы ставшего властелином мира. Мысли блуждали и никак не могли сформулироваться достаточно четко, чтобы он мог понять чего же ему хочется на самом деле. Достаточно было одного жеста, чтобы тронный зал мигом опустел и он остался в одиночестве в тишине. Тасянь Цзюнь мог просидеть так хоть всю ночь, никто не посмел бы его тревожить.       Взгляд медленно странствовал по залу, подмечая все происходящее даже в самых темненьких уголках. Вот один из министров похотливо шлепнул по заду молодую служанку, а другая, думая, что никто не видит, ловким движением стащила со стола вишенку и быстро положила ее в рот. Император улыбнулся самыми уголками губ. Подобное поведение его забавляло, напоминая о детстве, проведенном в доме увеселений, когда он также "незаметно" таскал сладости с кухни, а потом потихоньку съедал их в своем закутке. Уже после того, как дядя нашел его и привел на пик Сышен, он все никак не мог избавиться от этой привычки, чем приводил в ярость Сюэ Мэна и смешил тетушку. Сейчас, когда у него всего было в достатке, ему внезапно захотелось снова что-нибудь украсть и, спрятавшись где-нибудь, тайком съесть. Плевать, что ему могли принести любое яство и, что подобное поведение недостойно великого императора. Хотелось, чтобы его кто-нибудь поймал его за этим делом, а учитель потом отвесил несколько ударов плетью и заставил переписывать правила ордена. Тасянь Цзюнь невольно вздрогнул. Чего ради он снова думает о Ваньнине? Не потому ли, что все его сильные эмоции, плохие или хорошие, в прошлом, да и в настоящем, так или иначе связаны с этим человеком? Мужчина скрипнул зубами, выискивая белые одежды феникса среди разряженных попугаев.       "Наверное снова ушел, - подумал он через некоторое время, так и не найдя искомого человека.       Его учитель всегда уходил с устраиваемых им пирушек. Казалось, что нахождение в обществе ему в тягость. Оно и понятно, даже самый последний слуга во дворце знал о его двусмысленном положении и позорном статусе. Ловить на себе насмешливые взгляды и слушать неоднозначные намеки было выше сил Чу Ваньнина. Он никогда не ел и не пил в присутствии всех этих людей, только сидел с гордо поднятой головой и спиной, настолько прямой, что казался статуей, и смотрел пустым взглядом прямо перед собой.       Император изредка наблюдал за ним, отмечая, как нелепо смотрится этот сложный, высокомерный человек в окружении его подданных, таких посредственных и пустых. Даже это было унизительным для подобного гения, соответственно, Тасянь Цзюнь заставлял его бывать на подобных сборищах, как можно чаще. Впрочем, он не позволял себе каких бы то ни было инсинуаций в его сторону, с молчаливым злорадством замечая, как бледные, тонкие пальцы время от времени стискиваются в кулаки, и ликуя в душе.       "Тебе нравится быть моей марионеткой, учитель? - думал он в такие моменты, - Нравится, что я полностью управляю тобой, держа твою жизнь в кулаке? Ах, Ваньнин, как же ты хорош в минуты унижения..."       Обычно он уходил тогда, когда император, опрокинув в себя с десяток кубков, хмелел и начинал распускать руки с прислуживавшими ему служанками или наложницами, расположившимися у его ног. Обычно сначала удалялась императрица, не в силах наблюдать за скотским поведением супруга, а потом Ваньнин незаметно выскальзывал из тронного зала и скрывался в Павильоне Алого лотоса. Он не раз пытался запирать двери, но пьяный Тасянь Цзюнь снова и снова ударом могучего кулака с лёгкостью выносил деревянные створки и, бесцеремонно вытащив его из кровати, мучил всю ночь, заставляя удовлетворять собственную похоть.       Император улыбнулся. Эти их милые сражения были приятными дополнениями к соитиям, ибо другие его любовники и любовницы были податливы и послушны до омерзения. Что приятного в том, чтобы покорять того, кто слабее или сам непротив быть игрушкой для утех? А этот человек... ненависть подогреваемая холодностью и надменностью, трансформировалась в сильнейшее влечение. Его словно мучил постоянный голод, утолить который могло только напряженное, извивающееся в смеси боли и навязанного возбуждения тело.       - А сейчас представляем вниманию великого Тасянь Цзюня и его дорогих гостей нашего замечательного певца по прозвищу "Соловей" и его волшебный кото*.       Пронзительный мальчишеский голос вывел императора из раздумий и он сфокусировал взгляд на происходящем у подножия трона. Под пьяные, нестройные аплодисменты из-за импровизированных кулис вышел парень лет двадцати, облаченный в яркие, свободные одежды. Император чуть наклонился вперед, в его глазах загорелся огонек интереса. Этот Соловей был невероятно красив, отлично сложенный с тонкой талией и по-мужски широкими плечами, при этом его лицо было свежо и бело, полные грубы ярко накрашены киноварью, в уголках удлиненных, темных глаз различалась чуть размазанная подводка того же цвета. Сев на колени, он положил перед собой музыкальный инструмент, напоминавший гуцинь, и бесстрашно улыбнулся мрачному императору. Тот удивленно поднял бровь подобной наглости и уже хотел было сказать что-нибудь резкое, но в этот момент изящные пальцы прошлись по струнам и зал наполнился пронзительной, грустной мелодией, к которой спустя короткое вступление присоединился красивый, звонкий голос, проникавший, казалось, в самую душу.       - Я вижу сон, и мы любим друг друга Я просыпаюсь... мы убиваем друг друга? Я сплю, и мы любим друг друга. Когда проливной дождь превратится в снег Я прикоснусь своими замёрзшими пальцами к твоей щеке...       Тасянь Цзюнь нахмурился, чувствуя, как от текста песни начинает тянуть где-то в районе сердца и перед глазами против воли возникает облик спящего Чу Ваньнина, свернувшегося миниатюрным клубочком на самом краю кровати. У него все еще была дурацкая привычка скидывать ночью одеяло, а потом драматично мерзнуть и вздрагивать во сне. Хотя император полагал, что тот делал это нарочно потому, что не хотел спать с ним под одним одеялом. И тем не менее, проснувшись среди ночи и заметив, что Ваньнин лежит полностью раскрытый и дрожащий, он всегда укрывал его и, обняв сзади, согревал ладонями ледяные ступни.       А Соловей, словно читая его мысли, между тем выводил:       - Ты спишь, и этот белоснежный мир, Должно быть, твой сон или мираж. Единственную красную линию Я проведу по твоему однотонному лицу. Если бы я мог прижать тебя к себе Так близко, что невозможно бы было дышать, Прикосновение твоих губ, твой запах...       Руки стиснули подлокотники трона, не в силах выносить этот печальный, пропитанный любовной тоской голос, от которого мурашки бежали по коже. Никогда он не слышал голоса прекраснее, а в купе с неземной внешностью, император оказался совершенно очаровал этим чужеземцем. Соловей, казалось, полностью погрузился в песню, прикрыв глаза, танцуя пальцами по струнам, он, как нельзя точно передавал ее настроение.       - Давай, танцуя, улетим прочь. Весна слишком далеко, чтобы ждать. Давай, танцуя, улетим прочь. Это был всего лишь сон... Именно.. всего лишь сон...       - Действительно, сон, - бездумно пробормотал император, чем вызвал удивленный взгляд Сун Цютун.       Она сидела на соседнем троне и могла при желании коснуться его руки, но создавалось впечатление, что они находятся на разных планетах. Видя задумчиво-хмурое выражение лица мужа, она не посмела лезть к нему. Женщина чувствовала, что мыслями Тасянь Цзюнь находится очень далеко отсюда и, как ей казалось, знала о чем, вернее о ком он думает. Еще и этот несносный певец, своим бряканьем он еще больше подводил мысли императора к ненавистному Ваньнину. Ее мужу и в голову не могло прийти какое унижение испытывает императрица, будучи вынужденной терпеть по соседству это ничтожество. Даже их первая брачная ночь принадлежала этому обрезанному рукаву...       - Отличное исполнение, господин Соловей, - раздался громогласный голос Тасянь Цзюня, от которого Сун Цютун вздрогнула.       Завершив песню, Соловей поднялся и, приложив руку к сердцу, отвесил ему глубокий поклон.       - Есть ли в твоем репертуаре еще песенки, подобные этой? - весело поинтересовался император, оценивающе рассматривая юношу.       Сун Цютун похолодела, ибо знала это выражение его лица, эти чуть расширившиеся глаза и нетерпеливое постукивание пальцев по подлокотнику. Значит, сегодня она вновь проведет ночь в одиночестве. Императрица украдкой вздохнула, но, как и обычно, не решилась что-либо возразить.       Когда спустя два часа император объявил, что собирается удалиться к себе, гости повскакивали с насиженных мест и наперебой начали желать ему спокойной ночи, кланяясь так низко, что у некоторых слетели головные уборы. Тасянь Цзюнь брезгливо посмотрел на этот копошашийся, нетрезвый муравейник, подозвал к себе личного слугу и, что-то шепнув ему на ухо, покинул тронный зал.       В его личных покоях царил приятный полумрак и пахло благовониями. Скинув гуань и верхние одежды, Тасянь Цзюнь с наслаждение провел руками по волосам, ощущая, как по плечам и спине струятся шелковистые, тяжелые пряди. Он сел на кровать, механически расчесывая пальцами локоны. Его раздражала необходимость носить всю эту мишуру, которая была неотъемлемым атрибутом императорской власти. Где сейчас его легкая, удобная одежда ученика и лента, которой он подвязывал в юности волосы? Наверное, покоится в одном из бесчисленных сундуков, надо бы приказать, чтобы ее нашли...       - Ваше Величество, - потайная дверь в стене потихоньку открылась и в нее просунулась растрепанная голова, - господин... Соловей прибыл согласно вашему приказу.       Голова исчезла, а в покои действительно впорхнул, точно утренняя птичка, вечерний певец. Он все еще был одет в свои разноцветные одежды, а в руках держал кото.       - Не похож ты на соловья, братец, - улыбнулся император, принимая расслабленную позу и подпирая кулаком голову, - больно ярко вырядился.       - Полагаю великий император уже успел заметить, - не стушевался юноша, обворожительно улыбаясь, - что хоть мое оперение и красочно, но голос полностью соответствует имени.       Казалось, он абсолютно не боялся человека перед собой. Можно было бы подумать, что этот Соловей просто наглый дурак, не знающий своего места, но он вел себя так естественно, что Тасянь Цзюнь просто не мог на него сердиться.       - Ты знаешь себе цену, - надменно проговорил он, хитро щуря глаза, - это хорошо. Полагаю, чтобы в полной мере насладиться твоим мастерством, мне нужно спросить, сколько стоит твоя благосклонность? Мои сокровищницы полны несметных богатств, таких редкостей ты никогда не видел и не увидишь. Если дашь послушать, как твой голосок заходится в стонах удовольствия, то можешь взять все, что захочешь и не знать бедности до скончания жизни.       - Предложение императора - великая честь для этого недостойного, но боюсь, что человек, которого я оставил в родном доме, будет очень недоволен, если я позволю себе принять его.       Услышав его слова Тасянь Цзюнь, расхохотался, несколько раз ударив кулаком по кровати.       - Императору принадлежит каждое существо в этом и том мире, - проклокотал он, - какое мне дело до мнения одного из ничтожеств, в чьем теле все еще обитает жизнь только по моей прихоти?       - Все это так, - кивнул Соловей, - но неужели вам нет дела до мнения человека в белом?       - Какого еще человека в белом?       - Того, которого вы искали глазами весь вечер и который ушел, как только представилась возможность.       Тасянь Цзюнь, услышав подобные слова от кого-то другого, тут же впал бы в ярость и покарал наглеца. Но глядя на это молодое, приветливое лицо, он, не испытывал злости или раздражения. Наверное, все дело было в доброй, искренней улыбке и светлых глазах, лучащихся теплотой и участием, словно этот парень знал историю их непростых взаимоотношений от и до, а еще ему было известно лекарство от их взаимного безумия. Безумия, в которое Тасянь Цзюнь добровольно пал и увлек за собой Чу Ваньнина.       Он тихо усмехнулся, в который раз за вечер возвращаясь мысленно к этому заносчивому созданию, умудрявшемуся сохранять неприступность души даже, когда его тело было во власти порочной страсти, умело разжигаемой Тасянь Цзунем. Оно предавало Ваньнина, откликаясь на изощренные ласки мучителя, и вело себя в высшей степени непозволительно. Каждый раз, когда учитель кончал в его руках, Тасянь Цзюнь испытывал ощущение триумфа. Потом он всячески насмехался над ним, уличая в фальшивой скромности и холодности, доводил до ярости дразнящими прикосновениями и пошлостями, и пересказывал в очередной раз все, что Ваньнин уже сделал в угоду его прихотям и, что еще сделает. Мочки ушей учителя краснели, лицо принимало страдальческое выражение и иногда он опускался до ответных оскорблений, за которые конечно получал соответствующее наказание.       "Проклятый, замкнутый круг. Не убить тебя и не полюбить..."       - Великий император Тасянь Цзюнь запутался в собственных чувствах, - Соловей неслышной поступью подошел к нему и опустился рядом.       Он ласково погладил императора по плечу, словно это был его старинный друг, а не кровожадный зверь, питавшийся страданиями и кровью народов.       - Но в этом нет ничего постыдного, этим грешат и бессмертные и смертные. Просто нужно найти в себе силы и посмотреть правде в глаза.       - Ты так легко читаешь в чужих душах, певчая птичка? - усмехнулся Мо Вэйюй, проводя тыльной стороной ладони по щеке юноши, - Не боишься, что однажды чужая душа пожрет тебя?       - Нет, - легко рассмеялся его собеседник.       Некоторое время он смотрел в глаза императора, рассматривая вспыхивавшие в них молнии, а потом произнес:       - Думаю, быть императором почти тоже самое, что быть актером.       Брови Тасянь Цзюня поползли вверх. Давно он не слышал подобной глупости, а Соловей между тем продолжил:       - Вы постоянно носите маску, играя свою роль, и иногда забываете кем являетесь на самом деле. Вашей участи не позавидуешь.       - С чего бы? Я могу одним своим словом стереть с лица земли все, что тебе дорого, а потом на развалинах родного дома или могиле твоего возлюбленного обесчестить и выкинуть.       - Можете, - согласно кивнул Соловей, совершенно не испугавшись его слов, - но почувствуете ли вы хоть немного удовлетворения от того, что сделали?       Император фыркнул и отвел взгляд. Кажется, Ваньнин говорил ему что-то подобное. Этот Соловей был поистине странным человеком, он словно был... живым. Впервые за долгое время Тасянь Цзюнь встретил того, кто не выглядел живым мертвецом, как учитель, или льстивой марионеткой, как министры и прочие подданные.       - Должно быть, - медленно проговорил он, - у тебя была непростая жизнь, раз ты относишься к ней так... правильно.       Соловей пожал плечами, не соглашаясь и не споря с его словами.       - Вот что, - наконец произнес император некоторое время спустя, - черт с тобой, возвращайся с миром к тому дураку, который в приступе идиотизма отпустил тебя в далекие земли. Но сначала спой мне еще какую-нибудь песенку, Соловей.       Юноша с готовностью исполнил его просьбу. Перебирая пальцами струны кото, он, как и в прошлый раз прикрыл глаза. Угадывая настроение императора, он выбрал одну из своих любимых и самых проникновенных песен.       - Я хочу прикоснуться к тебе, Я больше ничего не хочу. Ничего. Я хочу тебя спрятать ото всех подальше, Чтобы никто не причинил тебе боль... Никто. Даже если ты меня ненавидишь, Даже если я не так красиво признаюсь в чувствах, Прошу, будь со мной...       Тасянь Цзюнь качался на волнах музыки, впадая в транс от звука этого невероятного голоса, принадлежащего неизвестному мальчишке с далеких островов. Как же точно музыка отражала смятение его души и сердца, мечущихся между сильнейшей ненавистью и всепоглощающей нежностью, в эпицентре которых находилась хрупкая, изящная фигура с ледяными глазами и поджатыми тонкими губами, преображаясь в следующее мгновение, и чувственно закусывала нижнюю губу, исторгая из себя тихие, сладостные стоны.       - ... Спой мне песню о сострадании к моему уродству, Будь со мной. Улыбайся. Ты затмеваешь мое уродство своей любовью, Поэтому, прошу, будь со мной. Не плачь...       Когда песня закончилась император вызвал слугу, велел ему щедро вознаградить господина певца и отправить восвояси. Этот человек искренне понравился ему, но он не мог позволить себе показать свою симпатию, иначе поставил бы жизнь этого наивного дурачка под удар. Пусть возвращается на дальние острова к своему возлюбленному, пусть оставит это проклятое место, где демон верховодит, а небожитель находится у него в рабстве. Соловей хотел было что-то сказать ему на прощание, но, словно понимая, что не дождется искренности в ответ, промолчал, лишь еще раз поклонившись.       Когда слуга и певец ушли, Тасянь Цзюнь внезапно почувствовал сильнейший приступ одиночества. Без сожаления он подумал, что ему не удалось нафаршировать эту экзотическую пташку.       "Глупый Соловей или же наоборот мудрый, даже чересчур?"       В голове прокручивалась мелодия то одной песни, то другой. Ему очень хотелось сохранить их в памяти и, поэтому император начал тихо напевать под нос:       - Я просыпаюсь... мы убиваем друг друга? Я сплю, и мы любим друг друга... Даже если ты меня ненавидишь, Даже если я не так красиво признаюсь в чувствах, Прошу, будь со мной... "Позаботься обо мне..." Ноги сами собой принесли его к закрытым дверям Павильона Алого лотоса. Против обыкновения, он не стал крушить их, а тихонько открыл и, стараясь не шуметь, вошел в дом учителя. Его окутал привычный запах яблоневых цветов и Тасянь Цзюнь вдохнул его полной грудью. Вокруг царила тишина и темнота, и он, словно вор в ночи, бесшумно пробирался к спальне Ваньнина, заранее зная, что увидит там. Одеяло бесформенной грудой лежало возле кровати, на которой, свернувшись калачиком, поджав под себя ноги, спал беззащитный с виду мужчина. Его длинные волосы разметались черным покрывалом по подушке, грудь мерно поднималась, бледная кожа сияла в свете щербатой луны.       Тасянь Цзюнь любовался неземной красотой этого существа, дыша через раз, чтобы не разбудить его. Ведь оно сразу же наполнился напряжением, изящные руки одеревенеют, лицо примет отстраненное выражение и каких-либо эмоций получится добиться только через жестокость.       Зябко вздрогнув во сне, Ваньнин тихо всхлипнул. И Тасянь Цзюнь словно оттаял. Мягко оттолкнувшись от дверного косяка, он подошел к кровати, поднял одеяло и накинул его на Ваньнина. Тот вздрогнул и до императора донеслось сонное:       - Мо Жань...       Что снилось ему? Может быть их следующие воплощения?       - Я здесь, учитель.       - Ложись спать, - пробормотал Ваньнин, путая сон с явью, - завтра много дел.       Не говоря ничего в ответ, император осторожно лег на кровать. Забравшись под одеяло, он прижал Ваньнина к себе и обхватил руками его ступни, привычно согревая их своим теплом. Ваньнин в его объятиях снова что-то пробормотал, но на этот раз неразборчиво. От ощущения его тела и запаха, грызущее нутро одиночество начало отступать. Уже сквозь сон в голове снова пронеслась мысль, навеянная разговором с Соловьем:       "Не убить тебя и не полюбить..."