Je veux

Стелле дышится с трудом, но врачи скажут точно: жива. Жива. Она, возможно, скажет иначе, подумает глубже и внесёт в свой список уже чёрт-пойми-который пункт под названием «поразмыслить о том, что вообще называется жизнью». Так или иначе, понятие «жизнь» приобретает новый смысл и становится синонимом слову «борьба». Так или иначе, думает, у жизни свои правила, а её новые лёгкие — бомба замедленного действия. Захотят — заработают лучше прежних, дадут возможность дышать спокойно заслуженные пять лет, а захотят — поддадутся её истощённому фиброзом организму и сдадут за какие-то два года. //На самом деле, Стелла понятия не имеет, чего ей вообще ждать. Может, она прямо сейчас ляжет и задохнётся, как По, или заснёт и очнётся не в этом мире вовсе.// Поначалу её мышление совершенно другое. Поначалу она любит место, которое пытается помочь ей встать на ноги. Любит волевую и общительную пышечку Барб, любит милую и добрую Джули, любит повешенные на стене рисунки цветочных лёгких, которые когда-то нарисовала для неё Эбби. Любит даже белые больничные плитки и витающий по палатам запах медикаментов. Всё это слишком сложно. Куда тяжелее, чем броситься в омут с головой без всякой надежды, но Стелла ещё — удивительно — верит. К пункту «задуматься о жизни после смерти» приходится возвращаться раз за разом, а разум выуживает всевозможные вариации. Может, она очнётся прекрасным ангелом, на спине которого вырастут белёсые крылья, на голове — кольцо янтарного нимба, а пальцы машинально заиграют на сказочной арфе. Может, память её сотрётся сразу после кончины, а она сама очнётся в теле совершенно другого человека и пройдёт чужую жизнь (и так до полной лубянистости бесконечности). А может, будет так, как думает Уилл. Бум! И свет гаснет, зрение застилает чёрным занавесом, а чей-то голос — почему-то думается, что то будет голос Барб — шепчет: пора спать, но просыпаться не надо. Уилл, на деле, имеет парадоксально-пессимистические взгляды вопреки тому, что самой Стелле куда больше хочется прозвать его безнадёжным оптимистом. Он совсем не такой, как она, и, возможно, именно потому их так и тянет друг к другу. Даже с разделяющими их полтора метрами. Даже с их общим кистозным фиброзом и его чёртовой B.cepacia, которая становится демиургом усилившегося для них риска. Даже с её новыми лёгкими, о которых Стелла мечтала давно… …и которые так ненавидит сейчас. — Закрой глаза, пожалуйста. Боюсь, не смогу уйти, если ты будешь на меня смотреть. Стелла дёрганно кивает — закрыть глаза тяжело, — и не потому, что после операции ей в разы хуже — но она всё равно встречается с приветствующей её тьмой, слышит еле-еле, как стоявший за стеклом Уилл уходит. Мнётся поначалу, борется с противившимся внутренним я, но всё равно уходит восвояси, гулко сминая хрустящий под сапогами снег. Она думает, что видит его в последний раз, и хочется громко-громко проклинать человека, которого ей и вовсе стоит благодарить на коленях: за лёгкие. За те лёгкие, которые отделяют её от Уилла больше, чем на изначально положенные им полтора метра. Но они, как в сказке, видятся снова, уже в аэропорту, только вот сказка далеко не всегда заканчивается велеречивым «happy end», тем более когда речь идёт о реальной жизни. Об их жизни. Уилл Ньюман — точно такой же, как и восемь месяцев назад, потрёпанный и такой живой, с канюлями и несвойственным для умирающего взглядом. //На самом деле, Стелле стыдно. Стелле очень стыдно, что она приписывает ему скорую кончину вопреки тому, что тот вполне может успешно пережить её на десяток лет//. — Как там твои новые лёгкие? Стелла улыбается. Слабо, будто теряет сознание, потому что знает: эти лёгкие могли достаться Уиллу, он был одним из первых в очереди, но в один миг его вычёркивают из списка, стоит новой инфекции овладеть его организмом. — Лучше старых, — кивает. — А ты…? Уилл удерживает паузу… и улыбается. Тоскливо, самую малость, и Стелла думает, что это очень глупый вопрос. — По крайней мере, мне позволили выбраться из этой страны куда подальше. Хоть на время, — небрежно бросает он, словно говорит о каком-то пустяке. Стелла неторопливо опускает руку на живот: не от голода, не от боли — только от тревоги. Рука Уилла — без перчатки, отнюдь — лежит на столе, и она вспоминает, как они беспечно валяются в снегу, как он держит её за руку, а она пытается довольствоваться и этим прикосновением, хоть и не чувствуя человеческого тепла через прочную ткань. Забывая обо всём на свете, Стелла вдруг тянется к его ладони. Уилл, конечно, замечает это, и отдёргивает руку. Смотрит на неё по-своему скорбно, тоскливо улыбается уголком рта и даёт понять одним только взглядом, что, нет, нельзя. Не им — это уж точно. — Нельзя, — говорит. — Мы и без того не соблюдаем дистанцию. Кажется, между нами уже вовсе не полтора метра. — Но если надеть перчатку… Уилл качает головой. — Я не хочу рисковать, — честно признаётся он. — Не после того, что произошло. Ты мечтала о новых лёгких, чтобы жить дальше. Я не хочу у тебя этого отнимать. Стелле хочется сказать, что такая жизнь ей не нужна, потому что уповать на удачу, на то, что за эти пять лет как по воле чуда найдётся новый донор, слишком боязливо и глупо. А их ситуация — ещё глупее. У Стеллы каждый раз, если не меньше, то добавляется пять лет жизни, и неизвестно, когда эта череда станет последней. Уиллу и вовсе чёрт пойми сколько остаётся. Может, счастливые двадцать лет. Может, десять. Возможно, ещё один год, или, в противном случае, он задохнётся прямо сейчас и прямо перед ней. И их обоих разделяет один метр, которого и быть не должно. Будь тут Барб, то она, наверное, вовсю посетует на подростковую беспечность, даст обоим по ощутимой затрещине и назовёт самым крепким словечком, таким, что при родителях вслух не скажешь. Вообще, последние восемь месяцев Стелла думает о том, как несправедливо с ними обходится мир, и задумывается об этом в особенности после того, как читает душещипательную работу Джона Грина «Виноваты звёзды». Думает, что её случай — куда хуже. Что уж лучше смерть, уж лучше похоронить одного из них под сырой землёй и оплакивать его, но перед этим ощутить весь жар человеческой плоти на ближайшем расстоянии. Потому что вот он, Уилл Ньюман — живой и лучезарно улыбающийся лишь ей одной, такой тёплый-тёплый и солнечный, парень, которого она любит. Всего каких-то там полтора метра между ними. Шагнуть один раз — и она уже рядом с ним, так близко, как ей никто в этом мироздании более не позволит. Но Стелла, естественно, так не сделает. Эгоистично будет поступать так и с ним, и с врачами, и со своими родителями — тех, ради кого она, в общем, и пытается продержаться чуть дольше. — Тебе пора, — Уилл выдёргивает её из мыслей так внезапно, что она вздрагивает. — Когда будет время, скинешь мне фотографии с Сикстинской капеллы? Стелла забывает про эту капеллу, забывает про Рим и вообще про всё-всё, даже о том, что сзади её ждут Камилла с Мией. Она хочет остаться с ним. Если уж не касаться его, то продлить время с Уиллом. //Она, по правде, пытается скрыть то, что слегка обижена его поведением: они не видятся восемь месяцев, но он ведёт себя так, будто хочет поскорее отвязаться.// — Что будет с нами дальше? Стелла выпаливает это прежде, чем задумывается над тем, что ответ на этот вопрос вроде бы и очевиден, но в то же время его просто не существует. Уилл же стоит на месте от силы двадцать секунд, хмыкает и роняет через плечо: — Ты можешь жить так, как хочешь, Стел, — медленно-тихо, будто через силу, говорит он. — Можешь путешествовать по миру, снимать видео на YouTube, можешь завести семью и иметь детей. — А ты? — Я? — переспрашивает Уилл, и вдруг грустно усмехается. — Ну, как там живут люди, которые скоро умрут? Я попытаюсь просто не терять времени. Стелла слушает его и всё прокручивает его фразу. Ты можешь жить так, как хочешь. Нет, Уилл, так, как я хочу, жить у меня никогда не получится. В Риме она пытается сосредоточиться на широком куполе европейского небосвода и высоких готических башнях. Делает всё, чтобы представить Эбби, потому что именно с ней она в своё время мечтает посетить Сикстинскую капеллу, но всё равно думает об Уилле. Он не знает, — а точнее, делает вид, что не знает — но единственное, чего ей хочется, так это побыть с ним. Хотя бы на пять минут. Эгоистичное «я хочу» играет с ней в злые шутки, а слова его — можешь завести семью и иметь детей — бьют по самому больному резаком. Уилл ведь не глупый, должен понимать, что в любом мужчине она будет искать его черты, что во время возможного соития она будет представлять именно его, а детей, которые родятся от другого, она не сможет любить так же, как тех, которые могли бы быть от него. Но Уилла вселенная лишает возможности иметь полную семью чуть ли не с рождения, когда его отец решает, что больной ребёнок к чёртовой матери ему не сдался, и сейчас, когда B.cepacia оставляет ему бесплодность.

_____

Стелле двадцать лет и у неё есть парень, который готов следовать за ней везде и всегда. Юноша, сам того не зная, всё равно остаётся для неё на втором месте, но Стелла Грант неплохая актриса. Знает ведь, что жить дальше надо, даже если не с Уиллом. Они ходят вдвоём, рассказывают обо всём на свете, и Стелле не страшно рассказывать ни о сестре, ни о почившем друге, ни о долгих операциях. Она молчит только о том, что её сердце уже, к его несчастью, занято, а для него останется лишь малый кусок от него. Стелла знает, что лёгкие не продержатся на всю жизнь, — с её-то организмом! — и потому, дабы не делать хуже никому больше, тайно хочет, чтобы новые ей не нашлись. Ей хочется, чтобы дыхание затруднилось, а Барб с Джули сказали, что это конец. Это неправильно, старая Стелла никогда бы не стала такого желать. Старая Стелла боролась бы дальше, стояла бы на ногах ради родителей, обременённых смертью её старшей сестры, но старую Стеллу забрал в неизвестность Уилл Ньюман, а уж он её вряд ли вернёт. — Приветствую, Стел. Прошу прощения, что без бильярдного кия! Рядом с ней доносится грудной голос Уилла. Он неспешно заваливается на скамейку, на самый край, жалея, что не обзавёлся хоть чем-то, что поможет держаться им на нужном расстоянии. Уилл куда более растрёпанный, чем то, как она его запоминает, глаза менее живые, — что идёт вразрез с его обыденным настроем — и Стелла как-то подавляет не верящее «ах!». Они не видятся приличное время, только разговаривают по телефону, шлют друг другу сообщения и, изредка, общаются по видео. — Как там твой кавалер? — спрашивает он без всякой издёвки, скорее с дружеским любопытством, словно ничего между ними не было, а Стелле отчего-то кажется, будто это не он клялся когда-то любить её одну и всегда. — Я боюсь его ранить, — без лжи выпаливает она, не решаясь бросить короткое «хорошо». — Тогда не рань, — простодушно отвечает Уилл. — Порви с ним просто. Дай себе время и присмотрись к другому. //Стелла хочет спросить, нашёл ли он сам другую, но не решается.// — А если и с другим не выйдет? С Уилла слетает улыбка. Он опускает взгляд, сутулится и глядит так, точно думает о чём-то ну очень серьёзном. — Я… я не знаю, — признаётся Уилл. — Если с одним не выходит, то пробуй с другим. И с третьим. И с четвёртым. Пока не получится. Стелла вздыхает. Закат дотлевает среди американских небоскрёбов, но они всё равно сидят там. — Я устала от этой жизни, — невзначай роняет она. — Я устала от того, что болезнь решает всё за меня и отбирает у меня всех: сестру, лучшего друга… — Стелла запинается, глядя на Уилла, и, сглотнув, выдавливает: — тебя. Он изучающе смотрит на неё в ответ, как будто они видятся впервые, или же так он пытается запомнить каждую новую и изменившуюся в ней деталь спустя месяцы разлуки. — Ты говорил жить так, как я хочу, — насупившись, твердит Стелла. — Но я так не могу, Уилл! Я не могу жить так, как мне того хочется! Я хочу, чтобы мои родители снова сошлись, хочу жить и не думать, что лёгкие скоро сдадут. Я хочу быть с тобой, в конце концов! Не на полтора метра, не в метре, а совсем близко! Но я не могу этого позволить себе, понимаешь? Её брови хмурятся. Так, что на лбу выступают мелкие морщинки. — Я не знаю, сколько мне осталось, Уилл, — жалобно тянет она. — Может, эти лёгкие даже не смогут пробыть пять лет, сдадут раньше, а новые найти не успеют. Да и ты… ты… Она дышит тяжело. Ему думается, что та задохнётся, опасается на секунду, но успокаивается, когда Стелла отводит взгляд в сторону. — Давай тогда поспорим, — внезапно произносит Уилл. Девушка поднимает на него оторопелый взор. — Кто раньше умрёт, а? Кто проживёт дольше, а кто — меньше? Стелла ёжится, когда слышит условия спора, смотрит на него чуть внимательнее и думает, не сошёл ли тот с ума от употребления новых препаратов. — И… и кто будет считаться победителем? — неуверенно спрашивает она. — Никто. Мы просто спорим. Это пари, в котором нельзя ни выиграть, ни проиграть. По рукам? Уилл стучит по скамейке, подначивая её сделать то же самое, словно это аналог обычному рукопожатию, и Стелла, помешкав, повторяет за ним. А ещё она думает, что смерть в их случае — лучшая победа.

_____

Стелле двадцать три, когда все её надежды становятся прахом. Она верит поначалу, что нового донора не найдут, что ей позволят лечь с чистой совестью в гроб и покинуть этот мир в окружении родных и близких, но, словно по закону Мёрфи, лёгкие находятся быстрее, чем до этого. Раз уж на то и идёт дело, то, как ей думается, надо ловить каждый момент. Стелла рвёт с предыдущим ухажёром, делает так и со вторым, и с третьим, а на четвёртом думает, что ей это всё наскучило, только вот пятый парень всё же завладевает её доверием и зовёт замуж. Она, в общем-то, и не отказывается, потому через пару месяцев щеголяет уже с другой фамилией. Она его почти любит, хочет надеяться, что собой он однажды сместит Уилла, но это оказывается пустой надеждой, потому что, как ни крути, а это Уилл смещает её мужа на пьедестал пониже. И потому Стелла понимает: она не готова. Обручальное кольцо на пальце кажется ей неимоверным бременем, ужасное слово «брак» — проклятой тамгой на пожизненном трактате, а муж — деспотом, хоть это и она тиранит его, а не наоборот. Возможно, потому она не решается на детей, о которых когда-то так мечтает, потому что боится оказаться для них плохой матерью (и виной всему будет только то, что их отец не Уилл). Стелла всё ещё помнит то пари. Не знает, помнит ли о нём сам Уилл, но пока что они оба держатся. Этот спор висит над ней тяжёлой тучей, когда она слышит о нём, то думает, что слух подводит, а потом понимает, что это не так. Иногда Стелла — тайно, очень тайно — думает о том, что По несказанно повезло: ему не приходится проходить через всё то, через что проходят они. Он больше не мучает Майкла, отталкивая его из-за своей болезни, больше не страдает от того, что родители депортированы куда-то далеко. Стелле двадцать три, когда она всё же решается на непростительный шаг. Она стоит напротив Уилла. Ему — столько, сколько и ей, и он её мотивов не понимает. Когда Стелла делает шаг к нему, разрывает этот несчастный один метр, то он отстраняется, точно ошпаренный. — Ты что творишь? — Я… я… — она смотрит на его руку, хмурит брови, прежде чем продолжить: — Я могу коснуться тебя? Хотя бы… хотя бы на расстоянии. Уилл сжимает и разжимает пальцы, выглядит поначалу таким неуверенным, что Стелла и не узнаёт его, но что-то внутри пересиливает. Его рука медленно, будто он напуган, тянется вперёд, дрожит, и она завороженно смотрит на его тонкие пальцы, как впервые. Они касались рук друг друга всего один раз, холодной зимой, и то на ней была перчатка, потому что иного позволить им Стелла не могла. Узнай она из прошлого, что из-за какого-то парня начнёт так рисковать собой, то не поверит. Тем не менее, Стелла стоит в метре от него, тянет свою ладонь к нему и касается пальцами до его костяшек. Она чувствует, как Уилл вздрагивает от её прикосновения, а ещё то, что это так… странно. Касаться чьей-то руки — обычное дело, но с ним всё иначе. У Уилла тонкие пальцы, даже кости выступают — она чувствует их. Он колеблется поначалу, боится не углядеть и сделать нечаянно шаг вперёд, или, ещё хуже, что с ней произойдёт что-то немыслимое. Обернётся в горсть пепла, чихнёт и задохнется, — да что угодно! — но в какой-то момент берёт и на себя инициативу, блуждая по её ладони. Это касание подобно обычному «ничего» в сравнении с тактильным контактом у нормальных людей, но для них это больше, чем можно просить. Стелла теряется в происходящем и случайно делает шаг вперёд. Уилл отшагивает в сторону почти одновременно с ней, поднимает на неё голубые глаза и смотрит на неё то ли с укором, то ли с немым сожалением, и ей хочется сжаться от его взгляда. — Нет, — повторяет он заевшую пластинкой фразу. — Мы не можем, ты знаешь. — Я знаю, — вторит она за ним. Жить так, «как хочется», опять же, не выйдет.

______

Стелле двадцать четыре, когда она таки поддаётся на уговоры супруга и решается на ребёнка, результатом чего становится родившийся через год мальчишка. //Ей хочется прозвать его Уиллом, очень хочется, но это кажется несправедливым по отношению к мужу, да и давать своему чаду прозвище человека, который может вот-вот умереть — настоящий эпатаж.// Стелла мечтает о крепкой семье. О том, чтобы родители снова были вместе, чтобы они не чередовали приходы к ней, но те, кажется, её желаний не замечают. Звонок матери. Вопрос о том, не прибудет ли отец в ближайшее время. И точно так же от отца. Стелла выдыхает: о прочности в родне мечтать не стоит, она уже и без того трещит вовсю, и ей остаётся надеяться, что несмотря на её любовь к другому человеку их с супругом отношения не станут такими же. Ей помнится, когда они сплотились в последний раз. Стоило ей попасть на операционный стол, когда врачи объявили о пересадке лёгких, как они, будто и не было никакого развода, снова сошлись друг с другом. Стелла тогда надеялась на то, что ещё не всё потеряно. Но это было тогда. И теперь, спустя время, она может сказать, что это был предпоследний случай. Когда это произошло в тот самый «последний раз», её родителям довелось остаться ночевать в её доме, с её мужем и сыном, и Стелла пробуждается в момент, когда слышит, как те о чём-то разговаривают со стенкой. Пока они не заходят в её комнату, она радуется, что те говорят между собой без криков. А потом, когда понимает, из-за чего, чувствует, как сердце ухает в пятки. Пару минут назад матери звонила Барб. Тридцать минут назад умер Уилл Ньюман.

_____

Нет, Стелла в свои двадцать четыре помнит: они решают, что победителя в этом споре нет и не будет, как не будет и проигравшего, но почему-то всё равно кажется, что Уилл побеждает. Играет нечестно, но всё равно выходит победителем. Она говорит ему об этом на похоронах, когда стоит у его могилы, а все их родные остаются вдали, позволяя ей проститься с ним в полном одиночестве. И ей, с мужем и сыном, с родителями, которые борются за её жизнь, всё равно хочется поменяться с ним местами. Или умереть, как и он, чтобы очнуться рядом с Уиллом. Или переродиться с ним в других людей (может даже в диких львов в бескрайней саванне). Или просто закрыть глаза и окунуться во тьму. И заснуть. Навсегда.