Чем больше дней, Глубже рана в ней
Белые тускло освещенные коридоры Аркхэма отзывались в его душе травмирующим беспокойством, расшатывающем нервы, словно заключенный, бьющийся в своей клетке, вызывая воспоминания, с эмоциональными последствиями которых он думал, что справился еще несколько месяцев назад, но которые все еще ранили лезвием по сердцу, стоило ему увидеть ведомого врачами пациента или пройти мимо того самого холла с телефоном, звонок по которому вызволил его из этого места чуть больше года назад. Отвернувшийся от него Харви, палату которого он скорее всего миновал где-то по дороге через пустые коридоры, давний друг Оз, захвативший его компанию, Леди Аркхэм, похитившая Альфреда; повязка на глазу, оставшаяся у дворецкого после этого, его уставший вид, значительно состаривший его, из-за чего Брюс осознал, насколько много лет на самом деле уже прошло с появления Бэтмена и как скоротечно было время; его трясущиеся руки и затаенная в глазах жажда мести за смерть Люциуса, за все страдания, что бесчисленные преступники города Готэма принесли ему и его близким, Брюсу, — все это зародило росток беспокойства в его душе, который с каждым днем рос все больше и который в конечном итоге и заставил его принять решение отказаться от своего альтер эго. Унять беспокойство это не помогло. Оно пропитывало его насквозь — оно и чувство вины и сожаления за то, что Альфреду пришлось пережить, за то, на что он толкал тех немногих близких людей, что у него были, рискуя их жизнями и не думая ни о чем другом, кроме установления правосудия в городе. И Джон. Брюс просыпался со сбитым дыханием и трясущимися руками после ночных кошмаров, которые стали преследовать его даже днем. Смех. Бездушный, холодный, безумный. И кровь, стекающая по бледному лицу, по накрашенным губам, расплывшимся в неестественно широкой пугающей улыбке. Он никогда не забудет слова Альфреда о том, что это он сделал Джона таким, создал Джокера. Он толкнул его на это, дал ему неверный пример, он его подвел, предал, он манипулировал им. Джоном, который просто хотел дружить с ним, помогать ему. Джоном, который обожал его. Брюс разрушил все. Мысли обрушились на него неконтролируемой лавиной, и он почувствовал, как у него дрожат руки и бешено бьется сердце. Что если Джон вообще не захочет его видеть после всего, что произошло? Прийти сюда было ошибкой. Посещение Аркхэма ничего не исправит. На какое-то мгновение ему захотелось развернуться и уйти, пока не поздно, но он подавил в себе это желание и постарался вернуться в реальность. Брюс шел за санитаром и охранником, которые в конечном итоге остановились у металлической двери. «Посетитель к Джону Доу,» — и пути назад уже не было. Нет, прийти сюда могло решить хоть что-нибудь. Он больше не мог выносить просыпаться ночами в холодном поту. В открывшемся окошке показалось знакомое бледное растерянное лицо, на котором тут же расцвела улыбка, стоило зеленым глазам остановиться на Брюсе. Он выглядел почти точно так же, как в первый раз, когда Брюс его встретил в этих стенах. Никакой помады, никакого черного грима вокруг глаз. Никакой крови. Разве что лицо казалось еще более осунувшимся, чем Брюс его запомнил. — Брюс! — воскликнул он с такими знакомыми восторженными интонациями, что Уэйн невольно расслабился, и даже пальцы перестали подрагивать. — Здравствуй, Джон, — он попробовал улыбнуться, но по ощущениям вышло очень устало, хоть и вполне искренне. — Я не могу поверить, что ты правда пришел! — Джон подался еще ближе, почти высовываясь из окошка, но к двери подошла охранник, заставляя его отпрянуть. — У вас пятнадцать минут, — строго сказала она, отпирая дверь. Еще на входе он договорился о приватной встрече — с его деньгами и влиянием это было сделать проще простого. Зато получил полчаса предостерегающих речей охранника и рассказов о самочувствии Джона от доктора Лиланд — обе предупреждали о неконтролируемых вспышках гнева, с которыми сам Брюс был знаком не понаслышке. Их оставили в палате одних. Джон выглядел взбудораженным, словно не знал, куда себя деть. Он потирал руки и переминался с ноги на ногу, разглядывая Брюса, застывшего у двери. — По правде сказать, я думал, что ты не захочешь меня видеть, — сказал Джон, но внимание Брюса уже зацепилось за прикроватную тумбочку, на которой расположилось то самое селфи с Бэтменом. Он подошел к ней, и желание опустить рамку фотографией вниз было настолько велико, что он чувствовал, как покалывают кончики пальцев. — Но вот он ты, Брюс Уэйн! — Джон издал короткий смешок, который вовсе не звучал веселым, и Брюс повернулся, чтобы посмотреть на него, все еще держащего сжатые ладони у груди и с трудно читаемыми эмоциями на лице. Но он знал одно — он не выглядел счастливым. Тепло, без спроса и без разрешения заполнявшее Брюса изнутри всякий раз, когда Джон дурачился, когда Джон улыбался, когда открывался ему, мог проявить себя и был так горд собой, исчезло. Искра, всегда плясавшая в его удивительно зеленых глазах в эти моменты, ослабла. Вместо этого он столкнулся с липкой, тянущей и поглощающей виной, проникающей внутрь Брюса при виде глаз, которые видели, как друг вонзает бэтранг в его руку. — Как ты, Джон? — выдавил он из себя со всем спокойствием, которым только обладал. — А ты как думаешь, как я? — голос Джона внезапно стал таким леденящим, что у Брюса было ощущение, что его окатили водой. Он думал, его приход все изменит. Он думал, Джон все еще мог его обожать. Он надеялся. И не имел на это права. Эта фраза поставила его в тупик, и при всем желании Брюс не мог подобрать ответ, который мог бы все исправить. «Джон, я хотел бы все исправить». Но из его рта не донеслось ни звука. — Наверно, я скучал по Аркхэму, — продолжил Джон, спасая Брюса из неловкого положения. Его голос снова стал привычным, только вот потускнел на последних словах, — но врачи больше не улыбаются мне. Он наконец опустил руки и подошел к Брюсу. — Мне жаль, Джон, — выдохнул он. «Мне так жаль, что я подвел тебя, твою дружбу. Мне так жаль». — Знаешь, Брюс, хах, я правда хочу верить тебе, — Джон горько улыбнулся. — У меня было много времени для того, чтобы все обдумать… «У меня тоже». Дни, сменяющиеся неделями, и вера в то, что смех перестанет преследовать его всюду. Смех и едкий химический запах, от которого почти физически щипало глаза. «Джон Доу в Аркхэме из-за меня». Вкус крови и ноющая боль в груди, отдающая от не так давно сломанных ребер, и его слова, рикошетом отбивающие в сознании: «Я действительно хотел стать героем». — И я не могу злиться на тебя, приятель, — в глазах его был какой-то темный осадок, от которого Брюсу стало не по себе, — уж точно не после того, как ты мило пришел навестить меня! Джон взмахнул руками и, кажется, наконец искренне повеселел, и Брюс слабо улыбнулся, слегка опуская плечи. Но так глупо было думать, что одна встреча все изменит. — Я обещаю, что снова приду к тебе, — сказал Брюс мягко. «Я буду приходить, пока все не исправлю». — О, ты сделал мой день, дружище! — воскликнул Джон. — Нам столько нужно наверстать! Он восторженно хлопнул в ладоши и широко улыбнулся, и наконец в груди Брюса зародилась надежда на то, что Джон снова сможет чувствовать себя счастливым. Что он простит его. И вина, вьющая корни глубоко в его сердце, сжимавшая его нутро, ослабила хватку. Он не потерял Джона. — Да. Нам столько нужно наверстать, — согласился Брюс, расслабляясь. Джон тем временем плюхнулся на кровать и в ожидании уставился на него, так что он аккуратно присел рядом на жесткий больничный матрас со сбившейся простынью. — Ну что, как продвигаются дела у миллиардера, плейбоя Брюса Уэйна, — промурлыкал Джон. — Расскажи мне все! А то мне не дают газеты и не разрешают смотреть телевизор… Брюс подумал, что это правильное решение. Было бы не очень хорошей идеей давать ему знать, что происходит снаружи. Не после того, как он убил по крайней мере шесть людей. — Уверен, что если ты будешь хорошо себя вести, доктор Лиланд разрешит тебе смотреть новости. — вместо этого сказал Брюс, подбадривающе улыбаясь. — О, я буду, — заверил Джон, подпирая подбородок ладонью и заглядывая ему в глаза, не переставая улыбаться. — Так что? — Я в порядке, — и это была очевидная ложь. Он представлял, каким вымотанным должно быть выглядит со стороны. Джон, казалось, прочитал его мысли. — Наверно, не спишь по ночам? — он поднял одну бровь с хитрой улыбкой, явно делая намек, но первая мысль, что посетила голову Брюса — его ночные кошмары, и ему привиделся маниакальный блеск в зеленых глазах, пристально смотрящих на него. Он замер под этим взглядом, напрягаясь, до тех пор, пока Джон наконец не отпрянул с легким восторженным смешком, явно потешаясь над реакцией Брюса. — Не переживай, я не… — начал было Джон, но внезапный металлический щелчок двери прервал его. — Мистер Уэйн, ваше время вышло, — в палату вошла охранник, строго смотря на них. — Неправда! — воскликнул Джон, взмахивая руками, — пятнадцать минут еще не прошло! — Прошло, мистер Доу, — вкрадчиво пояснила она тоном, не терпящим пререканий. Брюс так же аккуратно встал, с показательным сожалением смотря на Джона, который машинально потянулся к нему руками, но так и не осмелился дотронуться. — Ты же еще придешь, Брюс? — спросил он тихо, и его глаза светились надеждой. Что-то внутри Уэйна сжималось под этим взглядом. — Приду, — коротко ответил он, подтверждая свои слова кивком. Не оборачиваясь, он вышел из палаты.***
Альфред застал его на пороге гостиной. — С возвращением, хозяин Брюс, — поприветствовал он его привычным тоном, так хорошо отложившимся в памяти, что он без труда воспроизвел бы каждую интонацию, — как прошла Ваша встреча с Джоном Доу? — Он был рад меня видеть, — ответил Брюс, но на середине фразы в его голосе проскользнуло предательское сомнение, и он глупо отвел глаза. — Судя по всему не настолько рад, как Вам хотелось бы? — заметил дворецкий, и Брюс виском почувствовал, как тот за ним наблюдает. — Джону нужно время, — после заминки ответил он и стянул с себя пиджак, лишь бы занять чем-то руки. — Как и Вам, — вкрадчиво произнес Альфред, и Брюс вздохнул, снова посмотрев на него. Кажется, в его собственных глазах отразилась тоска, которую Ал, конечно же, заметил. Спустя паузу, он предложил: — Почему бы Вам не поужинать. Вас ждет аппетитная баранина. На что Брюс коротко кивнул. После заслуженного отпуска, из которого он вернулся несколько дней назад, Альфред стал выглядеть в разы лучше — казалось, он помолодел, а на обычно светлой коже теперь красовался золотистый загар, так что при виде его хотелось улыбаться. Его дрожь в руках окончательно прошла, а взгляд смягчился и больше не источал жестокой решимости, и Брюс не мог нарадоваться этому. За бытовыми разговорами то и дело всплывали все новые подробности его путешествия. Альфред так красочно описывал места, где побывал, что самому Брюсу невольно захотелось увидеть все это собственными глазами: горы, пляжи, песок и чистая вода, деревья с пахучими цветами, рыжие закаты над волнами, чайки и звук прибоя, тихая рыбалка в открытом море и ослепительное горячее солнце. Дворецкий выглядел действительно впечатленным. Некоторые его истории даже заставляли Брюса хохотать так громко, как он давно не смеялся. — Испания кишит чистильщиками обуви, и они со всем усердием стараются зацепить твое внимание. Я даже сначала попался на их трюк. Они начинают диалог издалека, спрашивая на английском «откуда ты?», и вот когда ты отвечаешь, ты уже попался в их сети. Они начинают говорить с тобой на твоем родном языке, пусть и ломанном, — я видел несколько раз, как они ловили незадачливых французов и русских. Наверное, спустя годы среди туристов не мудрено запомнить несколько простых фраз на разных языках. По правде я поражаюсь их предпринимательской жилке. Так вот, я сидел на лавке, укладывая в голове впечатления после археологического музея, как ко мне подходит мужчина, и я сразу же распознаю навязчивый вопрос «откуда ты?». И я, не растерявшись, отвечаю: «из Никарагуа». Чистильщик тогда молча ретировался. В такие моменты Брюс наконец чувствовал, что он дома. Альфред заполнял своим теплом все вокруг, и казалось, их связь стала еще более крепкой после столь долгого (по ощущениям Брюса) отсутствия. Он не представлял себе, что делал бы без человека, заменившего ему отца.***
Вторая поездка в Аркхэм далась намного легче предыдущей. На этот раз Брюс был полон решимости. Дав обещание, он не собирался его нарушать, определив для себя, что не оставит Джона до тех пор, пока тот в нем нуждался. Вряд ли у того было много посетителей (Брюс был уверен, что он был единственным), и он даже представить себе не мог, насколько тому было тоскливо. У Брюса хотя бы была работа, Альфред и в конце концов жизнь вне четырех стен, в то время как Джону едва ли позволяли что-то, кроме сеансов психотерапии — слишком свежи были воспоминания об инциденте для того, чтобы разрешать ему видеться с другими пациентами. — Ты действительно снова пришел! — воскликнул Джон, нетерпеливо высовываясь за дверь, которую охранник еще не успела толком открыть. — Здравствуй, Джон, — привычно поприветствовал его Брюс и, кивнув девушке, зашел в палату, заставляя Джона попятиться назад, освобождая проход. Он договорился с доктором Лиланд о еженедельных посещениях, длительность которых все еще была пятнадцать минут, и Брюс сомневался, что сам бы выдержал больше, так что возражать не стал. На душе будто бы лежал тяжелый камень всякий раз, когда он появлялся в этих стенах. — У меня есть кое-что для тебя, — интригующе сказал Брюс и ухмыльнулся, когда на лице Джона вырисовалось недоумение и предвкушение, и он отвел руку из-за спины, которую все это время держал там, и в его пальцах оказалась открытка. На ней красовался пятнистый щенок с глупой надписью «Ты по-тяф-сающий». Джон подпрыгнул на месте и взвизгнул от радости, молниеносно потянувшись к открытке. Внутри аккуратным почерком Брюс написал: «Поправляйся скорее, Джон. — Брюс». — Ты… ты даже добавил смайлик! — он завороженно смотрел на надпись, а его глаза начали блестеть, и Брюс даже испугался, что он сейчас заплачет. — Прямо в букве «о» в моем имени. И он улыбается! Посмотри, Брюс! Джон сунул открытку ему под нос. — Я знаю, я же его нарисовал, — он издал тихий смешок, и губы непроизвольно расплылись в улыбке. — А, да. Глупый я, — Джон слегка смутился и вернулся к созерцанию надписи. Краешки его губ подрагивали от того, насколько широкой была его улыбка, и он часто моргал, наверное, стараясь не проронить слезы. Кажется, он не до конца верил в происходящее. — Тебе правда так понравилась та открытка, что я подарил тебе? — неуверенно спросил он. — Я очень боялся, что она была неуместной и ты выкинешь ее сразу, как отвяжешься от меня. Джон перестал улыбаться и опустил глаза на ровные строчки. Брюс заметил, как тот большим пальцем аккуратно поглаживал плотную бумагу. — Что ты, Джон, я не мог так поступить. Мы же друзья, помнишь? Мне она понравилась, — уверил его Брюс, делая шаг ближе, чтобы заглянуть в его лицо, и когда он столкнулся взглядом с зелеными глазами, его сердце волнительно екнуло — Джон выражал ему вселенскую благодарность, и в нем, казалось, было настолько много преданности, что если взять всех собак на планете, этого бы не хватило для того, чтобы описать чувства Джона, отразившиеся на его лице. У Брюса возникло навязчивое желание положить руку ему на плечо, почувствовать его тепло пальцами, впитать эти эмоции в себя и запереть там, чтобы эта теплота никогда больше его не покидала, но он воздержался от порыва и вместо этого улыбнулся. — Я хочу сфотографировать тебя, — вдруг сказал Джон очень тихо и нежно, так что Брюса пронзили разряды от его голоса — он давно не слышал настолько бережного тона в свой адрес. — Почему? — спросил он так же тихо, боясь спугнуть момент, разглядывая резкие черты лица, которые сейчас казались удивительно мягкими. — Твоя улыбка. Я видел много твоих улыбок. У меня были все выпуски газет с тобой, и ты всегда улыбался на первых полосах своей блистательной улыбкой миллиардера, — Джон коротко и тихо хохотнул, — но я никогда не видел у тебя такой улыбки. Брюс тихо вдохнул, боясь издавать слишком громкие звуки, будто бы если он все же издаст, то все рассыплется, как карточный домик. По какой-то странной причине сейчас он чувствовал такую близость с человеком, которой у него не было уже очень давно, и он сам не понимал, как это произошло, но у Джона всегда получалось достучаться до его эмоциональной стороны. Стороны, которую большую часть времени Брюс задвигал подальше в темный угол, упорно игнорируя. Стороны, которая кричала ему о потребности выстроить близкие доверительные отношения, только сама мысль о которых пугала его. Джон определенно не был обычным человеком. — Спасибо тебе, приятель, — сказал он, разрушая тишину, и Брюс даже моргнул пару раз, возвращаясь в реальность прохладной палаты. Джон кое-как приспособил открытку на тумбочке и убедился несколько раз, что она не падает, и Брюс улыбнулся его возне и настороженно выставленным рукам на случай, если та все же намеревалась соскользнуть. Он никогда не встречал таких, как Джон.***
Брюс, если честно, с самого начала боялся того, что между ним с Джоном просто будет висеть неловкая тишина во время его посещений, полагая, что тот будет слишком сильно обижен на него, чтобы разговаривать, но он был приятно удивлен, когда понял, что это совсем не так. Джон умел поддержать диалог и заполнял собой все пространство вокруг, безоговорочно притягивая к себе внимание так, что его хотелось слушать, и Брюс обнаружил, что кроме того ему хотелось еще и рассказывать. У него всегда были трудности с тем, чтобы открыться кому-то даже банально для того, чтобы рассказать, что у него сегодня произошло, так что обычно Брюс молчал или выдавал какие-то сухие односложные ответы. Джон же умел задавать вопросы. Это были какие-то незначительные нелепости вроде того, какой кофе он сегодня пил или сколько раз за день он с кем-то поздоровался, и чаще всего Брюс даже не мог дать дельных ответов на них, но внимательное заинтересованное лицо и теплый взгляд зеленых глаз, терпеливо рассматривающих его, подталкивали Брюса к тому, чтобы сказать хоть что-нибудь. И он рассказывал о каких-то случаях на работе, вроде того, как он уснул на очередном собрании, или как сегодня в Уэйн Энтерпрайзез проникла бездомная кошка, которую не могли поймать добрых пятнадцать минут. Джон часто спрашивал про Альфреда, и Брюс пересказывал истории из его поездки в Испанию, которые тот слушал, затаив дыхание, и иногда, закрыв глаза, мечтательно покачивался в такт словам, похоже, представляя, как он плывет по волнам. В моменты, когда Брюс все же не мог найти, что рассказать, Джон, кажется, не возражал и брал всю инициативу на себя. — Мне разрешают открывать окно три раза в день, и сегодня ко мне залетела птичка, представляешь? Она села ко мне на подоконник и смотрела на меня. Только я не слишком разбираюсь в их сортах. Когда я описал ее доктору Лиланд на сеансе, она сказала мне, что это сойка. А я еще ни разу в жизни не видел соек! Она была, знаешь, такая небольшая, с черным клювиком, белой грудкой и сама светло-коричневого цвета. А крылышки и хвостик черные, на крыльях еще голубая полоска есть. Такая красивая! Ты видел когда-нибудь соек? — все время Джон активно жестикулировал, а его брови то и дело восторженно поднимались вверх. — Думаю, что нет, — ответил Брюс. — В городе таких точно не увидишь! Доктор Лиланд рассказала, что они умеют подражать голосам, — глаза Джона были похожи на два теннисных мячика, которые вот-вот выпадут из черепной коробки, — представь, увидишь ты сойку, а она скажет тебе «привет, приятель» моим голосом, и ты подумаешь, что я превратился в птичку! Он звонко рассмеялся, и Брюс сам не смог сдержать смешка. — Боюсь, это не совсем так работает, — снисходительно улыбнулся он. — Откуда ты знаешь? — Джон хитро ухмыльнулся, и Брюс почувствовал, как тепло распространяется внутри него, совсем как когда-то давно, по ощущениям вечность назад, когда Джон был еще на свободе. Тепло, которое он думал, что потерял навсегда. В его компании он ощущал себя удивительно расслабленно и даже подумывал поговорить с доктором Лиланд о том, чтобы продлить время посещений, и не мог поверить, что еще несколько недель назад он боялся того, что пятнадцать минут окажутся слишком долгими. Вечера четверга после того, как Брюс возвращался из Аркхэма, теперь казались особенно одинокими.***
— Джон делает прогресс, — сообщила ему доктор Лиланд на пятой неделе. Ему удалось убедить ее продлить время посещений до получаса. — Рад это слышать, — выдохнул Брюс. Эти слова были похожи на маяк в темную беззвездную ночь, и он зацепился за них руками и ногами. — Должа сказать Вам, что во многом это происходит благодаря Вам. У него наконец появилась мотивация, — врач тепло улыбнулась, и Брюс не мог налюбоваться ее теплыми отзывчивыми глазами, которые выдавали в ней участливого психотерапевта, и он в очередной раз убедился, что Джон был в надежных руках под ее надзором. Она действительно хотела его выздоровления. — Мы планируем ему разрешить проводить час в комнате отдыха вместе с другими пациентами. За этот месяц он, похоже, снова привык к общению, и ему его явно не хватает. Он давно не чувствовал такого облегчения, и его внутренний голос, который неустанно внушал чувство вины, наконец сказал ему, что он поступил правильно. Он был на верном пути. — Возможно, если через какое-то время не произойдет серьезных инцидентов, мы даже позволим ему смотреть телевизор. Благо, с исчезновением Бэтмена, там стало намного меньше сюжетов, потенциально тревожащих его сознание. Он все еще болезненно воспринимает его, — на лице доктора отразилось беспокойство. — Это можно понять, — кивнул Брюс с комком в горле. Бэтмена стали обмусоливать все реже и реже. Сейчас, спустя три месяца после последнего появления ночного вигиланта, город, похоже, уже смирился с его отсутствием. Первое время все первые полосы газет пестрили заголовками по типу «что стало с Темным Рыцарем Готэма?», «почему летучая мышь оставила город?» и «вернется ли Бэтмен?». Брюса это ужасно раздражало, и он хотел запереться в своем офисе подальше от внешнего мира и не впускать никого. Со временем буйство прессы утихло, разве что выходили какие-то небольшие статьи, которые проходили мимо него. Город принял отсутствие Бэтмена. Осталось принять это ему. Брюс тяжело сглотнул, и доктор Лиланд качнула головой, слегка хмурясь, наблюдая за ним. — И, Брюс, постарайтесь как можно меньше напоминать ему о травмирующих событиях в прошлом. Думаю, Вы это понимаете. Он бы и сам хотел вспоминать обо всем этом как можно реже.***
Оставить Бэтмена было тяжело. В тысячу раз тяжелее, чем было стать им. Первые несколько ночей он и вовсе не мог уснуть и готов был сорваться в любую минуту, броситься в бэтпещеру и отправиться патрулировать улицы Готэма. В голове во всех красках всплывали картинки ограблений и жестоких убийств, с которыми мог справиться только Темный Рыцарь, за которыми неустанно следовало поблекшее, но все еще режущее воспоминание, пронзающее и выворачивающее наизнанку все его нутро — белые жемчужины, рассыпающиеся по грязному асфальту. Его голова в те ночи кипела настолько, что хоть на стены лезь, и он метался по комнате из угла в угол, и единственное, что останавливало его тогда — мысли об Альфреде с чемоданами на перевес, с разочарованием и болью смотрящем на него и прощающегося с ним навсегда. После того, как он надел костюм в последний раз, чтобы рассказать комиссару Гордону о своем решении оставить пост ночного вигиланта, стало не особо легче. Дрожащими руками он снял тогда с себя перчатки и положил на стойку, пообещав Альфреду и в первую очередь себе, что больше никогда до них не дотронется. Было трудно. Иногда он ловил себя на том, что на автомате спускается по лестнице в пещеру или нажимает на кнопку, открывающую тайный проход, и останавливал себя. Альфред говорил ему, что стоит избегать лишних напоминаний о Бэтмене, так что Брюс старался не появляться там, и за последние месяцы он еще ни разу не срывался. Первые две недели Альфред был с ним, и Брюс был ему бесконечно благодарен — он бы не вынес, если бы он взял отпуск сразу же. Его присутствие служило постоянным напоминанием о том, зачем он это делает. Его мягкий вкрадчивый голос, который иногда ловил его в одинокие моменты в библиотеке или бильярдной, в которых Брюс просто бесцельно бродил, шатаясь из угла в угол, не зная, куда себя деть слишком тихими вечерами в поместье, помогал держаться на плаву. В конце концов, Альфред все же должен был уехать на заслуженный отдых, и это был один из самых тяжелых месяцев в его жизни. Одиночество, навязчивое и давящее, как никогда ощутимое в отсутствии верного дворецкого, такого привычного и родного, что это ощущалось, будто из него выдрали целый кусок, повисло над Брюсом угнетающей тучей. Он не должен был так драматизировать, в конце концов, Альфред вернется, все не было настолько уж плохо, но в свете последних событий он просто не мог заставить себя успокоиться. Тиффани, которой он так и не смог стать наставником, и которая избежала правосудия (и он бы обязательно ее выследил и, возможно, даже изменил бы свое решение, если бы не договор с Алом), может, при других обстоятельствах могла бы даже стать ему так же близка, как раньше был Люциус. Единственной его поддержкой стала, неожиданно, Авеста, принявшая его предложение работать на Уэйн Энтерпрайзез, и узнавшая о его решении отказаться от личины Бэтмена. И он был рад иметь человека, которого он не подвел. Или, по крайней мере, вину перед которым он загладил. Авеста оказалась полезным и ценным сотрудником и активно помогала остаться компании на плаву, которой без содействия Люциуса Фокса приходилось тяжело. Сам Брюс, лишившись главного дела, занимавшего все его внимание, вынужденно переключился на работу и действительно нашел в этом источник отвлечения. Благотворительные мероприятия, пожертвования, сотрудничество с департаментом готэмской полиции, а самое главное — финансирование Аркхэма и его обеспечение передовыми лекарствами и контроль кадров (он все еще слишком ясно помнил, как за какую-то жалкую взятку двум пациентам разрешили избить его в первый же день пребывания в лечебнице) — все это теперь занимало голову Брюса в течение дня. До тех пор, пока не наступал вечер, и как никогда не начинала ощущаться нехватка его ночного образа жизни. В пустом поместье, лишившемся всякой жизни с отъездом Альфреда, он не находил себе места. Первое время он даже сам пытался варить кофе, и у него даже сносно получалось, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что варил ему Ал, так что через несколько дней все попытки были брошены, и Брюс перебивался кофе, который приносила ему секретарша, только потому что нехватка кофеина явственно сказывалась на его работоспособности. Лежа бессонными ночами в своей слишком большой для одного человека кровати, он начинал сомневаться, было ли его решение отвергнуть Селину правильным. Возможно, она могла бы стать тем человеком, который мог бы быть рядом и… услышать и понять. Их сотрудничество было действительно ярким и плодотворным. Возможно, между ними и в правду была особая связь, про которую ему твердили все вокруг, но которую он упорно не ощущал. В любом случае, он сильно сомневался, что между ними мог существовать какой-то другой дуэт помимо Женщины-кошки и Бэтмена. Уж точно не Селина Кайл и Брюс Уэйн. Селина слишком свободолюбива и своенравна для того, чтобы нянчиться с миллиардером с трудностями с социализацией. Череду одиноких вечеров разбавляли периодические письма от Альфреда с приложенными к ним фотографиями и иногда даже открытками. Счастливый и улыбающийся, в своей нелепой панамке, на них он напоминал ему о годах до Бэтмена, о тех временах, когда боль от утраты Уэйнов уже притупилась, а новой еще не было места, и дворецкий выглядел… довольным жизнью. Брюс тепло улыбался, смотря на эти фото, а потом еще долгие часы думал о том, через что заставил пройти самого близкого в его жизни человека. Он заслуживает гораздо больше, чем месячный отпуск на Канарах. В такие моменты он еще раз напоминал себе, что это было верным решением.***
— Убери ее, — внезапно сказал Брюс, прервав Джона, который рассказывал ему, как его сегодня выпустили провести час досуга в компании с другими пациентами. — Что? — замялся он, его голос звучал растерянно, и он проследил за направлением взгляда Брюса, который неотрывно смотрел на рамку на тумбочке уже какое-то время. — Убери фотографию, — сказал он твердо, и Джон дернулся от внезапного приказного тона. — Почему? — недоуменно спросил он, нахмурившись. — Это неправильно, — ответил ему Брюс и наконец перевел взгляд с фотографии. Его лицо было полно мрачной решимости. — Неправильно? — брови Джона взметнулись вверх, а в глазах вспыхнула опасная искра, и в эту же секунду Брюс пожалей о своем выборе слов. — Я думал, ты был не против! Я думал, мы команда, и ты считаешь, что мы команда. Были командой. Ты… — Джон, Бэтмена больше нет, — спокойным, но твердым тоном прервал его Брюс, пока это не зашло слишком далеко. — Что ты имеешь в виду? — Джон был так удивлен его словам, что пару раз моргнул, издал нервный смешок и с неровной улыбкой спросил его, будто малого неразумного ребенка, который сам не понимает, что говорит: — Как его может не быть? Вот же он, прямо здесь. Джон понизил голос на последнем предложении, явно сохраняя конспирацию на случай, если охранник за дверью подслушивала их. — Бэтмена больше не будет, — с тяжелым вздохом ответил он, уверенно смотря в растерянные зеленые глаза. — Не будет?! — пораженно воскликнул Джон, — а преступники? Кто будет заниматься правосудием! Брюс невольно вспомнил, что именно Джон считал правосудием, приставляя лезвие ножа к горлу Уоллер. — Преступниками занимается готэмская полиция, — спокойно пояснил он, наблюдая за разгорячившимся от эмоций лицом, которое, казалось, вот-вот взорвется. — Какой толк в полиции! — он взмахнул руками с негодованием. Брюс удивился, насколько Бэтмен все же был его кумиром. Он с самого начала с трудом поверил, что после всего, что произошло, Джон все еще предпочел хранить их совместную фотографию именно с Темным Рыцарем. Он думал, что после событий на Эйс Кемикалс Джон разочаровался в его методах, и только сейчас до Брюса дошло, насколько важной частью жизни он должен был быть для Джона, и эта незначительная фотография выглядела почти как признание. Признание в том, что он ценил его несмотря на все. Но это было неправильным. После истории с Уоллер это фото ощущалось как удар под дых. Возможно, Джон все еще мечтал быть его помощником? — Джон, методы Бэтмена не были правильными, — твердо сказал он, отчасти пытаясь убедить самого себя, — они приносили много боли его близким. Не за чем цепляться за прошлое. — Но это мое прошлое! — выкрикнул Джон, сжав кулаки. В глазах его плескалось яркое разочарование и обида. В сердце Брюса больно кольнуло, и еще не до конца принятый отказ от альтер эго заставил комок встать поперек его горла. — Так будет лучше для всех, Джон, — слегка хрипло проговорил он заученный сценарий, — тебе не зачем вспоминать это. — Ты говоришь так, потому что сам не хочешь вспоминать! Ты стыдишься меня, да? — Я не… — «я стыжусь себя, Джон». — А мне нечего стыдиться, я до сих пор считаю, что поступил правильно. Это ничтожество должно гнить в сточной канаве, они все заслужили смерти! — он резко поднялся с кровати и выглядел так, будто сейчас ударит его, со страшными искрами в глазах, совсем как той ночью. Брюс тоже встал и поднял руки в успокоительном жесте. — Джон… — Я Джокер! Джокер! — он кричал ему в лицо, стоя совсем близко, так что Брюс чувствовал его разгоряченное дыхание. Внутри его все сжималось от осознания того, насколько же далеко на самом деле Джон был до своего выздоровления, и на секунду даже подумал, что второго освобождения из Аркхэма может и вовсе не произойти, и волна страха и беспокойства накрыла его. На крики вбежала охранник вместе с санитаром. — Мистер Уэйн, уходите, — но Брюс замер, словно в трансе, наблюдая за тем, как санитар хватает дергающегося и бьющегося в ярости Джона. — Уходите, — повысила голос охранник, помогая врачу, и Брюс вышел из оцепенения и, подойдя к двери, нерешительно обернулся. — Я никогда не стыдился тебя, — он надеялся, что Джон это услышал до того, как ему успели вколоть транквилизаторы.***
— Судя по Вашему удрученному виду, произошло что-то серьезное при Вашем посещении Джона Доу, — Альфред показался на пороге гостиной, где Уэйн уже добрый час непрерывно наблюдал за огнем в камине, и дворецкий не мог этого не заметить. Брюс скривился в лице, невольно вспоминая яростные крики. Ему не хотелось говорить — ему вообще не хотелось думать об этом. Еще совсем недавно все было просто превосходно. Джон вел себя отлично, у Джона был прогресс. Они вместе разговаривали, улыбались и смеялись, словно ничего и не было, словно все былое забыто и прощено. Но ничего не было забыто и ничего не было прощено. Это была такая красивая иллюзия, скрывающая правду, которой рано или поздно суждено было всплыть, — Брюс все еще виноват перед ним. Спустя паузу, по ощущениям тянувшуюся просто вечно, он наконец со вздохом сказал, продолжая смотреть в камин: — Я рассказал ему про Бэтмена, — Брюс снова затих, не зная, как продолжить. — И его реакция не была слишком радужной, — помог ему дворецкий, подходя ближе. — Я думал, он будет рад этому. Возможно, не рад, но хотя бы удовлетворен, — с трудом выдал из себя Брюс мысли, которые по кругу метались в его голове последнее время, — тогда он дал ясно понять, что разочарован в нем. В его методах. — Или он мог быть просто разочарован в Вас, — предложил Альфред, и он чувствовал, как тот смотрит на него. — Я не знаю, Ал, — Брюс качнул головой, отгоняя непрошенные мысли, к которым он еще не был готов, — я думал, после всего, отпустить Бэтмена могло бы помочь ему. — Отпустить что-то, с чем ты уже прочно связал свою жизнь, всегда болезненно, даже если до этого оно принесло тебе не меньшую боль, — Брюс, наконец, поднял голову и столкнулся с проницательным взглядом дворецкого, от которого захотелось сглотнуть вставший поперек горла комок. — Иногда я и сам начинаю сомневаться, что все это было верным решением, когда вижу Ваши упаднические настроения, — признался Альфред и положил руку ему на плечо, — но порой мы должны пройти через эту боль для того, чтобы расстаться с ней навсегда. И Брюс, замерший от ощущения удушающей пустоты, хватающей его внутренности когтистыми лапами, заставил себя кивнуть.***
Всю дорогу до Аркхэма на его языке крутилось навязчивое «прости меня», и он так часто повторил это у себя в голове, что уже сам стал забывать, за что именно он просил прощения, и смысл слов стал ускользать от него. Вид Джона, понуро сидящего на постели с открыткой в руках, заставил эти два слова застрять на полпути и так и не достичь воздуха в палате. Пальцами он медленно и аккуратно обводил написанные Брюсом буквы, раз за разом проводя по одним и тем же линиям, и сердце его болезненно сжалось — Джон выглядел несчастным и даже не заметил появление постороннего человека в комнате. Брюс неспешно подошел ближе, боясь потревожить его. На его правой руке он заметил протяженный шрам, оставшийся там от бэтранга, и необъяснимо захотелось взять его ладонь и провести по нему пальцами, будто бы это могло заставить его исчезнуть. — Джон, — Брюс тихо оповестил о своем присутствии и совершенно не знал, что говорить дальше в случае, если тот так и предпочтет молчать, так что он просто встал рядом, не осмеливаясь даже присесть на кровать, ощущая, что сейчас не имеет на это права. Джон довел указательным пальцем буквы «ю» и «с», и его рука замерла. Он каким-то отсутствующим взглядом смотрел на бумагу перед ним и словно вовсе ничего не видел. Спустя целую вечность, он наконец сказал: — Я знаю, что ты не хотел приходить ко мне, — его голос был тихим и надломанным, словно эти слова давались ему тяжело. Брюса они ввели в ступор. — Что? Я не… — начал было он, но Джон продолжил. — Ты бы не хотел видеть меня таким, — он по-прежнему смотрел в пустоту перед бумагой. Его плечи были сгорбленными, — ты разочарован. Пальцы Джона, державшие открытку, дрогнули. — Ты прав, Джон, я разочарован, — начал Брюс, и он дернулся, сжимаясь еще больше, — но не в тебе. Брюс прикрыл глаза и вздохнул. Слова давались тяжело. — Я… понимаю твою злость. И ты имеешь на нее право. И я знаю, как тебе трудно. Черт, да мне самому адски трудно. Но я бы никогда не хотел делать тебе больно, — чувства, выливающиеся со словами, резали язык, будто проклятые кинжалы, — и ты должен знать, что я не оставлю тебя. — Я убил этих людей, Брюс, — его голос дрогнул, и он услышал в нем эхо сожаления, но так же и твердость, будто бы он бросал ему вызов. — Я знаю, — он не нашел, что еще ему ответить. Джон наконец поднял на него взгляд, его брови были сведены, а губы напряженно поджаты. И Брюс посмотрел ему в глаза, стараясь отразить в своих собственных все сожаление, которое только чувствовал. Его будто кто-то невидимый схватил за плечи и приковал к месту, не давая пошевелиться. — Прости меня. Джон не ответил ему.***
Той ночью он проснулся от кошмара. Он видел лицо с жестким оскалом, с размазанным неровным гримом, на котором читалось «предатель». — Я помогу тебе. Слова соскальзывали с языка и ядовитым плющом обвивались вокруг горла так, что становилось трудно дышать. И какими бы правильными они не казались, они всегда, всегда делали только хуже. — Поможешь тем, что снова упечешь меня в Аркхэм? Холодный смех эхом разлился по комнате, и пространство вокруг закружилось, так что Брюс схватился за лоб, прикрывая глаза. Голова раскалывалась. В своих снах он всегда пытался все исправить. Он вставал на дороге Джокера и говорил, и говорил, и говорил все, что только могло сделать положение лучше. Успокаивал, просил прощения и признавался в тех вещах, о которых никогда бы не осмелился сказать вслух. Ничего не было правильным. Джокер всегда находил, как ответить на них, разбивая Брюсу сердце раз за разом, разрушая его надежды на то, что Джона можно спасти. Что, если Джона нельзя спасти? И его слова никогда не будут правильными с ним. И все его благие намерения приведут в ад. Брюс чувствовал, что ходит по тонкому льду, только вот не заметил, что уже давно провалился под него и теперь тонет в бесконечно глубокой темной толще ледяной воды, перехватывающей дыхание и парализующей мускулы, всплыть на поверхность из которой не представлялось ни единого шанса. Его охватил страх. Возможно, само появление Брюса в жизни Джона все разрушило, и теперь его присутствие делало лишь больнее, теребило раны, которые сам же Брюс и нанес. Он не сомневался, что Джон искренне радовался ему и действительно ценил, но от этого не становилось легче, потому что лучше уж Брюс имел для него гораздо меньшее значение — было бы не настолько больно. Им обоим. И наверное, спроси он Джона, тот бы несомненно ответил, что не хочет, чтобы он уходил. В конце концов, он считал его своим самым близким другом. Отсюда рождаются неоправданные надежды, много неоправданных надежд. И Брюс не мог ничего исправить. Он чувствовал это. Как все, что он делает, казалось неправильным. Как то, что внешне помогало, на деле наносило гораздо более глубокую скрытую рану где-то внутри. И Брюс чувствовал, как не справляется, как портит все, до чего касается, словно прокаженный. Он не мог избавиться от этого ощущения. Все внутри его кричало «спасти, спасти, спасти», и он хватался за это железными клешнями, как за якорь, не позволяющий ему потеряться. Потому что он знал, что если отпустит это чувство ответственности, если он позволит себе забыть, он пропадет. Но якорь был слишком тяжелым для него одного, но было уже слишком поздно. Где-то в глубине души он понимал, что нынешние метания ни к чему не приведут. Брюс снова приедет в Аркхэм, снова попытается поднять Джону настроение и подтолкнуть на правильный путь. Даже если правильного пути никогда не существовало.***
— Если ты ездишь ко мне из чувства долга, то можешь уходить, — слова Джона застали его прямо на пороге. Сам же он стоял у окна, облокотившись о подоконник. — Что? — Брюс, казалось, подавился воздухом от такого внезапного заявления и абсолютно растерялся. — Серьезно, я переживу, если ты сомневался, — когда тот сложил руки на груди, то он понял, что дело плохо. Хотя тон его голоса был на удивление спокойным, не выражавшим каких-либо претензий. Просто констатирующим факт. Брюс не был уверен, что это облегчало ситуацию. — Я прихожу к тебе не из чувства долга, — сказал ему он, осторожно подходя ближе. Когда тот не ответил, Брюсу пришлось напрячься, чтобы выдавить из себя что-нибудь дельное, — мы же друзья, Джон. Почему-то это ощущалось, как ложь, в которую он свято верил и убеждал себя в этом раз за разом, но чувство неправильности преследовало его, и он почувствовал горький вкус на кончике языка. — Две нитки в одном шве, помнишь? — он остановился совсем рядом, и на лице Джона отразилось сомнение, будто бы он решал, доверять ему или нет. Брюс вздохнул и поднял руку. — Клянусь на мизинце. Взгляд Джона проследил за его жестом и изучающе остановился на оттопыренном пальце, и после секундного колебания он сам поднял руку в аналогичном жесте, чтобы скрестить их мизинцы, и Брюс облегченно выдохнул. Сам Джон, казалось, моментально повеселел после этого, и его настороженное спокойствие развеяла улыбка. Почему-то Брюс не думал, что это хоть что-то изменило, но сам Джон, похоже, решил, что конфликт исчерпан, так что оторвался от подоконника и оказался прямо перед ним, внимательным заинтересованным взглядом изучая лицо Брюса. — Я не должен был сомневаться в тебе, приятель! — сказал он с зубастой улыбкой, сложив руки в замок, — в конце концов, не можешь же ты приходить ко мне уже второй месяц только из-за чувства вины, да? — Конечно.***
Томас и Марта Уэйн смотрели на него со стены теплым взглядом глаз, изученных вдоль и поперек. Он знал каждый мазок, каждый оттенок краски, каждую деталь портрета и при желании мог бы воспроизвести его в мельчайших подробностях даже с закрытыми глазами. Бесчисленные часы, наверняка уже сложившиеся в годы, он провел, стоя у этого портрета. Сюда он приходил в моменты потерянности и сомнений, отчаянья и тоски, пустоты и тревоги. Родители всегда помогали ему, становились костылем, за который он мог схватиться, когда не было другой опоры. Здесь он находил себя. И даже после скандала вокруг доброго имени Уэйнов, когда Брюс узнал страшную правду об отце, он не переставал приходить сюда, только потому что больше некуда было идти. Потому что он все еще любил их. Именно они были одной из главных причин, почему расстаться с Бэтменом было (и до сих пор есть) столь тяжело, — он ощущал, что этим предает их. Он дал им когда-то обещание защищать город, чтобы то, что произошло той страшной ночью, никогда не повторилось, и его деятельность под личиной Брюса Уэйна едва ли способствовала этому. — Я помогаю Аркхэму, — шептал он, оправдываясь перед ними и перед самим собой, — Аркхэм в самом деле становится лучше. Он не тюрьма. Людей там лечат. Они лечат тех, кто мог бы убивать людей на улицах. Отец смотрел на него спокойно и расслабленно, словно вот-вот одобрительно кивнет, положит руку на его плечо и ответит: «Ты справился лучше, чем я». И Брюсу становилось больно. — Я поступаю правильно, — как околдованный повторял он, но сколько бы он не пытался убедить себя, предательское сомнение не желало ослаблять хватку. Казалось, с каждым днем оно все глубже пробиралось в его сознание, вплетаясь в паутину его мыслей, как навязчивый паразит, заражающий все больше и больше здоровых мест внутри организма. — Я нужен Джону, — несомненно, это так. Но нужен ли Джон тебе? Видеть его — болезненно, травмирующе. Ты знаешь, что не получаешь от него ничего. Весь прогресс, за которым ты так усердно гонишься, — не более, чем иллюзия. Сладкая, построенная на лжи самому себе, и ты знаешь это. Он не может дать тебе то, чего ты так хочешь, ты не можешь переделать его. Старайся усерднее, давай, изводи себя до конца, в полную силу, но в конце всей этой игры в спасателя твой утешительный приз едва ли будет похож на твои ожидания. Ты не изменишь его. Ты видел его глаза? Это глаза убийцы, и ты его таким сделал, и ты уже не сможешь собрать сломанный конструктор обратно. Ты видишь, как он делает тебе больно? Едва ли он хочет этого, но ты сам, ты определенно ожидал не такого. Ты можешь сколько угодно притворяться, что он твоя ручная собачка, сидящая в клетке, но ты никогда, никогда не изменишь то, что эта собака загрызла кого-то, и ты ее не переделаешь. Ты можешь приходить к нему раз за разом и притворяться, какие вы хорошие друзья, но ты же понимаешь, что это тупик? Руки Брюса, сжатые в кулак, дрожали. Сам он смотрел в пол, пытаясь успокоиться от накрывшей его волны отчаянья, и он впервые подумал, что Джон может быть прав. Он приходил к нему из чувства долга, и самое страшное в этом то, что он не знал, как это можно исправить.***
После мучительных скитаний по торговым центрам он остановил выбор на синем капитошке — это была примитивная игрушка размером с пол-ладошки, по сути представляющая резиновую оболочку в виде капли, заполненной мукой, с торчащими из макушки толстыми нитками для вязания, имитирующими волосы, и нарисованными глазами и улыбкой. Примерно такой же был у Оза в детстве, и его вид отзывался в его душе приятными воспоминаниями, практически не очерненными событиями полуторагодовалой давности. Доктор Лиланд одобрила игрушку и была довольна его выбором — сложно было придумать более безопасную и простую вещь, которая еще и помогала снять стресс. Когда Брюс рассказал ей о своем намерении подарить Джону что-нибудь, та предупредила его не покупать что-то слишком уж дорогое. «Я знаю, что деньги для Вас не проблема, но едва ли Джон оценит это. Не стоит его баловать. Он может подумать, что Вы подкупаете его». И когда он остановился у небольшой лавки с игрушками и заметил заставленные в самый угол витрины до боли знакомые глазастые мешочки, он не смог пройти мимо. По правде он думал, что спустя столько лет их больше не выпускают. — Закрой глаза, Джон, — загадочно сказал Брюс, входя в палату. — Что такое, дружище? — озадаченно спросил он, явно заметив спрятанную за спиной руку, и стал подходить ближе, с любопытством пытаясь заглянуть туда. — Стой, ты же не хочешь испортить сюрприз, — предупредил его Брюс с хитрым прищуром, и Джон замер, глубоко вдохнув и все же закрыв глаза. На его губах растянулась взволнованная улыбка и его плечи слегка подрагивали от нетерпения. — Да-да, — согласился он, и рот его так и остался чуть приоткрытым, он явно затаил дыхание в ожидании. Брюс начал медленно подходить к нему и когда наконец оказался прямо перед Джоном, тот сглотнул, явно почувствовав, что он остановился, и когда мгновенно не получил от Брюса никаких действий, то волнительно спросил, сжимая закрытые веки еще крепче: — Ну что же там? И тогда Брюс взял его за правое предплечье, заставляя развернуть руку внутренней стороной ладони вверх, и Джон вздрогнул от внезапного касания и опустил плечи. — Можешь открывать глаза. На руке теперь красовался синий капитошка с мило торчащими розовыми нитками, приветливо улыбающийся Джону нарисованным ртом. Тот пару раз моргнул, словно не веря в происходящее и пытаясь отогнать галлюцинацию, а затем потянулся к игрушке второй рукой, чтобы потрогать ее волосы, не осмеливаясь пошевелить той ладонью, в которой она находилась. — Это капитошка, — объяснил ему Брюс. — Я никогда не видел такой! — удивился Джон, неотрывно изучая подарок. — Капитошка… Что это вообще значит? Я никогда не слышал этого слова! — Капитошка похож на каплю, видишь? — Брюс на мгновение коснулся тыльной стороны ладони Джона, в которой находилась игрушка, приподнимая его руку чуть выше. — Он появляется после того, как пройдет дождь. — Как много я не знаю об этом мире! — Джон с восторгом в глазах и скачущими от радости интонациями в голосе провел пальцем по резине, очерчивая контур нарисованной улыбки. Затем он надавил пальцем чуть сильнее и взвизгнул, когда понял, что игрушка проминается, и повторил движение еще раз с энтузиазмом исследователя. Наконец он осмелился пошевелить второй рукой и пятерней сжал капитошку, отчего его глаза заискрились и он начал смеяться. — Он мнется! — сквозь смех воскликнул он, ощупывая подарок со всех сторон, и Брюс невольно улыбнулся его реакции. — Можно я оставлю его себе? Джон оторвался от игрушки для того, чтобы с надеждой посмотреть на Брюса. — Я выбирал его специально для тебя. Он твой, — с теплотой ответил он, и Джон издал очередной громкий писк восторга и внезапно с силой прижался к нему, так что Брюс даже забыл, что нужно сделать вдох, и так и не вернул ему эти неуклюжие объятия, застыв, как вкопанный, как и в предыдущий раз, когда Джон выразил свою бурю чувств подобным образом. — Спасибо, Брюс! Ты так обрадовал меня, — произнес он ему куда-то в подмышку. Неожиданно он осознал, насколько же тепло ему было от этих объятий, не только физически. Подобные проявления чувств всегда казались ему лишними, неуместными или неловкими, больше походящими на обязательство. Но с Джоном это казалось правильным. В секунду, когда Брюс уже решился поднять руки, чтобы обнять того в ответ, Джон отстранился, опустив глаза и пробормотав неловкое извинение, и он почти потянулся к нему, чтобы убедить, что все в порядке, что это не было лишним, но в последний момент подавил порыв. Джон вернулся к ощупыванию капитошки и не выпускал его из рук все оставшееся время посещения.***
— Ну как там Джон? — однажды спросила Авеста совершенно неожиданно, застав его в задумчивости листавшего документы. Брюс сразу же напрягся, ведь не рассказывал о посещениях никому, кроме Альфреда. Неужели она следила за ним? Или до него добралась пресса? — А почему ты спрашиваешь? — аккуратно поинтересовался он, разглядывая ее лицо. — Вы казались хорошими друзьями, — просто ответила она, но через мгновение на ее лице отразилось сомнение в том, правильно ли она поступила, решив спросить об этом. Брюс вздохнул, не зная, как подобрать слова, и она поспешно добавила: — Я пойму, если ты не захотел контактировать с ним после того, что произошло. В конце концов, он… — Все в порядке, Иман. — прервал ее Брюс, не желая слышать то, что она могла сказать, если бы продолжила. — Я навещаю Джона в Аркхэме. — И как он? — она казалась удивительно участливой, так что Брюсу сложно давались слова правды. Не хотелось ее разочаровывать. — Ему лучше, — ответил он с грустной улыбкой, — но ему предстоит еще долгий путь до выздоровления. Он вздохнул. — И это понятно, — кивнула она, кажется, перенимая грусть Брюса. Между ними повисла тишина — каждый из них, кажется, погрузился в собственные мысли. Спустя какое-то время, Авеста снова заговорила: — Я сначала долго не могла понять, что ты в нем нашел. Как это вообще возможно: миллиардер и псих — друзья. Но когда я узнала Джона… — Иман мягко улыбнулась, подняв взгляд на Брюса, — когда я увидела, как ты заботишься о нем, я подумала, что, должно быть, этот человек стоит того, чтобы его беречь. И он определенно в надежных руках. Брюсу хотелось ей верить.***
Сегодня шел дождь. Обычно пасмурный Готэм казался еще более мрачным и серым, будто вода смыла с собой все цвета. Волосы Брюса успели намокнуть под крупными каплями, пока он добирался от машины до дверей лечебницы, так что Джон встретил его с короткими смешками, судя по всему выражавшими умиление. — Ты любишь дождь, Брюс? — спросил он его. — Я бы не сказал, — ответил он терпеливо, уже привыкнув к вопросам, не несших особой смысловой нагрузки. — Хах, я тоже не очень люблю, — Джон развел руками и обернулся к окну, — он мокрый и холодный, и после него я весь сырой и чихаю, а когда капли стекают вниз, мне становится щекотно! Брюс улыбнулся тому, как Джон показательно вздрогнул, словно вспоминая ощущения. — Но знаешь, сейчас я бы хотел попасть под него, — он мечтательно стал разглядывать пустой внутренний двор лечебницы. Дождь лил стеной, но судя по кроне дерева, было не ветрено. На выложенных камнями дорожках уже образовалось несколько обширных луж. — Чтобы почувствовать. Чтобы убедиться, что все это настоящее, — рука Джона замерла где-то в воздухе, — и чтобы когда я вернулся, чтобы обсохнуть, я смог снова узнать ценность тепла. Джон говорил серьезным тихим голосом, слегка отрешенным от реальности, так что Брюс невольно заслушался, завороженно наблюдая за его плавными жестами рук и отсутствующим выражением лица. Он замолчал, и теперь в палате отчетливо раздавался стук капель о подоконник, ритм которого прерывать словами сейчас казалось преступлением. Через какое-то время Джон наконец отмер и направился к тумбочке, на которой по-прежнему стояла рамка с фотографией, открытка с щенком, а теперь там еще и красовался капитошка, неровно смятый с одного бока. — Доктор Лиланд обещала мне, что со следующей недели я снова смогу проводить час отдыха с другими ребятами, — сказал он, присаживаясь на кровать, — мне пришлось пообещать ей, что я ни с кем не поругаюсь. Он нервно хохотнул, и Брюс осторожно подошел к нему и сел рядом. — Я уверен, что у тебя будет образцовое поведение, — подбодрил он его. — Они неплохие ребята, знаешь, — слабо улыбнулся Джон, протянул руку и взял капитошку с тумбочки, — я думаю показать им Каплю. — Каплю? Это его имя? — уточнил Брюс, наблюдая за тем, как он теребит игрушку в руках, плавно надавливая пальцами с разных сторон и под разными углами. — Да. Ему подходит, правда? — Джон ласково провел по торчащим розовым ниткам, приглаживая их. — Это точно, — кивнул Брюс. — Рэтту точно понравится. Он любит синий цвет. Несколько раз мне об этом сказал, — он слегка оживился, видимо, погружаясь в воспоминания, — мы с ним совсем недавно познакомились. Он тогда сказал, что он здесь всего месяц. Мы успели увидеться всего один раз, но знаешь, я уверен, что он классный парень! — Рад слышать, что ты заводишь новых друзей, — искренне улыбнулся ему Брюс, и глаза Джона блеснули. — Ты же не собрался ревновать, да, приятель? Ты же знаешь, что ты мой самый лучший на свете друг! — он легонько толкнул его плечом, как бы подтверждая свои слова. — Конечно, Джон. Я действительно рад за тебя. — тихо ответил он, разглядывая выбившуюся из прически зеленую прядь, теперь расположившуюся на середине его лба. — Вы только посмотрите, кто у нас сегодня мистер Очаровательный, — хохотнул Джон, игриво смотря на него, и Брюсу даже захотелось отвести глаза. Джон продолжил рассказывать про Рэтта и некоторых других пациентов до тех пор, пока не раздался щелчок двери, который заставил Брюса подняться с места. Вместе с ним встал Джон — обычно он провожал его до выхода, лишь бы подольше побыть рядом. Но в этот раз он замер у окна, разглядывая зеленеющий двор. — Дождь закончился, Брюс.