Путешествие в Совенок, или 2я смена.

Время шло в ритме поезда. Вместо секунд стучат колеса. За окном проносятся виды. Уже миновали пассажирское депо с многочисленными вагонами, мясокомбинат, чью продукцию калининградцы со слов пассажирки видели очень мало и очень редко, но, зато, ее можно было купить в Вильнюсе, Ленинграде и Москве. Видели переезд через Дзержинского, где перед шлагбаумом стояло несколько армейских машин. Окружную. И поля и леса с деревеньками. —Наивный юноша, - заметила Аска. —А я думаю, он понимает, что мы никогда уже не вернемся. Но я увидела свой родной город, - ответила Рей. – Когда он был еще городом-садом. —Но оказался городом-стройкой. —Точнее, увидела, как он рождался, - ответила Рей. – Это как увидеть в природе сложение цепочек аминокислот в ДНК. —Согласна. А я Калининград видела только в новостях. Эх, студент, выучился, но в жизни все не так! —Будет ему изобилие. Через 4 года, – ответила Рей, глядя в окно. Там снова зеленый лес, спрятанная пасека, опять лес, пара домишек. —Вот, чудеса, - заметила Аска, снова и снова глядя в окно. – И никто нас не ищет. И уже не найдет… В ее родном Омске уже заметили, что нет сообщений, в контакт не заходила. Начнут хвататься за голову, может, проверят список друзей – и ее калининградская подруга (совпадение!) не выходила в сеть. Еще одна проблема – как добраться до розетки, чтоб тетя напротив или другие пассажиры не поймали. Так. Розетка есть в районе туалета, можно подключиться и следить, чтоб диковинное устройство не спионерили или не скоммуниздили. До тотальной «мобилизации» еще пройдет 20 лет. А Рей что делает? Выпила чаю и лежит на верхней полке. Знаменск, потом Черняховск. В кустах промелькнули какие-то ребятишки – похоже, играют в партизан и спускают с рельс «вражеские» эшелоны. Вокзал. В поезд, пока меняют локомотив, запрыгивают новые пассажиры. Вот какой-то немолодой мужчина с кучей вещей занял боковое место, а в купе к Рей, Аске и женщине попросилась древняя старушка в сером пальто и белом платке с вышитыми узорами – ей до Кибартая. И Рей, и Аска отметили, что глаза у нее добрые, а по морщинам на лице можно догадаться, что она много пережила и почувствовала за свои годы. —Ничего, пустите бабушку? – спросил тот мужчина. – Она скоро выйдет. —Хорошо, - ответила Аска. Ей было интересно пообщаться с людьми. Рей с верхней полки не возражала – пусть едет. Старушка уселась на краешке сиденья. —Извините, не хочу вам мешать, - ответила она. Аска сказала, что она ничуть им не мешает. Поинтересовалась, сколько ей лет, откуда она и куда направляется. —Годков 86 уже стукнуло, – ответила бабушка. – В Кибартай, в церкву Божию! Жизнь такая, молиться надо, за живых и покойных. Муж мой первый, Никифор… Под Брянском… Дети… В Сталинграде и под Харьковом в 43м. Дочка на Днепру, при переправе. Орден дали посмертно. А раньше родню похоронили. Осталась одна я. —А тот дедушка у вас на дворе? – спросил мужчина. – Интересно, сколько ему? —А это Егорушка, мой 2й муж. Ему уже под 90. —Почему с вами не поехал? – спросила Аска. —Не хочет он в церковь, хозяйство, «Запорожец» сломался. Нога болит – ниже колена ее нет, а все равно болит, напоминает. —Когда потерял? Тоже в войну? – спросила Рей. —Да, деточки, под Варшавой. Вражья мина… Тоже молюсь за него. И вам бы надо. Вы же тоже не отсюда? —Я из Омска, - ответила Аска. —А мне думается, что ты просто потерялась, - добродушно ответила бабушка и перекрестила ее. – Деточка, найдешься. Сейчас не так, как раньше. —А вы в Кибартай? А в Калининграде церковь еще не открыли? – спросила Рей. —Деточка, как… простите меня, старую, мозги все за 80 годков иссохли. Мальвина! Открыли! —Да, - сказала женщина. – Или еще не открыли, мой коллега говорил, что пока открывали, храм разнесли на кирпичи. —Вот. Я знаю, патриарх Пимен пробивал, сюда владыка Кирилл (44) приезжал, служил. Но мне далеко, мы как сюда перебрались, так я в Кибартай, к отцу Виктору езжу. Он меня знает, дает советы, помогает. Слава Богу, у нас тут райбольница хорошая, кардиолог Генрих, дай ему Бог здравия, санитарочки Катя и Алина, помогают, дают еще пожить, помолиться. Пионеры приходят помочь, Егорку зовут в школу рассказать, как он воевал, последний раз на День Победы к нам в Фурманово вязанку дров привезли, радио починили, сельсовет помог крышу починить, а то мой дед уже старый стал. —А давно в области живете? – спросила Рей. —Лет 7, поди, - ответила бабушка. – Мы с этой, «неперспективной», деревни в Свердловской области. Какие там леса, какие грибы-ягоды! —А как же книги, жизнь? – спросила женщина. —Жаль, храма нет, ближайший под хранилище отдали. Библиотека приезжала, музей раза 2 приезжал, автолавки были. Кино показывали – всем селом собирались, даже школу хотели построить. Потом кому-то наверху моча в голову коровья ударила, и все. Переехали в соседнюю деревню, там очереди, председатель колхоза не знает, куда нас девать, хоть машину выделил перевезти хозяйство. Мужу плохо, что делать? Соседи наши тоже все пожилые, давным-давно на пенсии, войну прошли. Дочь Егора от первого брака позвала нас сюда, и мы снова поехали. Народ сочувственно кивал – безобразие, конечно, бабушке под 80, ее мужу за 80, да еще инвалиду пережить переезд в никуда. —Часто переезжали? – спросила Рей. —Очень часто! С Симбирской губернии в Вятскую в 20е. Сколько там жили, земли нет, голодаем, а как царь наш влез в войну с германцем, еще и продразверстки начались. Потом революция, мы себе земли у помещика забрали, и опять продразверстки, опять война, уже под боком. Мой первый муж ушел воевать, потом на учебу… потом его назначили в Тверь, нынче Калинин, где мы встретили войну. Потом фриц пришел, фрица выбили. Я чуть 3 раза не погибла, мы от фрицев в лес убежали, а там обстрелы. И снова голод, холодная зима, дом наш разрушен, сыновья в армию ушли, а я поехала в Симбирск, простите, Ульяновск, к внучке, а потом она ушла на фронт и погибла. —Ну и ну… Как же так жили… - вздохнула женщина. —Это ничего. Моя мама говорила: если устала, если жизнь горькая стала, заведи еще одну корову. Так и жили, не жаловались, на Бога полагались, Богу молились и сами трудились и не ленились. Вот мне скоро 90 стукнет, а я все веду хозяйство, хожу в церковь, там помогаю. Как и мое поколение, Бог терпел и нам велел, и не искать богатства земного и своего. Скоро выходить. А вам, наверное, далеко? —Секунду? – встрепенулся мужчина. – Мать, а как это вы поехали на ночь в чужой город? Как это мы не подумали, когда вас забрали? —Не беспокойтесь, - ответила бабушка. – Я сойду в Кибартае, там церковь. —А ночевать? Ночевать где? —Прямо там и ночуем, к службе готовимся, правила вычитываем. Приходящего не изгоню вон, как в Евангелии написано. Отец Виктор добрый, нас пускает. —Давно в церковь ходите? – спросила Аска. —Давно, еще с младенчества. И Патриарха Алексия Первого помню, и владыку Товия, и митрополита Мануила, и владыку Иоанна. Ездила раньше на архиерейские службы, а сейчас далеко и дорого, и муж не отпускает. А мы с ним в Ульяновске на службе познакомились. Он со Свердловской области приехал, заглянул к фронтовому товарищу, и пошли своих однополчан помянуть. —А они разве крещеные были? – удивился мужчина. —??? Моя мать точно была крещеная, но она тоже при царе родилась… - вспомнила женщина. – А что мы тут сидим, Антонина Сергеевна. —Варвара Никодимовна, - представилась старушка. Потом девушки, и мужчина, что отрекомендовался Александром Юрьевичем. А старушка продолжала: —В 41м много христианских душ погибло. Эти пацаны молодые, и кадровые военные, как мой первый, Никифор. Они ж крещеные все были! Да, в церковь не ходили, нельзя было. Но как опасность, молитвы вспоминали! —Мой дед атеистом был, - ответил Александр Юрьевич. —Много кто был, - ответила бабушка. – Сама помогала в госпитале, раненых сортировать, кто ругался бранно, а кто молился, кто-то просил помолиться за него. На войне, в окопах, под бомбежкой и обстрелом атеизм этот хваленый куда-то проходит. —Понятно, - ответил Александр Юрьевич, развалившись на полке. – У своих как-нибудь за рюмочкой спрошу. У нас на заводе ветераны и труженики тыла. —Где работаете? – спросила Антонина Сергеевна. —На Саратовском авиазаводе. ЯК-40 и ЯК-42 знаете? Я в командировку ездил в Гусев, согласовывал изменения в конструкции и еще по контролю качества. Приходит партия электромоторов, и половину в брак. —Так хреново делают? – спросила Рей. —Для гражданских сойдет, а для самолета недопустимо! Лишний люфт – и самолет может упасть. Решили делать отдельно. А вы, Антонина Сергеевна? —Я на ТЭЦ-1 работаю в Калининграде. Где коксогазовый завод. Еду в санаторий в Пермь, на отдых и лечение. Нервы расшалились, – добавила она. – Недавно трансформатор вышел из строя, защиты из-за бракованных выключателей не сработали, задымление началось. Мы там бегали, выводили нагрузку, звонили диспетчеру, чтоб электросистема города не обрушилась. Если б авария продолжила развиваться, то Калининград или его Октябрьский район остались бы без электроснабжения. —Справились? – спросила Рей. —Да. Выбыл только один трансформатор, нагрузка в сеть уменьшилась. Главное, что обошлось без пожара и каскадного отключения. Город, считайте, ничего не заметил. А мне и еще паре коллег премии и путевку на лечение. Отдохну хоть. А у вас так же, Варвара Никодимовна? —А мне моя мать наказывала – если нервы шалят, то это только у бар, которым делать нечего, только наряжаться и по балам отплясывать. А нам – завести еще одну корову или поросенка. Сейчас бы сказала взять ребенка из детдома, а то и 2х, и станет уже не до нервов. Нас учили так, что нести крест до конца и не гнушаться работой. Вид у Антонины Сергеевны был такой, словно ей плеснули в рот свежим лимонным соком. Варвара Никодимовна поспешила извиниться. —Просто это моя жизнь. Мое поколение так жило, что не искало своего, а думало о других, в служении ближним. Девушки, наверное, ваши бабушки-дедушки так живут? —Я б не сказала, ответила Рей, когда бабушка обратилась к ней. – Моя бабушка живет себе в кайф, довольна, и ей эти «служения» не нужны. Она себе жизнь не усложняет. —А кем работает? – спросила Антонина Сергеевна. – Партком? —Нет, на рыбоконсервном комбинате. Уже на пенсии, а работает, потому что нравится, и коллеги хорошие. И дед точно так же – он ремонтирует судовые моторы и в море иногда выходит на ходовые испытания. У них хорошая квартира недалеко от канала, дача, только машины нет. —Я б на ее месте взяла бы кого на попечение, еще б скотину держала кормиться. – ответила Варвара Никодимовна. – Передай им, пусть подумают. Я так воспитана, всегда служить ближним, не думать о себе. Ты бы тоже, как приедешь, взяла бы попечение над кем-нибудь, как Макаренко. —Вас бы моя бабушка не поняла, - ответила Рей. – При том, что она ближним помогает, и нашей семье, и семье моего дяди. —Говорят, - вздохнула Варвара Никодимовна, - За такую нагрузку потом на небе будет награда. Мои родители жили. Нас было 7еро, еще 3 умерли во младенчестве. Всем помогали, на толоку ходили, хоть сами иногда впроголодь. Зато нам Господь помогал и люди добрые не оставляли. В 1917 2х сирот взяли на воспитание, а тут – революция, Декрет о Земле объявили! Забрали у бар нашу земельку! Аска сидела и смотрела в окно, изо всех сил делая вид, что ее не касается. У Рей был вид «только этого мне и не хватало!» Одновременно, ей было интересно, что это за бабушка такая – в 2011 таких людей, как она, впору было заносить в Красную книгу как исчезающий вид. Ее родители таким энтузиазмом не горели. Бабушка? Жаль, Рей была маленькая, когда ее не стало, и вчера-сегодня ей просто в голову не пришло спросить, как она жила, чтоб не лишний раз ее не тревожить. Сказала же, что осталась сиротой, родной дом разбомбили, в Новороссийске погибли ее боевые подруги, и она вычеркнула этот кусок жизни из памяти. Мама что-то говорила… Что-то про такой энтузиазм. Вроде, что больше всех в колхозе пахала лошадь, а председателем так и не стала, да еще быстро закончила жизнь на мясокомбинате. Рей так и «зависла», вспоминая, что и когда ей говорила мама. Варвара Никодимовна же успокоилась, угостила всех какими-то сушками, что показались весьма вкусными, и ушла в себя. Рей и Аска же с уважением смотрели на представителя поколения, которое они так и не застали, но что оставило весомый след в истории страны. Когда поезд проехал Чернышевское, и встал в Кибартае, совсем стемнело. Но не было пограничников, никто не ходил и не проверял документы. Преимущество СССР – никаких лишних виз и всяких лишних формальностей! Варвара Никодимовна пожелала всем успеха, сказала Рей не бояться, не отказываться от служения ближним, Антонине Сергеевне здоровья и хорошо отдохнуть, но не в корпусе, а на природе, на чистом воздухе. Вещей у нее не было. Александр Юрьевич и Аска помогли бабушке добраться до выхода и спуститься. Аска удивилась – на платформе не было похожих на солдат вермахта пограничников, никто не требовал «аусвайс» и визу, и, вообще, вокзал был пуст. —Поезд отправляется! – крикнула проводница. Аска взлетела в вагон, дверь закрылась уже на ходу. Купе. —Варвара не пропадет – ее старушка какая-то ждала, я видела. —И храм их недалеко – вон, видите? – спросила Антонина Сергеевна. За окнами уже началась и продолжалась Литовская ССР. Ночь. Темень. Леса, деревья, небо с разными оттенками темного. Рей и Антонина Сергеевна перебросились фразами, что их такая жизнь не устраивает. От Антонины муж ушел к молодой, работа нервная была 3 недели, когда начали ломаться выключатели аварийной защиты, потом расследование аварии и беседы с комиссией Энергонадзора. Хорошо, дети поняли, и не тревожили. А тут предлагают взвалить еще один хомут! Да ну НАФИГ! У Рей было немного иное мнение. —Я б держалась подальше. Насоветует, - ответила Аска. —Мне кажется, мы ее не поняли. Варвара эта на самом деле была искренней и пыталась помочь. Так, как ее учили, как она видела в детстве, и как она сама поступала. Ее рецепт, правда, подходит не всем. —Понятное дело. —У нее огород, скот. А у меня дачи нет, - ответила Антонина Сергеевна. – Мне еще дочек младших содержать надо, хорошо, они в лагерь уехали, старший сын в этом году выпустился, уехал в Новгород работать. Средний на следующий год с флота вернется. Скорей бы отсюда, - заметила она, глянув в окно. —Литва как Литва, - ответила Рей. —А что? —Да ну. Воспоминания. —??? – спросил Алексей Юрьевич. Он уже готов был лечь спать, но услышал разговор. – Что-то плохое? —Война, - последовал ответ. – 8 лет было. Сначала 5 дивизия, где служил отец, освободила оккупированный поляками Вильнюс. —??? – удивилась Аска. —Поляки в 1920м оккупировали не только часть Беларуси и Украины, но и Литву, еще хотели пощипать побежденных немцев, - пояснила Рей. —Так вот – наши войска вернули литовцам их столицу, а корпус (45) разместился там как ограниченный контингент. Моя семья выехала из Полоцка в Каунас, где мы сняли квартиру. В 1940м Сметона, тогдашний литовский «вождь», что хотел уложить страну под немцев (46), был смещен, создано новое правительство. 14 июля прошли выборы, помню, ходили, агитировали за «Союз народа»(47). Еще оружие искали – помню, как к соседу вломилась полиция, а потом из его квартиры выносили патроны, винтовки, пистолет. Сам он из местных боевиков «Šaulių Sąjunga». Вернулся дядя Аугустас, которого в 1939 режим за поддержку рабочего движения отправил в тюрьму, цены стали ниже. Когда мы только приехали, все дорожало на глазах, рабочих начали увольнять, —А вас не трогал? – спросил Александр Юрьевич. —Какое! Прикрывался. Да это не то все. 22 июня мы были в Каунасе, утром начались бомбежки. Взрывы, все горит, самолеты воют. Мама меня и старшую сестру забросила в какой-то тыловой грузовик, и мы так уехали. В городе паника, кто-то открыл стрельбу. Хотели попасть в Ростовскую область, к бабушке, только не попали. Сначала выбирались из Литвы – на поезде, потом поезд разбомбили, шли пешком. Потом попали в Ржев, на завод, куда брали всех, кто мог работать, потом опять эвакуация. Нас НКВД на каком-то вокзале, где эшелоны один за другим шли, забрало и забросило в эшелон в Узбекистан. В Ростов попали уже в 1945м, когда его немного восстановили, бабушка, повезло, выжила. А потом приехали в Калининград. —А родители? – спросила Аска. —Отца отправили в концлагерь Калварию, где он погиб. Мать пропала, и больше мы о ней ничего не слышали. Мы с мужем как-то проезжали раза 2, узнавали. Все изменилось. Дядя Аугустус пережил войну, был подпольщиком, убит «лесными террористами» в 1946м. Недалеко от нас жила семья евреев – их местные пособники фашистов расстреляли на следующий день. Еще кто на нашей улице жил – остались 1-2 человека. Кого немцы отправили на каторгу в свой рейх. Кто-то погиб в гражданской войне – с 1946 по 1949 там война была, фашиствующие «лесные банды» отстреливали всех подряд, кто был против. Кого-то сослали в Сибирь, всех подряд. У одной семьи один сын стал фашистом, потом бандитом – семью сослали. Они-то при чем? —Бардак, да, - ответил Александр Юрьевич. —Мы ездили, смотрели, так какой-то местный на новеньких «Жигулях» 2107 подъехал и начал что-то на своем орать и пальцами показывать, а на русский переходил, если надо было матом и назвать «оккупантом». Муж тогда еще был, ему врезал пару раз, привел в чувство, а потом уже конкретно разговорились. Оказалось, сын какого-то из литовцев, что жил в районе 5 дивизии, и его отца репрессировали за контрреволюцию в 1941м, он в лагерях просидел, хотя с его слов ни в какие дрязги не лез. А сынок его подумал, что мы настучали. Я вообще о нем до 1984 года не знала, и хрен знает, кто на него донес. Кто мог настучать, уже давно все умерли или погибли. —А о тебе почему подумали? —Подумали, потому что кто-то решил, что родственники будут мстить. А им и так хватило режима Сметоны, немецкой оккупации (где немцы хотели из их страны сделать рай для своих пенсионеров, а литовцев отправить в Сибирь, в Германию или в рабство), и послевоенной бойни. —Печальная история, - ответил Александр Юрьевич. – Покойного деда вспомнил. Он в Литве и Латвии воевал, в 28 танковой дивизии под командованием Ивана Даниловича Черняховского. Нет, не танкист – водитель бензозаправщика, как он говорил, «службы горючего». Их из Латвии буквально перед 22 июня перебросили в Литву, а бензохранилища остались в Риге. Они под бомбежками и редкими обстрелами недобитой контры мотались, возили бензин для танков. Под Новгородом был ранен, долго лечился, потом учеба, возвращение на фронт. Войну закончил в Восточной Пруссии, начальником корпусной службы горючего. А семья с моим отцом еле успела эвакуироваться из Великих Лук в Саратов, и там мой будущий Батя всю войну собирал «Яки» на авиазаводе, отслужил и там остался. В это время в вагоне выключили свет – на часах уже за 22, пора спать. —Рей! Рей! – Рей на верхней полке открыла глаза – перед ней стояла Аска. —Чего? —Слушай, в 1:10 будет остановка в Вильнюсе! —Ага! —Поставь будильник! Я, кстати, свой подзарядила! —Хорошо! Спокойной ночи! Рей снова уснула. Проснулась от вибрации телефона и тычка в пятку. —А! —ТССС! Приехали! – раздался голос Аски. —АААА! Встаю! Вагон стоит, народ спит. Девушки прошли на выход. Проводница у себя в купе. —Стоянка 20 минут! Сигареты на площади, у меня нет. Платформа. Никаких пограничников! Никакой ограды, чтоб люди не сбежали в «благословенную» ЕС Литву (или оккупированную ЕС Литву?). А еще – никаких забот с обменом валюты – только рубль, только хардкор! Поезд стоит один, на платформе несколько человек о чем-то говорят и дымят сигаретами. Рей и Аска, оценив обстановку, пошли к лестнице, чтоб выйти к вокзалу, по пути попали под струю сигаретного дыма. —В СССР даже курево было натуральное, кхе-кхе! – заметила Рей. —Здоровью хорошо вредило, не то, что сейчас! Сигареты без табака, но напичканные какой-то химической дрянью! – подтвердила Аска. – Покурил, и как будто не курил! —Откуда знаешь? —Отец ругался. Курил еще с проклятых 90х, а как пошло дерьмо вместо сигарет, бросил. Он говорил, что в современных сигаретах зависимость уже не сколько от табака, сколько от той дряни, что в нее пихают. Девушки поднялись на галерею к вокзалу, откуда открывалась панорама станции. Платформы, столбы освещения, пути, обычные семафоры, маленькие маневровые семафоры, сияющие фиолетовыми огнями. Девушки поспешили дальше, сделав кадр на смартфон. Спустились вниз. Куда теперь? Прямо! Вот какое-то здание, вроде почтамт, вот улица Галажинкале и привокзальная площадь. Тут пусто! Шаром покати! Только одинокий таксист, с которым торгуется пассажир поезда на предмет цены бутылки водки. —Мы в Литве, Ась! В ЛИТВЕ! – воскликнула Рей. – Сколько у нас времени? —15 минут, - ответила Аска. —Пойдем! – Рей поспешила в сторону улицы Соду. Вот видно гостиницу «Панорама», старые красивые дома. А еще оказалось, что бежать далековато, особенно до улицы Коммунизма (48), где можно найти что-то интересное, хотя б Старый Город. Девушки свернули на улицу Шопена, и на углу с улицей Миндаугаса (49) сделали селфи. В кадр даже попал едущий по своим делам какой-то фургон с надписью на литовском. «Вот, круто! Винтажный фургон!» - «Точно, не поверят! Скинь по блютузу»! —Аркадию в контакт бросим, пусть завидует! —В 2011 году, наверное, все изменилось! А теперь бегом, бегом обратно! Какой-то подвыпивший мужчина, что наблюдал за странными девицами, так и остался стоять, отвесив челюсть и вылупив глаза. Изо рта выпала дорогая сигарета Marlboro и покатилась по асфальту. «Вот это белочку словил! Какие-то девицы в джинсе – одна с рыжими волосами, другая вообще с голубыми что-то про «Bluetooth» и 2011 год говорят! А что у них в руке за штуковина со вспышкой, как в фотоаппарате и большим экраном? Точно, вместо белочки пришли!» Рей и Аска, видя, что успевают, сфотографировались на фоне здания вокзала с красными флагами и успели на поезд. Буквально за минуту до отправления они влетели в вагон. —Успели! – кивнула проводница. – Нашли сигареты? —Нет, мы просто прогулялись! – ответила Аска. Поезд тронулся. Позади вокзал, потом промелькнул Старый Город. Рей и Аска пришли в себя. —Аска! Ты представляешь, что мы сделали?! – сказала Рей. —Я ради прикола выложу фотки в контакт, пусть гадают, когда мы в Литве побывали! – ответила Аска, ярко улыбаясь. —Аркадий не поверит, - ответила Рей. —Да нам никто не поверит, что мы вот так по Вильнюсу гуляли! А за окном снова темень. Редкие освещенные улицы и частный сектор, где уже давно все спят. Пора и Рей с Аской сомкнуть очи – на сегодня они все сделали.