Страх

Страх. Такое интересное слово, состоящее всего из пяти букв. Что есть страх? Кто-то там утверждает, что это – естественная защитная реакция, яркое проявление инстинкта самосохранения. Внутреннее состояние, намекающее на возможный или реальный пиздец, если говорить чуть проще. Но, в общем и целом, страх штука странная. Ты можешь ощутить это липкое, всепоглощающее дерьмо, проходя мимо дворняги, спалившись перед родителями с сигаретой или забыв важное поручение. Ты можешь бояться всего в этом мире, не зная, что настоящий пиздец еще не наступил. Будучи мелким, мне казалось, что я ничего не боюсь, до момента пока меня не кинули в воду, пытаясь научить плавать, до момента пока я не схлопотал первую двойку. Я был чертовски не прав. Не прав во всем, во-первых, нельзя ничего не бояться, во-вторых, сейчас я осознаю, что мир хуйня собачья и самое страшное, что со мной происходило это война. Смешно. Многое в этом мире кажется смешным. Мне казалось смешным дергать одноклассниц за косички, прогуливать уроки. Было смешно при поступлении на историческую кафедру, смешно даже в армии. А познавать мир было уже не смешно. Не смешно знать все об Афганистане, не смешно смотреть на все политические разногласия. Все началось с Арабской весны. Что мной двигало в момент подписания первого контракта я уже и не вспомню, да и кого это собственно говоря должно волновать. Суть остается той же, я буквально подписал себе смертный приговор. Было тяжело, было страшно, но внутренняя ебанца помогала со всем справиться, а потом помог этот зеленый утырок. К тому моменту я уже завоевал некий авторитет, но общаться с мальчиками, не понимающими, куда они попали было решительно невозможно, поэтому на каждый «завоз свежего мяса» я возлагал надежды. Бегать по пустыням наперевес со старыми калашами было гиблым делом, а потому привязываться к кому-либо было запрещено, проявлять чувства и эмоции, впрочем, тоже, а спать можно было лишь с ножами под подушкой или в ближайшей доступности. Но я же наемник, я по определению неадекватный. Так я по сей день оправдываю ту глупую привязанность. Страх заметен. Страх – вакуум, в который ты падаешь с головой и не можешь выбраться. В его глазах страха не было, но была решительность. Что он там решал, я так и не понял, но Олег Волков был интересным. Мы притирались постепенно, зачем-то открывались друг другу. Так я узнал, что он детдомовский и что у него есть только лучший (больше чем) друг, что ему нужны деньги и выплеск эмоций. Как примитивно. Он обо мне не узнал ровным счетом ничего, лишь имя, музыкальные предпочтения и множество исторических фактов. Мне нечего было рассказывать, вот и вся эпитафия. Он был хорош собой, красив. А я был падким. После какого задания мы оказались в одной койке никто не вспомнит, но после третьего с того момента, я набивал ему волка на спине. Мне было хорошо. Настолько, что я забыл где я и что я могу завтра просто не проснуться. Забыл о детях, которые гибли потому что так захотели те дяденьки, забыл о женщинах, которых насиловали, потому что так пожелали все те же дяденьки. Забыл о том, что Волкова кто-то ждет. Поплатился. Он уехал. Просто съебал из этого гнилого места, забрав с собой мою надежду и кулон. Оставил лишь липкий страх, поглощающую ненависть и свой нож. Именно из-за этой пресловутой ненависти я и оказался в плену. Так глупо жизнь надо мной еще не шутила, думалось мне, пока мое лицо крошили прикладом. Неприятно, казалось мне, пока с меня срезали кожу. Отвратительно, осознавал я, смотря на истерзанное тело такого же бедолаги. Поразительно, проносилось в мозгу, пока меня поливали кислотой, а я думал о том, что своему «взломщику» Волков уделял не менее часа в день. Смешно, казалось мне, когда меня вновь покрывали различной глубины порезами. Страшно, проносилось в голове перед отключкой. Охуенно, понял я, очнувшись в какой-то день в госпитале. После трех лет, почти непрерывного пребывания в тех местах, я, наконец, осознал, что устал. Просто блять устал. Поэтому, встав на ноги, я вернулся на Родину. Ловить косые взгляды за шрамы было терпимо, бросать в ответ кривую ухмылку и видеть страх было уморительно. Узнать, что Волков погиб от рук своего же суженного было странно. Неприятно. Горько. Наверное, даже больно, но я уже не понимал, что боль, а что нет. Набивая дракона, я осознал, что делать мне собственно говоря нечего. Пустота. К лучшему, а может и худшему, но дружок Волкова многим насолил, поэтому наемники, а тем более хорошие, к коим я себя причислял, не из самолюбия, а из чистых фактов, были востребованы, ведь кто еще может сделать всю грязную работу и предоставить настоящую защиту. Начиная работать на Золотейшество, я и представить не мог, что жизнь настолько меня ненавидит. Я всегда знал, что тот еще обмудок, но такого уж точно не заслужил.

***

- А ты изменился, - прохрипел Волков, смотря мне в глаза. - А ты должен быть мертв, - без удовольствия парировал я. Было странно драться с тем, кого считал погибшим, тем, кого вроде как любил. Хотя любовь та еще хуйня, поэтому неудивительно. - Какая встреча, волчонок, - ухмыльнулся я, набитому волку, - удивительно, что Олежа тебя не свел. - Такая честь тату и такое пренебрежение живому человеку, неприятно, - отхаркивая кровь, комментировал Волков. - Ты мертв. И это тебе больше не нужно, - шипел я, перечеркивая ножом свое творение. Ножом Волкова. Какая банальщина. - Куда же исчезла твоя любовь, Вадик? – сквозь боль и с неверием продолжал Волков. Он был мне важен. Пиздецки сильно важен. Но я на эти чувства больше не куплюсь. В плену не было больно, в воде было не страшно, умирать было не страшно, получать пулю было не больно. Больно и страшно было из-за подвешенного к каким-то трубам человека. - Ты заебался, а я сгорел.