песенка спета, моя джульетта

Ночь. Ожиданий холод — хочется допеть. Но Катя знает, что она уже ничего не ждёт. Хорошо это или плохо, но, кажется, она испытывает облегчение. Неполное, болезненное — как будто отдирать засохшую кровавую корочку, как в детстве. Не очень приятно, но если не отодрать, будешь постоянно натыкаться взглядом, закусывать губы, удерживаясь от соблазна, и мучиться. Катя смотрит в окно из своего купе; Ленинградский вокзал светит оранжевыми бликами фонарей. На стекле появляются прорези дождя. Видимо, своё Пушкарёва уже отплакала, и теперь эстафету решила принять зима, которую основательно развезло. Но это Катю совсем не смущает — она любит ездить в поездах; она любит уезжать; бежать туда, где нет привычных условий и разных тягот. Поездка в Питер вышла совсем спонтанной — именно что бегство. Непонятно только, от себя или к новой себе. Там, у острого шпиля Адмиралтейства, покалывающего хмурое низкое небо, она, наверное, определится. Купе пустует. К внутренней неразберихе примешивается тихая радость: круто, если Катя всю ночь будет его полноправной хозяйкой. Но, как обычно, когда приходит такая смелая мысль, что-то обязательно должно её обломать. Облом незамедлительный: дверь с грохотом отодвигается, и заходит молодой мужчина. Пушкарёва внутренне морщится и тут же сдаётся — новый пассажир со своей хмурой гримасой гораздо больше похож на хозяина чего-нибудь. Охотничьей избы, например. Или военного полигона. Или он вообще на границе в таможенном пункте сидит. Катя ездила в Ригу и в Варшаву, она знает — таких, как этот типок, на границе полно. Будет сверять твоё лицо с лицом в паспорте так долго и смотреть так пристально, что сама поверишь в то, что ты этот паспорт у кого-то украла. Впрочем, это всё теории. Может, он вообще нежный романтик и плачет под мелодрамы. Катя просто любит анализировать случайных попутчиков — процесс всегда непроизвольный. Может, книги начать писать? Раз уж теперь она безработная. Временно, конечно. По крайней мере, хотелось бы. Новый пассажир облачён в коричневую кожаную куртку и недосказанность. Странно, потому что ещё вообще ничего не сказано: но по его позе, по тому, как он укладывает сумку под сидение и садится сам, видно, что разговор вот-вот начнётся. Катя много ездила, она знает такой тип соседей по вагону. И, правда, мужчина совсем не отрекается от своей хмурости и утомлённости; пялится в окно, когда поезд тронулся; спрашивает отстранённо, будто возобновляя уже начатый разговор. — Надолго в Питер? — Не знаю, — честно отвечает Катя, тоже вглядываясь в движущийся мимо город. — Значит, не в отпуск — отпуск всегда чётко запланирован. По работе тоже вряд ли. Тогда известно хотя бы примерное количество дней. — Вы очень проницательны. Я уволилась. И на новое место пока не устроилась. — Откровения в поезде всегда даются легко. — Еду… просто так. Сменить обстановку. — Что-то ужасно личное происходило на этой работе, раз вас после увольнения аж попёрло в другой город? — звучно хмыкает мужчина. — Откуда вы это взяли? — хмурится Катя. — Умеете читать по лицам? — Да нет. Просто вид у вас, как у побитой собаки. Пушкарёва чуть ли не давится воздухом от подобной беспардонности; но её это, на удивление, не злит. После того, как с ней поступили двое её самых ближайших коллег, её уже вряд ли может хоть что-то разозлить — по силе не сравнится. — По-моему, вы на меня даже не взглянули. Пассажир резко переводит взгляд на Катю, сканируя её своими тёмно-карими глазами; от этого взгляда хочется посильнее вжаться в угол, вклеиться в него незаметно оставленной жвачкой. — Теперь взглянул. Ничего не изменилось. Так как? В Петропавловской крепости повеситься не планируете? — Вообще-то нет, — выдавливает Катя. — Что за допрос? — Допрос? — искренне удивляется мужчина. — Какой допрос? Попытка завязать приятельский разговор приравнивается к допросу? — Сейчас, кстати, всё ещё он. Три вопросительных приложения сразу. — И вы туда же, — сосед по купе скалится, — ну вот такая у меня манера вести разговор! Успокойтесь, никто вам здесь не собирается выносить приговор. Вы же не испугались? Катя усмехается. Видимо, у всех есть свои неисправимые привычки. — Нет, не испугалась, — говорит она почти правду, немного отодвигаясь от своего угла. — А скрывать мне нечего. Любимый человек, который, так уж вышло, был моим шефом, очень некрасиво со мной поступил. Простить такое невозможно, оставаться рядом — тяжело. Настолько, что вся Москва кажется мне сейчас зоной боевых действий. Возможно, поэтому я и похожа на побитую собаку. Изгнание с родной земли — оно вообще редко бывает красивым и достойным. — Вас разве кто-то гнал? — сверкают глаза напротив. — Сама себя гоню, — признаётся Пушкарёва. Собеседник становится задумчивым, словно ему подбросили интереснейшую головоломку. — Странное дело. Вы говорите, что шеф поступил с вами очень, — он выделяет слово «очень», — некрасиво. Загулы у шефов — вряд ли что-то экстраординарное, думаю, вы неглупая девушка и прекрасно это понимаете. Значит, что-то гораздо более серьёзное. Женитьба? Ну, многих и это не останавливает. Катины щёки начинают полыхать от возмущения. — Он не гулял! И от женитьбы отказаться собирался! — Тут же она вспоминает, как всё обстояло на самом деле, и быстро поправляет себя: — По крайней мере, говорил так. — Бросьте, — снисходительно говорит мужчина, — ну вы что, первый день на свете живёте? Это только в красивых сказках шефы женятся на подчинённых и никуда от них не гуляют. — Да если бы я знала, я бы ни за что на такое не согласилась! — обиженно гремит Катя. — Я не так воспитана! — Конечно, вы просто прибыли в этот мир из страны Розовопония, — едко смеётся незнакомец. — И ожидали, что начальник к вам приедет на белом принтере и увезёт в долину факсов. Или где вы там работали? Извините, конечно, за обобщение. — Вы знаете, обобщение уместно, — Пушкарёва сердито кусает губы, — зато всё остальное нет. Да, я действительно прибыла из Розовопонии — но мне за это не стыдно. По крайней мере, я была честна в своей глупости! А вы, смею предполагать, после моей истории, заткнётесь и перестанете строить из себя бог знает что. Мужчина складывает руки на груди и расслабленно опирается на стену, показывая готовность к чужому монологу. И Катя рассказывает — с залихватским запалом, горячо и напористо; Коле она всю эту гадость расписывала отрывочно и слабо, всё ещё не отойдя от болевого шока. А сейчас, во второй раз, она как будто смотрит на свою боль немножко со стороны. Словно не с ней, а с какой-то глупой девчонкой было. Она-то уже не такая, она уже поумнела, заматерела. Розовые пони остались в «Зималетто», принцы — там же. На пересказе краткого содержания инструкции девушка кривится; тогда, сразу после её чтения, она яро ненавидела Романа Малиновского. Как он вообще мог написать такую дрянь? У него вместо сердца теннисный мячик? А сейчас она лишь пожимает плечами. — Чего ещё можно было ожидать с такими данными? Пассажир ничему не удивлён; ощущение, что он и не такое видел. Но насмешки в духе «а чего ж ты хотела, милая» в его глазах нет. — Вы судите мир только со своей колокольни. А прилетает всем: и страшным, и красоткам, и мисс мира. Данная история — лишь показатель того, что не стоит быть настолько доверчивой. — Про красивую хотя бы такое сочинение не напишут, — мотает головой Катя. — Когда человек бесит, чего только не напишешь. Я бы, например, с вами хоть сейчас переспал. Красивая грудь и бедра у вас прекрасно угадываются и под этими ужасными балахонами, а лицо… Да важно ли лицо во время секса? Катя почти в ужасе. — Ну спасибо за комплимент! Видимо, вы не такой гурман, как мой начальник и его друг. — Это они слишком многое пропускают, — почти довольным тоном говорит мужчина, наклоняясь поближе. — Ну что, вы согласны прямо сейчас покинуть страну грёз и познать простую радость плотских утех? — Скажите честно, вы маньяк? — тихо и ошарашенно спрашивает Пушкарёва. Сосед по купе хохочет так устрашающе, что стёкла, размываемые ночным дождём, грозятся треснуть. — Да боже ты мой, отомрите. Шучу я. — Отменное чувство юмора. — Нет, предложение в силе. Но можете подумать. — Видя, что Катя уже готова уползти под полку, мужчина всё же поясняет: — Я недавно развёлся, и теперь не намерен тратить время просто так. Все эти расшаркивания достали до тошноты. — И много женщин получается привлечь такой, кхм, прямолинейностью? — Хватает. Если у них, конечно, есть какой-то жизненный опыт за плечами. У вас он тоже теперь есть. Вы обожглись, я обжёгся. Чем плох такой союз? Нет, думает Катя, этот попутчик — либо совсем плохо воспитан, либо так отчаялся по каким-то неведомым причинам, что теперь специально ведёт себя так вычурно. — А… почему вы развелись? — переводит девушка тему. — Достало, — морщится сосед. — Женился, потому что надо было, потому что все друзья уже не холостяки. Родителям она очень нравилась. Ну я и подумал, что мне тоже понравится со временем. Но принцип «стерпится-слюбится» работает очень редко. Для этого нужны очень большая терпелка и любилка. У меня таких нет. — А она вас любила? — Свои представления обо мне — возможно, — пожимает плечами мужчина. — А так всё “Саша, это не то”, “Саша, это не так”. Саша, такие цветы я не люблю, — кривляется он, — Саша, почему ты опять обидел мою маму? Саша, надень другую рубашку, в этой ты мне не нравишься. Пусть ищет себе другого дурака. — Циник, — выносит вердикт Катя. — Не стыдно вам было пудрить мозги девушке, если вы её не любили? — Мне? — попутчик искренне смеётся. — Думаете, что все вокруг — такие простодушные дурочки, как вы? Это, может, вам было неважно положение вашего шефа — хотя я в этом совсем не уверен. А моей бывшей жене буквосочетание «Александр Воропаев, сын владельца крупной авиакомпании» говорило очень о многом. — Странно тогда, что вы летите в Питер не самолётом. — Люблю поезда — в них больше возможностей для манёвра. — Вы точно маньяк, — уверяется Катя. Она достаёт из вязаной сумки большой термос и контейнер. В термосе оказывается отвар шиповника, в контейнере — солёные огурцы. Из кармана Катя вытаскивает шоколадный батончик. — Да нет, маньячка как раз вы. — Глаза Александра расширяются. — Несварения не будет? — В самый раз. Бонусом ко всему девушка достаёт домино, которое ей заботливо сложила мама — вдруг захочется поиграть с соседями по вагону? — Либо играем и молчим, либо я ложусь спать. Угощайтесь, угощайтесь. — Беру свои слова обратно, — обескураженно говорит Воропаев, — а не то ещё в тюрьму загремлю. Нельзя пытаться соблазнить ребёнка. Катя поднимает ясный, чистый, абсолютно доверчивый взгляд на нового знакомого. — Это правильный настрой. ** Наутро, после длительного турнира по домино и четырёх часов сна, они сходят на перрон Московского вокзала. Питер встречает мокрым снегом и кусачим ветром. То ли не ждал совсем, то ли ждал, как ждёт нервная мама — где были так долго? вы у меня ещё месяц под домашним арестом сидеть будете! Катя в этой повышенной, такой простудной влажности чувствует себя гораздо здоровее; уехать от проблемы всегда помогает — если Жданова нет в этом городе, то дышится легче. На её голове берет со смешным помпоном. Александр тоскливо смотрит на её прикид; тем не менее по-старомодному пихает ей в карман куртки бумажку со своим номером телефона и адресом гостиницы. Говорит, что если захочет развеяться (прахом по ветру, видимо), то пусть набирает. Машет рукой на прощание и растворяется в толпе. Это первое искреннее внимание мужчины к ней, и Пушкарёва вот даже не удивлена, что именно с ней такая история произошла. Катя уверена, что не позвонит ему. Потому что хватит мужчин в её жизни. Ни манер, ни совести, ни способности на хоть какие-то адекватные чувства.