Триединый святой спецназ

— П-пожалуйста! Хватит! Н-не… я не х-хочу!.. — слова дробились слогами и едва проталкивались через сжатую судорожными рыданиями глотку. Ему самому было стыдно от того, насколько слабо и жалко звучал охрипший от слез голос, но поделать с этим он ничего не мог. Возникла секундная пауза, обманчиво обещающая надежду на милость, спасение, хотя бы передышку, но потом сзади и снизу одновременно шикнули — звук застрял в черепной коробке, размножился эхом, захватил сознание и!.. — Ти-ихо, тихо, ты чего? Тш-ш. Тш. Сережины руки ошпарили внутреннюю поверхность бедер обманчивой нежностью, выдергивая обратно в реальность. Легкое витиеватое прикосновение потянулось от самого паха к коленям и так же, неспешной щекоткой, вернулось обратно. Тряпка вскрикнул, слишком чувствительный к несанкционированной ласке, и в очередной раз попытался свести ноги. Не получилось — мешали широко расставленные колени Птицы. Тряпка несколько раз слабо трепыхнулся, но по итогу только поерзал на покатых, сплошь покрытых гладкими черными перьями бедрах. Птица сзади одобрительно застонал, ткнувшись губами Тряпке в горящее огнем ухо. Прикусил мочку, потянул на себя. Тряпка снова захныкал. Сердце, подскакочившее к горлу, билось торопливо и сильно. — Пожалуйста, — снова попытался он, — н-не надо. Это не сработает — никогда не срабатывает: Птицу его мольбы обычно только раззадоривают, распаляют, влекут на новые подвиги, а никак не утихомиривают и уж точно — не заставляют сжалиться. Но Тряпка не к Птице и обращался. Сережа, стоящий на коленях между его широко разведенных бедер, глянул снизу вверх, обшарил взволнованным взглядом лицо, и Тряпка, почувствовав слабину, сморгнул с ресниц тяжелую слезу и закусил нижнюю губу, не переставая жалобно поскуливать. — По-пожалуйста! Сереж. Свести вместе брови, гулко сглотнуть... — А, ну, прекращай! — сердито цыкнули на ухо, и Тряпка опомниться не успел, как правое бедро обожгло болезненным щипком, после чего на горло легла когтистая лапа. Пальцы сжались — не сильно, но достаточно ощутимо, чтобы можно было с первой попытки уловить посыл: не выебывайся и не пытайся дурить. А иначе хуже будет. Тряпка захрипел и запрокинул голову, чтобы немного ослабить давление на кадык, против воли разрывая зрительный контакт с Сережей. Птица потерся носом о его алеющую скулу, царапнул зубами, закрепляя результат; сверкнул золотым взглядом. Обратился уже к Сереже, презрительно скривив рот: — Столько лет, а ведешься всегда как в первый раз, Разумовский. Позорище. Сережа хлестнул его предупреждающим взглядом и поджал губы. Последняя надежда Тряпки на освобождение таяла на глазах, и он снова заворочался в отчаянной попытке выпутаться из хватки. Предплечье Птицы, лежащее у него на животе, мгновенно напряглось, фиксируя на месте, но хотя бы руки у Тряпки были свободны: он закинул их назад, пытаясь ударить или, может, поцарапать Птицу. Удалось — ногти впились куда-то в район лопатки, мазнули по перьям, собрав их в горсть. Здесь они были у Птицы мелкие, размером с ноготь мизинца, и смешно топорщились, не то, что на животе. Тряпка сжал кулак и дернул, что было дури. Тело под ним содрогнулось от неожиданной боли. В ухо разъяренно заклекотали, а пальцы на горле сжались крепче, почти полностью перекрывая доступ кислорода. — Вот др-рянь! — выплюнул Птица и больно, до вскрика, куснул в плечо. Втянул кожу в рот и принялся посасывать. Едва отстранившись, примерился рядом, а потом еще и еще… Тряпка сжался, не зная, куда себя деть, и уже чувствуя, как наливаются цветом свежие синяки. — Ну, доигрался? — Полегче там, — строго напомнил Сережа. — Давай подержу его, сделай что-нибудь с его руками. Чт?.. — Могу сломать, — почти нараспев проворковал Птица, с пошлым чмоконьем выпуская изо рта кожу. Отпечатак его зубов на плече, с точечными глубокими вмятинами от острых клыков, горел огнем. От этой резкой перемены от угроз к таким же угрозам, но произнесенным шепотом и на ухо, по всему телу прокатилась колкая электрическая волна. Непроизвольно поджались пальцы на ногах. Хватка на горле ослабла, но не исчезла совсем. Птица по-прежнему держал его, только теперь еще и гладил большим пальцем вдоль линии челюсти. Тянуло горделиво дернуть подбородком, стряхивая прикосновение, но было страшно, так пиздецки страшно, что Тряпка едва слышал весь окружающий мир за шумом крови в ушах. — А то кто-то слишком много себе позволяет в последнее время, да?.. Он все же мотнул головой — отчаянно, почти умоляюще: нет! Он не хотел, чтобы с его руками что-то делали, тем более — ломали, руки оставались последним оплотом его призрачной независимости, за который он держался изо всех сил, поэтому он зашмыгал носом, начал было даже: — Я больше так не… — но не договорил. На живот, забравшись под свободный свитер, легли Сережины ладони — крупные, ласковые, с длинными сильными пальцами. Тряпка со свистом втянул воздух, рванул прочь, но только впечатался спиной в Птицу, проехался лопатками по перьям на груди. — Тихо, хороший, не бойся, я не обижу, — мурлыкнул Сережа, и Тряпка замер, тяжело дыша, но не в силах сопротивляться его голосу и прикосновениям. Ладони скользнули выше, огладили соски, после чего легли на ребра и несильно надавили. Их сердце, подумал вдруг Тряпка, бьется Сереже аккурат в руку. Пульс понемногу выравнивался, становилось легче дышать. Сережа отвел в сторону большие пальцы, прошелся подушечками по старому шраму крест-накрест. Тряпка снова заскулил. — Во-от так, умница. Сережа потянулся к его лицу, рука с горла куда-то пропала, и вместо этого Птица надавил ему на затылок, понукая наклонить голову. Тряпка послушался, и их с Сережей губы встретились в мокром, но почти целомудренном поцелуе. — Руки параллельно телу, согни и упрись локтями мне в грудь, — приказал Птица и Тряпка послушался на чистом автомате, слишком увлеченный все-таки скользнувшим в рот языком. Сережа, в отличие от Птицы, которому только дай волю пустить в ход зубы, целовался вдумчиво и чувственно. Не давил, не пытался с наскока установить неоспоримое главенство, а просто наслаждался процессом. Тряпке нравилось с ним целоваться. Он разочарованно застонал, когда Сережа улыбнулся ему в рот, напоследок ласково прикусил за нижнюю губу и начал неумолимо отстраняться. Нет. Нет, так же не честно, он же… Тряпка потянулся следом, поймать, продлить мгновение, умолять еще хотя бы об одном поцелуе, и — не смог двинуться. — Так гораздо лучше, правда? — ехидно хихикнул Птица. Сережа убрал руки, позволив свитеру скользнуть на место, сел на пятки и теперь с вежливым любопытством наблюдал за попытками Тряпки осознать доступные степени свободы. Их не осталось вовсе: Птица просунул предплечье между его согнутыми в локтях руками и спиной и теперь крепко прижимал к себе. Он был сильнее, вырваться никак не получалось. С учетом широко раскинутых бедер Тряпка и вовсе оказался распят на Птице без малейшей возможности пошевелиться — беспомощный, слабый как котенок, не сумевший оказать достойное сопротивление. В этом дурацком свитере, но абсолютно голый ниже пояса, бесстыже выставленный перед Сережей напоказ. У Тряпки задрожали губы. Взгляд Сережи смягчился, он потянулся руками к его лицу, но Тряпка обиженно мотнул головой, уходя от прикосновения. По щекам потекло горячее и… — Опя-ять начинается, — проворчал Птица, устроив подбородок у него на плече. Одна рука у него осталась свободна и он сунул ее Тряпке под свитер, скользнул тем же маршрутом, каким всего пару минут назад скользили Сережины ладони, но вместо того, чтобы ласково погладить, как делал Сережа, Птица по очереди ущипнул оба его соска. Больно. Тряпка обиженно вскрикнул, дернулся, но его удержали. Птица под ним аж завибрировал от восторга, — кричишь ты прикольней, чем ревешь, не обессудь. Острый коготь обвел нежные ореолы, скользнул ниже, пересчитывая ребра, и Тряпка захныкал, чувствуя, как за ним потянулась тонкая длинная царапина. — Не жести, — вклинился откуда-то извне голос Сережи. Тряпка с трудом сфокусировал на нем внимание — Птица прижался влажным поцелуем к горлу, и концентрации это ни капельки не способствовало. Как сквозь дымку Тряпка наблюдал, как Сережа снова задрал ему свитер. Приник языком к свежей отметине поперек ребер. Лизнул снизу вверх, спровоцировав протяжный жалобный скулеж, накрыл губами правый сосок и, легонько посасывая, втянул в рот. Ладони его при этом лежали у Тряпки на бедрах и гладили у самого паха, а живот и грудь то и дело проезжались по возбужденному, обильно текущему смазкой члену. На очередном движении Тряпка всхлипнул громче обычного и дернул бедрами, стремясь хоть на секунду продлить прикосновение. Он не мог контролировать ни Сережу, ни Птицу. Он не мог контролировать даже себя, захваченный, терзаемый в четыре руки и два жадных рта. Обессиленный. Не принадлежащий себе. Член непроизвольно дернулся, на живот снова потекло, и Тряпка протяжно заскулил. Птица рассмеялся, ни на секунду не отрываясь от его шеи, но смилостивился — устроил руку у Сережи на затылке, сжал в горсти его короткие волосы и неумолимо потянул вниз. Сережа возмущенно замычал, но сопротивляться даже не попытался: выпустил сосок изо рта и, влекомый сильной хваткой, начал спускаться короткими поцелуями вниз. Ребра — пупок — налитая головка члена. Сережа едва коснулся ее кончиком языка, и Тряпку перетряхнуло сверху донизу. Подул на щелку, и мир кончился. Взял за щеку, и Тряпка едва не пропустил, как к его входу прижался влажный от смазки палец. — Н-нет, — слабо запротестовал он, пытаясь вынырнуть на поверхность, но Птица, кажется, только этого и ждал. Два его пальца надавили на приоткрывшиеся губы и скользнули внутрь. Сережа обвел сжатую дырку по контуру, царапнул ногтем самый край. Тряпка дернулся, возмущенно заголосил, но звук вышел смазанный и жалкий. Очередная попытка высвободиться была пресечена в две пары рук и наложившийся друг на друга успокаивающий шепот. Тряпка едва мог дышать. Тряпка хотел, чтобы это никогда, никогда, никогда не заканчивалось. — Расслабься, — попросил Сережа. Или потребовал Птица. — Это мы. Все хорошо. Птица по максимуму втянул когти, но даже так о них легко можно было порезать язык — Тряпка знал это по опыту. Пальцы у него во рту толкнулись глубже, прошлись обратным движением по языку, толкнулись снова, понукая сосать, и Тряпка сдался, обмякая в хватке, и несколько раз, на пробу, втянул щеки. — Сразу бы так, а. Ощущения бухнули по всем рецепторам разом — Птица зашептал на ухо какую-то отвратительную, возбуждающую до чертиков грязь, Сережа протолкнул палец внутрь и одновременно с этим, отвлекая от неприятных ощущений, принялся сосать. Тряпка глухо застонал, чувствуя, как между раздвинувшихся ножницами пальцев Птицы ему на подбородок потекла слюна. В лицо бросилась краска, потяжелело дыхание, но тело на всестороннюю ласку реагировало однозначно — хотелось льнуть к рукам и губам, толкаться навстречу, насаживаться на пальцы, гнуть шею, подставляя плечи и горло под новые засосы. Тряпка забился в крепкой хватке, заскулил, прося большего, и Птица аккуратно развернул его голову, чтобы можно было достать губами, и приник поцелуем. Прямо так, не вытаскивая пальцев. Каждая веснушка на теле в это мгновение показалась Тряпке раскаленной сверхновой — настолько стало жарко — а собственная кожа вдруг стала слишком тесной, захотелось выбраться из нее, выпрыгнуть вон, навстречу свободе, накатывающим отовсюду сразу волнам болезненного возбуждения и... Они оторвались друг от друга с громким хлюпающим звуком — между губами протянулась тонкая нитка слюны. Взгляд у Птицы был дикий, ошалевший, но довольный. Тряпка скосил глаза на Сережу, и тот глянул снизу вверх ровно так же. Только синевой, а не золотом. Краси-ивый: натянулся ртом до основания члена, выпустил, взял снова, добавил второй палец, потом третий... Тряпка не знал, сколько Птица трахал его рот пальцами, пока Сережа растягивал, параллельно полируя член языком. Он пришел в себя — и то не до конца — только когда они обхватили его в четыре руки, приподняли и тут же опустили обратно. Птице на член. Член оказался толще и горячее пальцев, головка больно растянула дырку, но проскользнула почти мгновенно. Тряпка поерзал, пытаясь насадиться махом, но Птица не дал. Обхватил обеими руками поперек живота, удержал, смакуя свою садистскую медлительность. На жалобное нытье сил уже не осталось, хотя рот почему-то оказался свободен. Руки тоже. Тряпка забросил правую себе за плечо, когда их с Птицей все же состыковало вплотную, запустил плохо слушающиеся пальцы ему в волосы, притянул к шее и хрипло потребовал: — Поцелуй! — Смотрите-ка, кто раскомандовался, — промурчал Птица, но послушно поцеловал. Цапнул зубами, игриво лизнул. Он обнимал Тряпку за талию и трахал мелкими толчками, не спеша, и, скорее всего, немаловажную роль в этом играли Сережины ладони, тяжело лежащие у него на коленях. Птица любил пожестче, любил брать нахрапом, и только Сережа умел держать его в узде. Если, конечно, у Птицы было настроение держаться в узде. — М-можно сильнее, — проскулил Тряпка, чувствуя, как внизу живота тугим клубком сворачивается горячечное возбуждение. Толчки тут же стали размашистей и глубже. Перья у Птицы на груди колко щекотали кожу, когда Тряпка проезжался спиной против их роста. Было хорошо. Было полно. Было так восхитительно несвободно, что Тряпка звучал, не затыкаясь — мольбами, стонами, хриплыми торопливыми выдохами. Сережа облизнулся, глядя снизу вверх — он больше не сосал, а только наблюдал за ними с Птицей широко распахнутыми глазами — и убрал руки у Птицы с колен. Одной накрыл гордо стоящий член и задвигал вверх-вниз — ровно в такт толчкам. Пальцами другой мазнул по растянутой вокруг растянутой на члене Птицы дырки: Тряпа охнул и сжался. Потянулся было к своему члену, но Сережа, ласково улыбнувшись, покачал головой: — Не надо. Или я снова попрошу Птицу тебя держать, — взгляд у него был поплывший, губы шевелились почти беззвучно, но Тряпка все равно до последней буквы знал, что он скажет. Сейчас и когда-либо. Всегда. — Пожалуйста! — Нет. Внутри все горело и пело, хотелось еще поцелуй, Сережины губы на члене, Сережины пальцы на члене, или чтобы Птица снова толкнулся вот так и попал точно по простате, или чтобы намеренно не попадал, а только мучил. Тряпка надул губы, всхлипнул, но руку послушно убрал. Птица за спиной задышал чаще и громче, вколачиваться стал резче, почти отчаянно. Стало не хватать не то, что собственного тела — комнаты, квартиры, города. Сережа прильнул ближе, потерся все же щекой о пульсирующий член, опалил дыханием низ живота. Птица тоже втиснулся, только со спины, и на секунду Тряпке показалось, что они — едины и всесильны, прекрасны в своей монолитности и неделимости. Что они нормальные. Цельные. Что они имеют право — быть, любить — все втроем. Он кончил с этой мыслью, так ни разу и не притронувшись к себе. Птица и Сережа кончили с ним секунда в секунду. конец