Князь Уссури

В Амурске авиетка Шувалова села уже поздно вечером, несмотря на то, что Петроград они покинули в девять утра. Из-за разности часовых поясов время перелёта увеличилось вдвое. — Как же всё-таки хорошо вернуться домой! — облегчённо выдохнул Алексей, падая в кресло. — Вот честно, в Петрограде я себя как в тюрьме чувствую! Все эти завистливые взгляды, шепотки за спиной, постоянные просьбы… Как же это всё достало! А тут — тишина и покой. — Это, Лёша, называется «родовая поддержка». Почувствовал, значит. — Какая родовая, Миша? — вздохнул Алексей. — Ты же знаешь, что я не Шувалов. Да и именье я отдал не просто так. Оно чужое мне, совершенно. — Так это потому, что твоё родовое гнездо не там, а здесь. А что касается фамилии, ты как раз Шувалов, хотя бы по рождению. Вот только другой Шувалов. Тот, основной род, всё-таки был уничтожен. Проклятием или нет — я точно не скажу, но его последним представителем оказался именно Сергей Максимович. Ты же создал свой собственный. Здесь, в Амурске, возродив из небытия вот этот дом. Влив в него свою силу, окрестив своим даром, и твои предки приняли тебя. — Какие предки, Миш? Откуда они у меня тут? — Тебе показать? Пойдём. Михаил привёл Алексея в библиотеку, которая уже перестала быть набором пустых шкафов, но ещё не заполнилась полностью. Покопавшись на одном из стеллажей, он достал фотографию и протянул её Алексею. — Вот они, те, кто тебя принял, как потомка и кто оказывает тебе свою поддержку. Опустив глаза, Алексей замер. С чёрно-белой фотографии на него смотрела статная дама, обнимающая обеими руками двух близнецов. — Это же мать Павла? Василий и… Иван, по-моему? С чего ты взял, что они будут помогать тому, кто их предал? — нахмурился Алексей. — Догадываюсь. Я же, Лёша, с рождения в Роду, и многие вещи для меня очевидны. Смерть Елизаветы Григорьевны и Ивана в этих стенах оживили дом, а то, что ты себя здесь чувствуешь уютно, говорит о том, что тебя приняли. Заказал бы ты портрет и повесил на стену. — Эти скачки с востока на запад и обратно меня доконают, — решил сменить тему Алексей. — Только успеешь приспособиться к одному времени, как снова всё сбивается. Я уже не понимаю: когда день, когда ночь. За окном темно, а спать совсем не хочется. — Не обязательно спать, мы можем заняться чем-нибудь другим… — Например? — заинтриговано спросил Алексей, наклоняясь над сидящим в кресле Оболенским. — Тебе рассказать или показать? — спросил Михаил, пристраивая ладони Алексею на бёдра. — Показать, — улыбнулся Шувалов. — И не тут, а в спальне. — Тогда пойдём! Шутливая борьба, сопровождающаяся снятой и разбросанной одеждой, закончилась на кровати. Алексей уронил Михаила на спину и навис над ним, глядя прямо в глаза. — Если бы ты знал, Миш, как я тебя люблю, — вдруг прошептал он и понял, что это первый раз, когда он признался вслух в своих чувствах. До этого дня, всё, что происходило между ними, принималось как само собой разумеющееся. Без лишних слов, без признаний, без обещаний. Чувства просто копились внутри, и вот плотина прорвалась. Алексей впервые нашел в себе решимость произнести те самые три слова. — Я знаю, — улыбнулся Михаил. — Иначе ты не пошел бы выставлять Государям условия. Оболенский обхватил ладонями лицо Алексея и, подавшись вперёд, коснулся губ поцелуем. Сначала нежным, ласкающим, который с каждой секундой становился всё более напористым и агрессивным. Алексей фактически лёг на своего партнёра, придавив того весом. Вот только продолжить им не дали. Ночную тишину разорвал дикий ор разозлённого кошака. Эдакая смесь рычания с подвыванием, почти переходящим в визг. И всё это продолжительностью не меньше минуты. — Да что же это такое! — возмутился Алексей. Скатившись с кровати он распахнул окно в сад, набрал в лёгкие побольше воздуха и крикнул. — Сааайн! Я понимаю, что весна, но это не повод орать у меня под окнами посреди ночи! Кошачьи вопли смолкли, но Алексей ещё пару минут постоял у окна убедиться, что внушение подействовало и весенний концерт не возобновится. Но стоило ему только отойти, как на подоконнике повис тигр. Несколько секунд он скрёб задними лапами по стене и, наконец, завалился в комнату. Скинув шкуру, Сайн обижено скрестил руки на груди. — Алексей, выгони Кисё! — потребовал он. — Какое ещё «кисё»? — не понял Алексей. — То, в саду. Это моя территория! — Вот именно, это твоя территория. Ты и выгоняй, я тут при чём? — Оно меня не слушает! И оно сказало, что это ты его привёл! — возмущению Сайна не было предела. — Никого я не приводил больше. Ты здесь единственный хайху. — Кисё не хайху. Тех я давно бы прогнал. — А кто тогда? — нахмурился Алексей. — Кисё, — как будто это всё объясняло, ответил Сайн. — Лёш, тебе не кажется, что на это «кисё» стоит посмотреть? — спросил Михаил, поднимаясь с кровати. — Может, Сайн просто объяснить не может, что это такое? — Ладно, показывай, где это кисё, — вздохнул Алексей. Сайн снова накинул шкуру и выпрыгнул в окно. Михаил только головой покачал и, накинув сорочку, шагнул к двери. Сайн ждал их внизу и, махнув хвостом, уверенно повёл за собой в глубину тёмного запущенного сада. — Вот это то, о чём я тебе говорил, Лёш… — проворчал Михаил, глядя на перепачканные грязью ботинки. — У тебя сад предназначен для запугивания гостей, а не для прогулок по нему. — Надо садовника нанять, — задумчиво выдал Алексей. — Обрезать деревья, подстричь кусты, уличные фонари поставить, гирлянды… И будет не хуже, чем у ниппонского тэнно. Но согласись, раньше просто времени не было. А сейчас можно и заняться. Тем временем, Сайн завёл их в самые густые заросли, сбросил шкуру и обличительно ткнул пальцем. — Вот оно! — Где? — не понял Алексей, потому что ни одного живого существа поблизости не наблюдалось. — Вот! Сайн попытался пнуть здоровый валун, но тот, вдруг, вскочил на лапы и припал к земле, как готовящийся к нападению кот. Сайн зарычал в ответ, благоразумно отступив на пару шагов. — Алексей, выгони Кисё! И только в этот момент до Шувалова дошло, что он видит перед собой того самого ёкая, на которого они наткнулись в ниппонском саду. Присмотревшись получше, можно было даже различить тигриные полоски, покрывающие камень. — Миш, ты что-нибудь понимаешь? Чего он тут делает? — Кисё заявляет, что ты дал ему имя, поэтому он твой! — обиженно заявил Сайн. — Я не хочу, чтобы он тут был! В этот момент каменюга снова сделала попытку напасть на Сайна, и тигр снова разразился диким угрожающим ором. — А ну, цыц! Оба! — рявкнул на них Алексей. — Сайн, не трогай каменюгу. Сам же провоцируешь. А ты… — Алексей ткнул пальцем в ёкая, — …лежи тут спокойно, пока я не разберусь, что с тобой делать. Уже в доме, расположившись в гостиной, Алексей взглянул на часы и вздохнул. — Я так понимаю, что звонить Феликсу в такое время будет верхом неприличия? — Это, да, — кивнул Михаил. — У нас час ночи, а во Владивостоке уже три. Не поймут, даже из-за ёкая. — Как он вообще тут оказался и когда? — Сегодня, — пояснил Сайн. — Я увидел, что ты вернулся, Алексей, и не один. Мне стало любопытно, кто те люди, что ты привёз с собой. Я же должен знать, кто живёт в доме, а кто просто заходит в гости. Вот и пришел. А в саду Кисё лежит, да ещё и на мою территорию претендует! — А почему Кисё-то? — поинтересовался Оболенский. — Как-то раз поэт Басё, делал тигра из кисё… Миш, я тогда эти строчки процитировал, а после них ёкай окрас сменил на полосатый. — И поэт — как раз ты, да, Лёш? — Выходит… Сайн, шел бы ты… заниматься своими делами. Завтра, всё завтра! Алексей с Михаилом уснули поздно и, как ожидаемо, утро проспали, поднявшись с постели ближе к обеду. Первым делом, ещё до завтрака, Алексей потянулся к эфирнику. — Феликс Оскарович, прошу прощения, если отвлекаю… — Не особо, Алексей Константинович. Что вы хотели? — Можете подробнее рассказать о том ёкае, который объявился в саду тэнно? — Торакоиси? Что именно вас интересует? — Всё, а самое главное — какого рожна он объявился у меня в саду? — О как! Так значит, я был прав, и это ваш ёкай! Алексей Константинович, уж простите за поговорку, но как я говорил ранее, Торакоиси — это тот камень, который дурак бросит, а сто умных не вытащат. Значит, вы что-то такое делаете по жизни, что полностью оправдывает её смысл. Надеюсь, я не оскорбил вас? — Скорее, констатировали факт, Феликс Оскарович, — вздохнул Алексей. — И как от него избавиться? — Никак. Ёкай — это не существо, а сущность. Вы можете попытаться уничтожить его физически, но через мгновение он снова примет свою форму. Если ёкай появляется — это навсегда. Вам остаётся просто смириться с его существованием. — Но почему он объявился у меня? Вы же говорили, что ёкаи не покидают пределов Ниппонии? — Видимо, вы увезли что-то из Ниппонии такое, что позволило ёкаю зацепиться за вас. — Я ничего не увозил! Это Голицын прихватил себе жену! — Ōnā, если быть откровенным. Со всеми её родовыми знаниями… Хмм, Алексей Константинович, а ведь Дмитрий Александрович ваш подчинённый. Так? Если он воспринимал вас как сюзерена, то всё его «имущество» — ваше. Пусть в переносном смысле, но в довесок к супруге подчиненного вы сами получили ёкая. Позвольте вам посочувствовать! — произнёс Старк и отключился. В последней фразе Феликса, Алексей почувствовал явную иронию. Можно было возобновить сеанс связи, но Алексей мысленно сплюнул. Ёкай, так ёкай! А то без того в его жизни мало странностей. Едва покончив с завтраком, Алексей поспешил в сад. Кисё лежал там, где его оставили вчера. Лежал смирно и никуда не полз, что не могло не радовать. А вот Сайн, притаившийся в зарослях, вызвал улыбку. Охраняет? — Так, Кисё, слушай сюда! — Алексей почувствовал себя ненормальным, разговаривающим с камнем. — Лежишь тут — вот и лежи! Никуда не ползти, обитателей дома и гостей не пугать. А то разберу на щебёнку и засыплю тобой дорожки! Сайн! Выползай из засады! С Кисё не ругаться и не орать по ночам! Просто прими его так, как если бы я завёл псарню. То есть, как питомца. Понятно? — Понятно, — выдохнул тигр, сбрасывая шкуру. — Только пусть Кисё не тянет свои лапы дальше. Я тут охочусь, а оно отпугивает добычу! Пусть сидит от дорожки… — Сайн указал рукой на тропинку и следующим жестом — в направлении параллельной, — …до дорожки! И не тянет свои лапы по всему саду! — Кисё?! — прищурился Алексей, и где-то, на уровне подсознания, ощутил согласие, но условие: не трогать этот участок сада никакими преобразованиями. — Хорошо, пусть будет так!