Их крыши

Эти крыши он знал сколько себя помнил. Их показал ему отец. Правда еще добавил в усы невнятно, что лучше тут никому на глаза не попадаться, потому как не по закону и мать прибьет. Но отца больше не было. И теперь казалось, каждый раз забираясь на запретную высоту Игорек становился к нему чуточку ближе. Но сегодня тут был кто-то еще. — Эй! Это ты из детдома сбежал? Рыжий мальчуган испуганно вздрогнул, обернулся, глянул на Игоря зло, как загнанный в угол зверек. В груди что-то больно кольнуло, и Игорь невесело усмехнулся, дергая подбородком к плечу и убирая руки в карманы. — Не боись, мелкий. Я тебя не выдам. То ли Игорь говорил не очень убедительно, то ли просто парень недоверчивый шибко попался, но злой взгляд блещущий из-под рыжих прядей стал, кажется, только злее. Игорь втянул голову в плечи, демонстративно шмыгая носом и доставая из кармана мятую пачку Мальборо. — Но на этой крыше я б те прятаться не советовал, — ответственно заявил он. — Это я суда суюсь, потому что… Куришь? Поморщившись от того, как сломался на последнем слове его голос, Игорь протянул парню пачку, в которой оставалась последняя сигарета. Вот за это мать точно прибила бы. И вечно приходилось плести про то, что он просто опять был у Прокопеныча, а тот дымит как паровоз. Паренек как-то странно посмотрел на Игоря, еще какое-то время медлил, а потом осторожно потянулся за сигаретой. Его ужасная настороженность уже начинала действовать Игорю, который привык к другим скоростям, на нервы. Однако, стоило ему одобрительно хлопнуть взявшего наконец сигарету парня по плечу, как тот отшатнулся к дымовой трубе, роняя ее на ржавый жестяной настил. — Больной, что ли?! — выругался Игорь, бережно подбирая свое курево. И сердце ухнуло куда-то в желудок, когда он вновь встретился с пареньком взглядом. Полные ужаса небесно-голубые глаза мальчишки наливались тяжелым золотом, трясущиеся бледные губы вдруг изогнулись, обнажая ряд белых зубов в отчаянном оскале, и только богатый опыт дворовых драк и старые уроки отца не позволили Игорю упасть. Оправившись от первого шока, он заломил парню руки, крутанул его, заставляя повернуться к себе спиной, и стиснул в крепком захвате, который не раз обездвиживал даже самых мощных верзил. Прижав щекой голову мальчишки к своему плечу, чтобы тот не имел возможности разбить ему нос затылком, Игорь сам не понял, как начал тихонько покачиваться взад-вперед, словно пытаясь убаюкать парня. — Тсс… тшш… Он хотел сказать что-то еще, что мог бы на его месте сказать человек более мягкий и опытный в обращении с детьми. Но на память не приходило ни одного подходящего слова, и Игорь только продолжал баюкать мальчишку, почти ласково шикая ему на ухо. Напряженное тело в его руках замерло, а потом обмякло, и Игорь облегченно вздохнул, когда услышал сдавленный всхлип паренька. — Эй, ты чего? — он снова похлопал мальчишку по плечу — на этот раз более осторожно. — Ты это… ну… я не то хотел, слышь? У меня тоже башку срывает иногда, если хочешь знать. На вот… покури! Мне помогает… Паренек спорить не стал. Хотя, как понял через пару секунд Игорь, сигаретами его еще лечить не пытались. От жуткого кашля мальчишка согнулся пополам, и Игорю пришлось долго хлопать и гладить его по спине, пока тот не очухался. — Мощная штука, да? — чуть виновато ухмыльнулся он, крепко затягиваясь безо всякого кашля, и выпуская в бледное небо облачко горького дыма. — Ниче, привыкнешь… Я тоже сначала задыхался, потом привык. Выше нос, птенец! Щас найдем тебе гнездышко где-нибудь. Обратно я тебя не сдам, чтоб мне провалиться… Тебя как зовут, кстати? Меня Игорем. Громом. — Раз-разумовский, — прочистив горло сипло ответил парень. — Сергей. — Ох и погуляем мы теперь с тобой, Серега! — Игорь широким жестом обнял Разумовского за плечи, отчего тот снова задрожал, как осиновый лист. Но Гром уже улыбался — почти счастливо. — Все крыши в городе наши будут… Я тебе такое покажу! Знаешь, шо покажу? — он хитро глянул Сергею в глаза, и тот только сглотнул, отрицательно мотнув головы. Игорь потрепал его по плечу. — Ну-с! Для начала мы заглянем в одно место… Ты шаву ел когда-нибудь? Ща поешь!

***

Домой Игорь приводил Сережу изредка и всегда тайком. Несмотря на помощь Прокопеныча жили Громы не богато. Да и опасался Игорь показывать матери своего нового товарища. Была она женщиной строгой, преподавала историю в средних классах и понимала в психических расстройствах побольше сына. И вот теперь Игорь смотрел на жадно уминающего шаву Разумовского, а перед глазами стояло строгое лицо матери и в ушах звучал ее голос: — Как ты можешь быть таким эгоистом, Игорь Константинович? Мальчика нужно лечить. А ты решил себе домашнего питомца завести? Знаешь, что может случиться, если он не получит должного ухода? Ты вообще понимаешь, что это за болезнь? Какой страшной она бывает? И ты хочешь, чтобы я его у нас прятала? А потом он что-нибудь натворит — и за решетку отправимся и мы, и Прокопенко. Если живы останемся, конечно. А Сережка смешно вытирал испачканный кетчупом нос рукавом старой игоревой куртки и улыбался. Так счастливо улыбался! И болтал ногами, свесив их с парапета, глядя голубыми глазищами на город внизу. И ветер играл рыжими прядями, которые так и хотелось растрепать, чтобы торчали в разные стороны, будто разоренное гнездо. Игорь поселил его в их с отцом тайном месте. Это был старый хозблок на крыше полузаброшенного дома, где Костя Гром на пару с сыном обустроил чудную комнатушку полную всякой бесполезной на первый взгляд фигни. Сергея это богатство приводило в неописуемый восторг. И даже тем вещицам, которые Гром и сам начинал считать только сувенирами он дарил вторую жизнь. А Игорь таскал ему свои сигареты — Сережка уже не заходился от каждой затяжки страшным кашлем и заметно повеселел. Ночами они гуляли по Питеру, покупали шаву в лавочке на перекрестке, подкармливали лохматого пса и горланили песни на крышах. В основном, конечно, горланил Гром. А Сережа трясся от смеха и прятал лицо в ладонях, глядя на своего безбашенного товарища сквозь пальцы. Днем им приходилось разлучаться. Игорь шел учиться, Сережка пыхтел над сокровищами своего нового жилища. И просил друга приносить ему книжки — все больше по точным наукам и технике. Однако, не заметить страсть Сергея к художественному направлению было трудно. Причем выражалось это не только в литературе. — Хочешь в театр сходим? — Игорь спросил об этом как можно более непринужденно, когда они курили на одной из крыш напротив Большого Театра. Сережка долго молчал, крепко затягиваясь. А потом отрицательно мотнул головой. — Дорого. — Чего?! — взвился Гром, ошалело уставившись на приятеля. — Серег, думаешь, мне жалко? — Тебе — нет. Мне — да, — нахохлившись пробурчал рыжий птенец. А в голубых глазах расплескалась такая тоска, что Игорь уже жалел о своем слишком щедром предложении. Разумовский был птица гордая… А между тем приближалась поздняя осень… Отцовский тайник на зимовку рассчитан не был, оставлять там Серегу было нельзя. Сергей и сам понимал, что не переживет питерскую зиму на своей крыше. Как понимал и то, какую опасность он представляет для Грома, вздумай тот привести его к себе домой. От этого на душе становилось тяжело у обоих. И каждый думал о том, что делать дальше. Игорь думал лихорадочно, а Разумовский рассуждал холодно и отчаянно. И предпочитал не рассказывать другу о своих решениях.

***

Это случилось в конце октября. Слишком внезапно. Слишком страшно, чтобы быть правдой. Игорь вот уже полчаса сидел в холодном зеленоватом коридоре и совершенно не слушал увещевания Прокопенко и его жены. Единственное, что он слышал — это ровное пиканье аппарата за белыми дверьми. — Ну все, Игорек, ну пойдем, а? — трепал его по плечу Прокопенко. — Что мы сейчас уже можем сделать? Только ждать… Пойдем к нам, чего тебе дома одному делать? Пойдем… В эту ночь Гром не пришел к отцовскому тайнику на крыше. Сережка долго его ждал, бродил вдоль парапета, спускался вниз. Несколько раз прошел по улочке, которой обычно хаживал Игорь. В конце концов извелся до того, что набрал его номер… Долгую очередь пронзительных гудков оборвал скрипучий голос автоответчика. Так случилось и во второй раз. И в третий. Что-то тревожное и липкой завозилось в груди, распирая ребра, подступая к горлу неприятным холодом. Промозглый серый дождь только добавлял этой тревоге нотку беспросветного отчаяния. Стуча зубами, Разумовский вернулся в каморку на крыше и зажег керосиновую лампу. Дождливая холодная ночь и внезапное одиночество сдавливали душу, поднимая из глубины сознания почти забытые, казалось, ужасы. Сжавшись на кушетке и обхватив себя руками за плечи, Сергей покачивался взад-вперед, словно пытаясь сам себя убаюкать. А бледные сухие губы бездумно двигались, повторяя одни и те же слова: — Игорек… где ты, Игорек? Что с тобой случилось? Почему не приходишь? Мне страшно, Игорь… не исчезай… пожалуйста… не исчезай… не сейчас… не исчезай… Игорь пришел под утро. Хмурый и молчаливый, с посеревшим лицом и пачкой сигарет. Поймал метнувшегося к нему навстречу мальчишку, стиснул непривычно крепко, до хруста в костяшках вцепляясь в собственный старый свитер на худых плечах. И снова баюкал, разлохматив рыжие волосы, прижимаясь молодой щетиной к бледному виску… — Собирайся, — Игорь наконец разжал объятия и дернул подбородком, принимаясь и сам собирать теперь уже сережино богатство. — Зачем? — голос у Разумовского заметно осел. — У нас будешь жить. — А как же… — Мама в коме. Как очнется — я ей все объясню. Собирайся, кому сказал. — Игорь… — Случилось чего? — Да нет… — тщетно пытаясь собраться с мыслями Сережа тряхнул головой. — Ну так кончай болтать и помоги мне с вещами. Уже морозы начинаются. Мне еще не хватало, чтобы и ты в больничку загремел… Больше Сергей не спорил. Хотя еще долго стоял, не в силах пошевелиться и стараясь до конца осознать все, что сейчас услышал. Игорь не обратил на это внимания. Сереже показалось — несколько раз, укладывая в старый чемодан его самоделки, суровый старший товарищ украдкой смахнул слезы. И это было… больно.

***

Они шли по пустынным улицам под промозглой изморосью, которая блестела серебристой пылью в холодном свете фонарей. Над крышами медленно и уныло разливался туманный рассвет. Они шли и курили по второй, и молчали. Время от времени их плечи сталкивались, оказавшись слишком близко друг к другу — и это заменяло им все слова. А по мокрой мостовой ветер гонял почерневшие листья и мусор. — Надо будет шарф купить, — шмыгнув носом вдруг нарушил молчание Игорь. — И кепку. Тебе. — Зачем? — Сережа даже съежился, второй раз за последние полтора часа задавая этот вопрос. Гром снисходительно усмехнулся. — Для маскировки. Пришли. В старой питерской квартире еще пахло шарлоткой и малиновым вареньем. В следующие два года здесь чаще пахло шавой, пиццей и жареной картошкой. А еще паленной резиной, оловом и табачным дымом. А соседи стали шептаться, что Гром связался с сомнительной компанией, но если майор Прокопенко следит — какое ихнее дело…