Четвёртая неделя июня (The Fourth Week of June)

Ронан мог припомнить много латинских слов, чтобы описать Монмутскую фабрику, и все они начинались на «а». Acerbus: суровый, мрачный, тёмный. Свет давала только одинокая лампочка на втором этаже, и все закоулки склада тонули в дрожащих, затянутых паутиной тенях, за исключением этого единственного самодовольного пятна, свисающего на перекрученном проводе. Оконные проёмы заколочены тёсом; тяжёлые, толстые доски вызывающе прибиты там, где раньше были довольно неплохие окна — пока мальчишки, облачив свои эго в камни, не разнесли вдребезги почти всё остекление. Свет всё ещё пытался просунуть длинные пальцы сквозь грубо сколоченные заграждения, выхватывая из темноты мерцающую в воздухе пыль и стекловолокно, но едва ли смягчал это зловещее, мрачное, угнетающее место. Ронан вгляделся в тени и пинком отшвырнул с пути остатки разбитого стула. За штабелем картона, укрытый густыми сетями паутины, обнаружился электрический щиток. Ронан подул, и прямо в лицо ему вспорхнули перья. — Я нашёл Грааль, — провозгласил он. Потом смахнул остатки паутины и сощурился, приглядываясь к этому древнему щитку. Ганси, стоявший перед огромными окнами — расставив ноги и уперев руки в бока, словно Бог, обозревающий Землю с мыслью «вот это по мне», — возник у него за спиной и сказал: — Неплохо, рыцарь. Ронан ухмыльнулся. Ганси сунул руки в карманы своих чинос и сделал по складу полукруг почёта, отмечая цепким взглядом каждый ящик, каждый шатающийся гвоздь, каждую досочку. Половицы скрипели под ногами Ганси, приноравливаясь к его весу. Ронан следил за ним — как бы вскользь — одной рукой опираясь на новообретённый электрический щиток. Не так ли, размышлял он, выглядел Господь в начале семи дней творения: закатанные рукава, задумчивое лицо и одежда, которая совершенно не подходит, чтобы таскать тяжести и избавляться от всякого барахла. Ганси остановился перед огромной грудой мусора и битой фанеры — то есть того, что представляла из себя Монмутская фабрика. Acervus. Завал. — Начнём отсюда, — указал он, и это могло означать «откуда угодно». Они подобрались к куче осторожно, словно взаправдашние рыцари, исполненные опасений, как бы не разбудить чудовищного врага. А потом, отбросив дальнейшие сомнения, принялись носить и волочить хлам, стаскивая его вниз, на парковочную площадку. — Думаешь сдать это дерьмо в переработку? — спросил Ронан, держа перед собой охапку мусора и нашаривая ногой ступеньки. Ганси неопределённо махнул рукой. — Да просто утащим всё туда, — ответил он. — Потом сожжём. Ронан вскинул бровь. — Ноль баллов за экологическую программу, господин президент, — сказал он. — И я уверен, что в Западной Вирджинии импровизированные барбекю в сортире запрещены законом. Ганси, руки которого были заняты — он тащил письменный стол, — как мог, пожал плечами: — Так никого же здесь нет. Ронан ничего не сказал, и Ганси, хотя знал его не так уж давно, по этому молчанию всё же понял, что произвёл на Ронана впечатление. Они возвращались наверх и снова спускались вниз, постепенно перемещая хлам из одной кучи в другую, этажом ниже. Попутно Ганси рассказывал Ронану об Артуре и Ллевелине, и, разумеется, о Глендауэре. В этих рассказах история сочеталась с мифологией, и Ронан, кельт и сын несостоявшегося поэта, оценил их в полной мере. Исторические стороны интересовали его меньше, чем Ганси, но ему нравилась магия и то, как легко и ненавязчиво Ганси вплетал её в повествование — словно очередную битву или политическую стычку. Он рассказывал о заклинаниях, пророчествах и зачарованных воронах деловитым тоном историка, и Ронана, который и сам был по уши в тайнах, это невероятно зацепило. — А если не найдёшь его? Что тогда? — спросил Ронан, как только Ганси закончил рассказ о битве Глендауэра с богиней Рианнон. Ганси удивлённо моргнул. — Не знаю, — признался он в конце концов. — Я никогда об этом особенно не задумывался, если честно. — Он поколебался, тщательно подбирая слова, словно боялся отпугнуть Ронана. — У тебя когда-нибудь было ощущение, будто ты рождён совершить что-то? Ронан помахал нечаянно отломленным деревянным подлокотником кресла: — Типа, расчленить уродскую мебель в стиле модерн? — Что-то чуть-чуть посерьёзнее. Без обид. Ронан озадачился перетаскиванием древнего кресла в кучу старья, старательно избегая пристального взгляда Ганси. — Эй, Наполеон, полегче, — сказал он. — Если меня угораздило подружиться с типом, у которого мания величия, лучше сразу скажи. Ганси засмеялся — искренним, непринуждённым смехом, от которого возле глаз собрались морщинки, а черты лица разгладились. Этот смех не должен был действовать на Ронана так. — Думаю, ты нормальный, — заверил он Ганси. — Просто ботан, у которого уйма свободного времени. Они работали несколько часов: таскали ящики и разбирали коробки, покуда небо не окрасилось в тёмный розовато-лиловый цвет. К шести часам оба они взмокли, а рукава сбились на ноющих руках, словно повязки на боевых ранах. Ганси залез в багажник «Камаро» и вынырнул обратно, достав из кулера две бутылки «кока-колы», влажные и запотевшие. Одну он вручил Ронану, и они пили «колу» как пиво, сидя на невысоком ограждении вокруг фабрики — два короля, обозревающие только что захваченное поле брани. Солнце припекало вспотевшую шею Ронана. Он чувствовал, как покалывает кожу. — Это будет, мать его, дворец, — сказал он Ганси. Вместо ответа Ганси помолчал и глотнул «колы», вид у него был задумчивый. — Работы здесь предстоит немало, — сказал он, наконец. Ронан пожал плечами: — Не проблема. — Помощи мне потребуется немало. Ронан не сразу понял, что это вопрос, а когда понял, немного удивился: неужели Ганси не знает, что Ронан уже готов сделать для него всё, о чём тот попросит? Он пожал плечами как можно безразличнее: — Силёнок у меня немало. Ганси протянул кулак, и Ронан стукнул его своим. Они молча пили «колу» и смотрели, как солнце исчезает за крышей фабрики. oOo Подружиться с Ричардом Ганси не было сознательным решением Ронана, как с остальными его друзьями. Всегда хватало тех, кому Ронан нравился, кто восхищался им, хотел быть им — или рядом с ним. Острый как лезвие кинжала и высокомерный, он бравировал буйной энергией и ирландскими ругательствами («блеть!»); его — пятнадцатилетнего — уже можно было застать возле какого-нибудь «Севен-Элевен», которых в Генриетте было множество, в компании бандитского вида типчиков постарше. Он был одним из «крутых ребят», и ему даже не приходилось прилагать усилий, не приходилось ничего делать — только быть самим собой (что чаще всего означало без надобности хамить учителям; “быть честным”, как он утверждал). Когда люди говорили «Ронан», часто это звучало так, будто они хотели сказать «Извините» или «Как жаль». Пожалуй, было даже забавно, как волны расступались перед ним. Когда Ганси появился в Генриетте, первым делом Ронан заметил машину. Прошло несколько недель — и Ронан даже не знал, как они познакомились. Он смутно помнил, как они ухмыльнулись друг другу на уроке латинского. Ещё одно воспоминание — о неловком, вымученном разговоре на общие темы возле автобусной остановки, когда они ждали приятелей — каждый своих. И ещё: «Что тебе известно о валлийских королях?» — «Столько же, сколько тебе — об ирландских танцах», и, прежде чем Ронан успел подумать о том, что вообще происходит, Ганси распахнул дверь «Камаро», и Ронан скользнул на пассажирское сиденье рядом с ним, позабыв своих тогдашних друзей. — Куда? — спросил Ронан, дёргая ремень безопасности. Ганси ткнул большим пальцем назад, через плечо, чтобы Ронан взял тетрадь, лежащую на заднем сиденье. — Курганы, — ответил он. — Кладбище. — Круто, — добавил Ронан. Ганси тихо засмеялся. Ронан потянулся за тетрадью, стараясь держать её непринуждённо и небрежно — и в то же время с почтением, которого заслуживала такая хрупкая вещь. (Мысленно возвращаясь к тому моменту, когда несколько месяцев назад, пытаясь нашарить бинокль, он случайно наткнулся на тёплый кожаный переплёт. «Это что?» — «О… ну… это так, кое-что, над чем я работаю». «Можно посмотреть?» — «…Да. Да, почему бы нет»). Ронан листал потрёпанные страницы, наслаждаясь сознанием того, что он единственный, кому это можно. Провёл пальцем по тонкому корешку, и тетрадь открылась на нужной странице, будто по приказу. Ронан ощущал, как внутри разливается согревающее тепло. Завладеть душой — это, оказывается, так просто. — Что мы ищем? — поинтересовался он. Не потому, что ему и вправду нужно было знать, а потому, что прошло уже по меньшей мере пять часов с тех пор, как Ганси закончил свой рассказ. Ганси немедленно пустился в долгое и оживлённое разъяснение смысла и значения силовых линий и погребальных курганов в фольклоре, и как география этого конкретного места совпадала с дорогой, по которой валлийцы вероятнее всего несли бы тело Глендауэра. В те редкие моменты, когда Ганси замолкал, чтобы перевести дыхание, Ронан задавал вопросы, и Ганси, волнуясь, отвечал с новым жаром, будто хотел, чтобы Ронан спросил именно об этом. Кабан громко урчал на заднем фоне, подтверждая свой собственный взгляд на вещи, и они поехали прочь. Тень Агленби, всё уменьшаясь и уменьшаясь, осталась позади. Через пару часов Ганси припарковал Кабана; они вскинули на плечи рюкзаки, в которых лежали карты, бинокли и бутылки с водой, и двинулись по маршруту пешком. Стояла самая первая неделя июня, и деревья уже отягощала завязь новых плодов. В воздухе, за сильным запахом листвы и влажной земли, Ронан чуял зарождающийся густой аромат, сулящий впоследствии сладость. Это напомнило ему Амбары. Он охотно тащился следом за Ганси, с удовольствием прислушиваясь к щебету птиц и неразборчивому, неровному плеску невидимого ручья, и думал, что вообще-то это место сильно напоминает его сны. — А твои не считают, что ты псих? — спросил он на ходу. — Отец не думает, что лучше бы ты интересовался спортом, или фильмами с Аль Пачино, или… ну… — Тачками помощнее? — с иронией подсказал Ганси. — Очень смешно! — отозвался Ронан. — Да ладно, чувак, я о том, что ты — тот чокнутый, без которого в семье никак. Ганси бросил на него косой взгляд, между бровями появилась лёгкая складка. — А ты считаешь, я чокнутый? В его голосе слышалось неподдельное беспокойство. Ронан тут же занервничал; зная, что Ганси хочет услышать искренний ответ, он соображал, что сказать, не потеряв лица. — Ну, вообще-то да, — пожал он плечами. — Приятель, у тебя машина, блин, оранжевая. — Этот цвет называется киноварь, — поправил Ганси. — И — да, наверное, так и есть. Но мои нормально относятся, хотя, веди они себя иначе, было бы слишком. Если учесть, что у папы пунктик на ретро-автомобилях не на ходу, мама одержима стеклянной посудой, а Хелен коллекционирует чужие жизни, то Глендауэр положительно банален. Впрочем, это не имело бы значения. Мы, Ганси, друг с другом весьма любезны. Ронан фыркнул. — Чёртовы политики, — в шутку поддразнил он. — Вы, господин президент, все приёмчики освоили. Осталось держать язык за зубами насчëт своей чудовищной мономании — и следующий срок в кармане. Ганси рассмеялся: — Только не начинай звать меня Ахавом. В любом случае, что всё это говорит о тебе? Это ведь ты присоединился к чокнутому, как только тот появился в городе со своим Альфредом Уоткинсом и нелепой машиной цвета киноварь. Ронан постарался принять ядовитый вид. — Я тебя умоляю, — саркастично откликнулся он. — Два месяца прошло, как минимум. — Неважно. Ты довольно быстро поверил во всё это. Или Деклан тоже питает тайный интерес к сверхъестественному? — Единственный тайный интерес, который Деклан питает, так это к счетам и делам замужних баб постарше. К их мужьям тоже, но тут вопрос скорее шкурный, чем непристойный. — Отклоняетесь от темы, Линч. — Господи, чувак, ладно. — Ронан закатил глаза. — Я же вижу, ты просто помираешь от желания, чтоб я это сказал. Я паршивая, блин, овца. Ганси смерил его серьёзным взглядом: — Тебя любят не меньше, Ронан. Тот снова фыркнул: — А кто тут, блин, сказал хоть что-то про любовь и про меньше? Они шли долго, сельские пейзажи Западной Вирджинии проплывали мимо, туманные, словно мазки на картине, написанной маслом — зелёные и красные оттенки бесконечной осени. Вдруг Ганси схватил Ронана за руку. — Что это? — требовательно сказал он. — Вот там. Пытаясь не отвлекаться на то, как крепко горячая ладонь Ганси сжала его предплечье, Ронан пристально вгляделся в промежутки между деревьями, туда, где среди зелени торчала странной формы серая каменная глыба. Изогнутая поверхность была идеально гладкой, словно отшлифованная. Ронан и Ганси раздвинули ветки и кустарник, скрывавшие её, и Ронан увидел, что это вовсе не глыба, а выщербленное крыло громадной каменной птицы. Головы у неё не было. Ганси осторожно подошёл к птице и, с благоговением протянув руку, коснулся прохладного камня. Провёл кончиками пальцев по животу статуи, где на жёстких перьях развернулся свиток. — Бренин, — прочитал он. — Что это значит? — с беспокойством спросил Ронан. Вид огромного, смутно напоминающего человека существа почему-то не произвёл на него впечатления — скорее, встревожил. Но когда Ганси обернулся и взглянул на Ронана через плечо, на лице его не было ни тени мрачных предчувствий. Глаза, яркие, словно залитая летним солнечным светом земля, взволнованно сияли. — Это значит «король», — ответил он. oOo Ганси отвёз Ронана домой, а потом уехал. Той ночью образ громадной каменной птицы с отбитой головой не шёл у Ронана из мыслей. Каждый раз, когда он закрывал глаза и пытался заснуть, голос Ганси вползал в уши. «Бренин», шептал он. «Это значит «король». Птица не напоминала Ронану короля. Птица напоминала одного из чертей с картинки в его Библии, в главе «Откровение». Но говорить об этом Ганси, который так обрадовался, найдя эту уродливую херотень, ему не хотелось. Он повернулся, лёг на спину, сложив руки на животе и глядя в потолок. В глубине души Ронан откликался на всё, что бы ни подумал, сказал и сделал Ганси; там, в глубине души, он тоже был очень рад. Всё ещё был очень рад. Он улыбнулся воспоминанию: руки Ганси раздвигают листья и сухой папоротник, чтобы обнаружить… нечто. Уродливое, уж точно, — но это было нечто, на которое, может, больше ста лет никто не возлагал холодную трепещущую руку. Такое невозможно найти, если только уже не ищешь что-то иное, что-то большее — словно эта птица оказалась здесь, чтобы сказать: ты на верном пути. Словно отыскав её, ты становился достойным. Ронан был достоин. И не только потому, что нашёл эту безголовую курицу. Ронан был достоин потому, что Ганси считал его таким. Бренин. Король. Будущее было предначертано. Ганси мог выбрать кого угодно, чтобы разделить свою мечту, свою славу и судьбу — и выбрал Ронана. Или Вселенная выбрала Ронана для него. Как бы то ни было, ему казалось, будто он наглотался солнечного света. Он заснул под шелест перьев, а проснувшись утром, держал в руке маленький автомобиль. Ронан не знал, что это за марка, но она не особенно отличалась от «Камаро». Когда он повернул пальцем колесо, автомобильчик заиграл мелодию. oOo Несколько следующих дней они делили своё время поровну между поисками Глендауэра и расчисткой первого этажа Монмутской фабрики. Большая часть хлама перекочевала вниз, на пустующую парковку, и вот теперь стало видно, какие возможности скрывала фабрика. Когда последний лист фанеры превратился в золу, Ронан поймал себя на том, что пристально разглядывает чистое пространство, широкое и необъятное. Свет лился сквозь заново остеклённые окна, освещая изогнутые балки и стропила, поддерживающие потолок, будто в соборе. Эта строгая красота поразила его почти как святыня. Через пару дней после экспедиции к кургану Ганси рассказал Ронану, как он умер. Он сделал это в своей обычной манере — откровенно, придерживаясь фактов. Точно так же он уведомил о том, что разыскивает семисотлетнего короля дабы пробудить его, и о том, что у него аллергия на пчелиный яд («Эй, чувак, глянь, кто хочет с тобой подружиться!» — «О Господи, отгони её». «Остынь, приятель, она прико…» — «Нет, правда, Ронан, если она меня ужалит, я умру»). Будучи католиком, Ронан имел представление о концепции воскрешения. Будучи сыном Ниалла Линча, он знал, что черта, отделяющая возможное для человека от возможного для Бога, не такая уж чёткая. Тем не менее, принять это было довольно сложно. — Охуеть, — выдохнул он в конце концов. — Да, безусловно, — согласился Ганси. — Нет, я серьёзно, — сказал Ронан. — Охуеть. Он сел на перевёрнутую мусорную корзину и потёр лицо ладонями. Ганси остался стоять, застенчиво возя ногой по полу. Ронан не мог понять — он жалеет, что рассказал, или нет? Судя по тому, как Ганси держался, сейчас он был очень далеко от Монмутской фабрики. — Так вот в чём дело, — сказал Ронан в конце концов, когда молчание стало почти невыносимым — Вот почему ты должен найти его. Ганси поднял взгляд, и выражение крайнего облегчения и признательности на его лице на мгновение ошеломило Ронана. — Да, — благодарно прошептал Ганси. Глаза его были широко открыты. — Я должен найти его. Должен понять, почему… почему я, именно я? Для чего он меня спас? Что я должен сделать взамен? Ронан тихо присвистнул и взъерошил ладонью волосы. Они отросли; буквально на днях мать сказала, что он похож на молодого Вана Моррисона. — Иисус сука Христос, — выдохнул Ронан. — Твою ж мать. Когда я говорил, что у тебя комплекс мессии, я не ожидал, что ты мессия и есть. Ганси посмотрел на него. — Я не мессия, — твёрдо произнёс он. Ронан, соглашаясь, махнул рукой. — Ну ты и гад, однако, — сказал он, потому что должен был это сказать. — Почему не предупредил меня раньше? Чувак, мы же таскались по этим грёбаным лесам и полям. Там было полно смертоносных тварей. — Ты и раньше знал, что у меня аллергия на пчелиные укусы, — заметил Ганси. — Да, но я же не знал, что один раз они уже тебя убили! Я думал, ты говоришь гипотетически, а не исходя из своего, блядь, прошлого опыта! — Остынь, — посоветовал Ганси. Легко сказать, подумал Ронан. Чего он не мог понять — почему из всего, что Ганси рассказал до сих пор, сложнее всего оказалось поверить именно в это. Не столько в тот факт, что Ганси воскрес из мёртвых, сколько — прежде всего — в то, что Ганси вообще способен умереть. Остаток дня они провели в тишине, по большей части погружённые каждый в собственные раздумья. Мысли Ронана крутились вокруг того, что рассказал Ганси, и посреди шока проклюнулось крошечное семечко чувства вины. Он с трудом осознавал, что Ганси доверил ему тайну, которой не делился ни с единой живой душой. И вот он, Ронан, который едва ли мог доверить собственные тайны себе самому, не говоря уж о ком-то другом. Вера Ганси в него была бременем; Ронан не знал, потянет ли это бремя, и, пока они работали и Ганси, пытаясь подбодрить, улыбался ему сквозь пламя горящего мусора, стыд грыз Ронана изнутри. Как всегда, сначала они увидели машину. — Вот чёрт, — вполголоса выругался Ронан. — Копы. — Я улажу, — сказал Ганси. Копы были в солнцезащитных очках и, по мнению Ронана, казались совсем не такими грозными, как те, которые очков не носили. Но они всё равно оставались копами, а то, чем занимались Ганси и Ронан, было совершенно незаконно. — Ладно, парни, — сказал один из полицейских; завершающим штрихом в его облике были усы. — Завязывайте. Нам поступили жалобы. — Жалобы от кого? — сердито спросил Ронан. Вокруг не было ни души, и уж конечно, до сих пор никто не приходил, чтобы остановить их. Полицейский переступил с ноги на ногу: — От людей. — Офицеры, — сказал Ганси, бросив на Ронана взгляд, который явственно говорил: «Заткнись». — Пожалуйста, позвольте мне объяснить. И он объяснил. Ронан так и не понял, что именно, кроме правды, сказал Ганси: он недавно переехал в Генриетту, здание его собственное, он купил его за наличные. Копы — о чудо — слушали. Потом внезапно закивали, а в следующий момент Ронан осознал, что они закатывают рукава и выбираются из машины, вразвалочку направляются к самой тяжёлой мебели и помогают стаскивать её в костёр. Ганси подмигнул Ронану и похлопал его по плечу, а тот стоял и в тупом оцепенении таращился на одного из офицеров, который схватил канистру и плеснул в огонь бензина. В этот миг Ронан по-настоящему понял, что значит быть Ричардом Ганси. Когда ты один раз уже умер, всё последующее сводится к «почему бы и нет». oOo На второй неделе июня Ганси и Ронан после школы отправились прямиком в Амбары. Ронан пригласил его, и Ганси, который всегда был так трогательно рад видеть людей в их естественной среде обитания, сразу же принял приглашение. Мэтью был дома, Деклан и Аврора тоже. Ронан обнял двоих из них, а Ганси кивнул им и помахал рукой в своей учтивой и вежливой манере. Однако Аврора не захотела отпустить его просто так. — Ганси, — сказала она и заключила его в тёплые объятия, словно он был её третьим сыном. Ганси в ответ неловко обнял Аврору, пожал руку Деклану, взъерошил кудри Мэтью и состроил гримасу Ронану, который наблюдал за происходящим со смешанным выражением досады и удивления на лице. — Думаю, моей семье ты нравишься больше, чем я, — поднимаясь по лестнице, сообщил он Ганси, который шёл следом за ним. — Ну, они же просто люди, — откликнулся Ганси, а когда Ронан вздрогнул — засмеялся, решив, что Ронан прикалывается. Ниалла Линча дома не было. Собственно, за всё время Ганси видел его раз или два, хотя то и дело наведывался к Ронану. Обычно услышать Ниалла можно было раньше, чем увидеть — он или насвистывал весёленький мотивчик, или же пел что-нибудь нежное и печальное своим глубоким, сильным голосом. А потом вы видели его во всей красе: ясные глаза, обаятельная улыбка, румяное лицо — лицо Ронана, только шире в челюсти, и тело профессионального боксёра с едва намечающимся животиком. Ниалла Линча никогда не было дома — а если был, вы непременно узнали бы об этом. Ронан шагнул в сторону, позволяя Ганси открыть дверь в его комнату. Внутри был обычный беспорядок: старые игрушки, бейсбольные перчатки, боксёрские груши, брошенные инструменты, детские книжки. Ронан никогда и ничего не выбрасывает, если может — это Ганси уже понял. Он взял со стула потрёпанную «Алису в стране чудес» и сел, а Ронан рухнул на кровать. — Ффух, — с чувством сказал он, уткнувшись лицом в одеяло. Его длинные тёмные волосы разметались по мягкой белой подушке. Ганси выудил откуда-то резиновый мяч-попрыгунчик и принялся рассеянно бросать его в стену. — Не знал, что Деклан всё ещё живёт здесь, — сказал он. — Мне казалось, он съехал в общежитие. Ронан заскулил — этот звук, скорее, мог бы издать раненый зверь, а не человеческое существо. — Решил остаться, — мрачно проворчал он. — Не выветривается отсюда, как вонь. Ганси вежливо посмеялся. — Почему? Ронан долго молчал, и Ганси забеспокоился, что влез не в своё дело. Но Ронан всё же ответил: — Считает, мы не справимся без него, когда папа в отъезде. Ганси, наморщив лоб, спросил: — А почему нет? — Он не был уверен, что семье Линчей приходилось с чем-то «справляться». Мэтью было почти тринадцать, и Ронан, несмотря на свои панковские замашки, знал, когда надо держать себя в руках. В любом случае, Аврора казалась вполне ответственным — пусть и немного легкомысленным — взрослым человеком, способным разрешить любую неприятность. — Да потому! — рявкнул Ронан. — Грёбаный хер этот Диклан. Ганси закатил глаза, слегка оскорблённый надругательством над именем: — Не так уж он и плох. — Не так уж и плох, — согласился Ронан. — Только мудак. Гиперкомпенсация за то, что он один обыкновенный. Слова сорвались с языка прежде, чем Ронан сообразил, что говорит. Ганси на мгновение нахмурился ещё сильнее, но Ронан, зло улыбнувшись, перевёл разговор на другое: — А, по фигу, — быстро сказал он. — Скоро будем реже его видеть. — Хм? — У него же новая подружка, помнишь? — Ах да, — кивнул Ганси и пожевал губу, пытаясь вспомнить имя. — Стефани? — Абигайль. Отстаёшь на три месяца. Ганси снова кивнул. Он не собирался заморачиваться и отслеживать все перипетии личной жизни Деклана Линча. Деклан использовал женщин, как использовал всех вокруг себя; они служили той или иной цели, пока та не была достигнута, а потом их просто выбрасывали за ненадобностью, будто просроченную кредитную карту. Ронану это казалось омерзительным — не из-за какого-то старомодного презрения к разврату, а потому, что он не понимал, как брат может любить так дёшево, свободно и легко. Для самого Ронана каждое чувство было сильным, словно ожог третьей степени. Ронан разглядывал свои ногти. Чёрный лак на них облез. — Ты же её видел, да? — сказал он немного погодя. — Как она тебе? Горячая штучка? Ганси моргнул; его озадачил и вопрос, и в особенности тот факт, что Ронан избегал смотреть ему в глаза. — Я… ну, да, — предположил он. — Думаю, да. — Ганси не был вполне уверен, как должна выглядеть девушка, чтобы считаться «горячей штучкой» по объективным меркам, то есть по меркам большинства учащихся Агленби. Девушки, которых Ганси считал симпатичными, уж точно в эти критерии не вписывались, у всех было что-нибудь странное во внешности или характере. Но за то короткое время, когда он видел Абигайль, ему показалось, что она соответствует всем параметрам. — А тебе она как? У Ронана вырвался звук, будто он резко выдохнул через нос — нетерпеливый звук, словно Ганси задал абсолютно не тот вопрос и совершенно упустил суть. Он пренебрежительно махнул рукой и с раздражением бросил: — Конечно, чувак. Она просто персик. Ронан говорил резко — как всегда, когда защищался или был расстроен. Сбитый с толку, Ганси попытался сообразить, что вызвало такую реакцию. — Ты… — начал он неуклюже. В таких разговорах Ганси не был хорош, и знал это. — Она нравится тебе, или что? Он затаил дыхание, ожидая признания Ронана, саркастического или ядовитого. Неожиданно Ронан засмеялся, и этот смех ещё больше сбил Ганси с толку. Он был неприятный: неискренний, лишённый веселья и несомненно тревожный. Ганси, подняв бровь, смотрел, как Ронан безудержно катается по простыням. — Знаешь, в твоём смехе слышится какое-то нездоровое отчаяние, — сказал он, потому что кто-то должен был что-то сказать. — А то я не в курсе, чувак, — ответил Ронан, его улыбка была, словно удар ножа. Веселье исчезло из его глаз; он сел на кровати, подтянув колени к подбородку. Пристально посмотрел на Ганси и вдруг перестал улыбаться. — Мне нужно кое-что тебе сказать. Ганси ждал, по-прежнему вскинув бровь. Ронан провёл рукой по волосам, открыл рот — и закрыл его. В тот момент, когда он снова открыл рот, дверь распахнулась, и в комнату ввалился Мэттью. — Господи, — воскликнул Ганси, которому на мгновение показалось, будто на них напал чудовищный золотистый ретривер. — Блядь! Я что говорил? — рявкнул Ронан. — Сначала постучись, Бога ради! — Прости, — жизнерадостно выдохнул Мэттью, как всегда беспечный и счастливый. — «ПлэйСтэйшен» не работает. Деклан делает вид, будто знает, что с ней не так, но я-то знаю, что он не знает! Ронан тут же вскочил на ноги: — Не давай ему трогать мои вещи! — Он оглянулся через плечо и кивнул Ганси: — Идём. Ганси поднялся и последовал за ним вниз, туда, где Деклан действительно сидел у телевизора, хмурясь и в замешательстве почёсывая затылок. Ганси молча стоял и смотрел, как братья Линчи орут друг на друга, и с каждым их свирепым выпадом в нём всё больше разгоралось любопытство — что собирался сказать ему Ронан? Казалось, за внешней яростью Ронан чуть ли не рад этому поводу избежать разговора, и, когда они устроились на диване и стали играть в «Call of Duty», Ганси понял: о чём бы ни хотел сказать Ронан, наверное, теперь он заговорит об этом не скоро. oOo — Так, ладно — если бы ты мог драться с кем угодно, кого бы выбрал? Ганси выпрямился над холодильником, который толкал по полу Монмутской фабрики, и философски потёр подбородок: — В пределах британской истории и мифологии, полагаю? Ронан закатил глаза. — Само собой, — сказал он. — Не горю желанием выслушивать про какой-нибудь скрытый Эдипов комплекс, спасибо. Ганси размышлял, с отсутствующим видом поглаживая пальцем нижнюю губу. — Хорошо, — произнёс он, наконец. — Тогда с Генрихом IV. Гортанный возглас сообщил, что Ронан ответом не впечатлился — словно предвидел его и нашёл неудовлетворительным. — Ну, а ты? — спросил Ганси, словно обороняясь. — С Ланселотом, — без колебаний ответил Ронан. Ганси с удивлением посмотрел на него: — Боже правый, почему? Ронан выбрался из-под бойлера, который устанавливал, бросил Ганси гаечный ключ и вытер ладони о джинсы. — Потому что Ланселот просто тряпка, — заявил он. — То есть, я знаю, его, типа, считали лучшим фехтовальщиком чёртовой средневековой Англии, или как оно там. Но вся эта история с Гвиневерой? Мужик, да блин, действуй уже. Кончай хернёй маяться. Артур к этому отнёсся бы спокойно — может, предложил бы усыновить их ребёнка и признать своим наследником, если б Ланселот перестал сиськи мять и просто спросил. Но нет же, блядь — тот ещё лет двадцать будет жевать сопли, пока Мордред его не отмудохает, и в итоге он оказывается в изгнании и в прочем говнище и сходит с ума. Не знаю, по мне, Ланселот из тех парней, которым хороший удар в торец только на пользу. Ганси засмеялся, словно не веря своим ушам. — О боже мой, — сказал он. Они дотолкали холодильник через всю комнату и поставили его на место, так что он оказался рядом с сушилкой, прямо напротив унитаза. Ганси забрался за холодильник. Пока он включал его в розетку, Ронан светил фонариком. — Всё равно ты не сможешь сразиться с Ланселотом, — заявил Ганси и отступил назад, чтобы проверить, не повреждена ли проводка. Ронан выгнул бровь: — Почему это? Лампочка в холодильнике зажглась, отбрасывая жёлтый свет на белые квадратики, и Ганси улыбнулся. — Потому что Ланселот — это ты, — ответил он. — Если Артур я. Он выпрямился, вытер руки куском ветоши и с напускной серьёзностью хлопнул Ронана по плечу. Однако эффект оказался немного подпорчен легкой насмешкой, мерцавшей в глазах Ганси. — Не сражайся с собой, Ронан, — сказал он. oOo Стояла третья неделя июня, и был четверг, когда Ронан спустился на подъездную дорожку и чуть не поскользнулся на мозгах своего отца. Перед погружением под воду есть миг, когда задерживаешь дыхание и время останавливается. Сделать вдох — это физический акт неизвестности. Когда Ронан распахнул дверь, ведущую на подъездную аллею, всё вокруг было голубым, как в бассейне. Он ощущал давящую со всех сторон тяжесть. В ушах тонко звенело — он не мог понять, откуда доносится звук, и кроме этого звука ничего не слышал. Не услышал даже свой собственный голос, неуверенно произнёсший: — Пап? Он распахнул дверь. Распростёртое тело Ниалла Линча лежало возле колеса «БМВ». Его поза казалась естественной, и добрых три секунды Ронан был уверен, что Ниалл просто заснул. Потом он увидел, что половина лица у него размозжена. Ронан шагнул вперёд и чуть не поскользнулся. На теле были вороны. Щёлкая острыми клювами, они сидели подле разбитой головы. Чёрные мерцающие глаза с осуждением обратились к Ронану, словно говоря: Он больше не твой. Наш. На самом деле никогда и не был твоим. Ронан стоял и ждал, когда тело сядет, улыбнётся ему и притянет к себе, скажет, что смерть — это для людей попроще, а на завтрак будет кровяная колбаса. Этого не произошло. Ронан ждал, когда настоящий Ниалл Линч появится с другой стороны «БМВ», рассмеётся потрясённому лицу Ронана и своему мастерству, и попросит Ронана помочь убрать тело, которое он приснил. Этого не случилось. Случилось вот что: Ронан целый час простоял неподвижно, а потом явился Деклан и нашёл его. Вороны улетели. oOo — Сколько он уже такой? — С прошлого утра. Я спустился и нашёл его, он просто стоял там. Ни слова не сказал, пока полиция здесь была — ни мне, ни Мэттью, ни маме. Вообще-то, мама точно такая же. Ни черта с тех пор не сказала. — А Мэттью? — Только плачет. Плачет и плачет. Он же просто ребёнок, Боже мой. Боже мой. Блядь. Монтировкой. Его забили грёбаной монтировкой. — Господи Иисусе. — И завещание, Ганси. Грёбаное завещание. Мы должны съехать в жильё, которое предоставит Агленби, немедленно. Пока мы тут говорим, меры уже принимаются. Нас не пустят домой. Не позволят ни к чему прикоснуться. Даже увидеть её не дадут. Как ты думаешь, блядь, что с ним после этого станет? Со всеми нами? — Деклан, послушай. Я знаю, сказать мне нечего, но если я хоть что-нибудь могу сделать… — Ха! Как будто есть хоть что-нибудь, чего Ричард Кэмпбелл не может. Как всегда весь в думах, Ганси? Как всегда заботишься о о простых смертных. Да нет, Ганси, не в этот раз. Здесь нет ничего, что ты можешь починить, как твою фабрику или твою оранжевую ебучую машину. — Деклан… — Хочешь что-нибудь сделать? Хочешь помочь? Смотри за ним. Мне надо позвонить. oOo Ронан. Ронан, мне так жаль. Ты меня слышишь? Пожалуйста, вернись. Мне так жаль. oOo Ронан вернулся. Он очнулся и снял больничную одежду. Потом сел в «БМВ». Скоростной лимит — всего лишь понятие. Так же, как грань между пятой и шестой передачей. Ронан преодолел её так плавно, что его сердце пело. Мотор ревел, обтянутый кожей руль в руках содрогался от неукротимой мощи и необузданной энергии. «БМВ» казался одушевлённым — живым зверем из изогнутого металла и бензиновой крови, весь — сплошные зубы и челюсти. Ронан смеялся и завывал навстречу ветру, который врывался в открытое окно и заглушал звуки душивших его рыданий. Ему казалось, что лёгким тесно в рёбрах, и грудная клетка в любую секунду может лопнуть. Его забавляла мысль о том, как он лежит распростёртый на приборной панели, а дворники размазывают кровь и волосы по ветровому стеклу. Неотличимый от монстра под его ладонями. Полицейские догнали его очень скоро. Вспышки голубого света осветили боковые зеркала, и ему показалось, что он заметил мелькнувшие в зеркале заднего вида солнечные очки. Что, если это те самые копы, которые сто лет назад помогли им с Ганси сжечь хлам на Монмутской фабрике, подумал он. Даже если это и были те самые копы, они были не те же самые. Всё теперь было не таким, как прежде, потому что Ронан стал другим. oOo В участке царила пугающая тишина. После кошмарной автомобильной погони, апокалипсиса как в «Дороге ярости», в который превратился воскресный день, последующее общение с властями оказалось, напротив, слишком обыденным. Деклан объяснил полиции ситуацию с помощью той же магии, которой обладал Ганси — волшебство, присущее только честолюбивым политикам и их сыновьям. Деклан совершенно зачаровал их похлопываниями по плечам и жестами, взывающими к человечеству — и человечество быстро пришло к выводу, что это славные мальчики из хорошей богатой семьи, у которых сейчас действительно не лучшие времена. Из кабинета констебля до Ганси доносился голос Деклана. Наш отец… жестоко убит… да, всего лишь три дня назад… Это он обнаружил его… очень близки… тяжело воспринял… да, разумеется, я позабочусь как следует… спасибо за понимание. Ронан сидел на диване перед кабинетом констебля, привалившись свежевыбритой головой к плечу Ганси. Ганси поглаживал его ухо. Костяшками пальцев он задевал кожу, а потом касался коротко остриженных волос. После стольких раз, когда он запускал руки в кудри Ронана, взъерошивал их, накручивал на пальцы, ощущение было странное — ужасное и душераздирающее. Ронан молча плакал, слёзы катились по его щекам и оставляли пятна на брюках Ганси. Всякий раз, когда рука Ганси двигалась вниз, Ронан прерывисто вздыхал. Наконец Деклан появился из кабинета. Ему помогло то, что ситуация была необычная, и никто не хотел первым признать, что совершенно не понимает, как следует поступить. В конце концов, Ронан не был пьян. Автомобиль Деклану разрешили оставить. Он пожал руки офицерам и принял их соболезнования, выказав в надлежащей пропорции достоинство и уязвимость. Когда офицеры ушли, взгляд Деклана переместился на Ганси и Ронана, свернувшихся рядом на диване. Он резко выдохнул через нос и сообщил Ганси: — Обвинений они не выдвигают. Ганси кивнул. Ронан ничего не сказал. Деклан глянул на свежевыбритый череп Ронана и покачал головой. Сунул руки в карманы своих костюмных брюк. Долгое время царило молчание; Ганси снова стал поглаживать Ронана, Ронан тихо и беззвучно плакал, роняя слёзы на брюки Ганси, Деклан демонстративно смотрел куда угодно, только не на Ганси и Ронана. Наконец он не выдержал и разочарованно вздохнул. — Чёрт всё это дери, — пробормотал он и потёр глаза. — Поеду, посмотрю, как там Мэттью. Когда Деклан ушёл, Ронан заговорил. — Меня не пустят домой. Голос был надтреснутый и хриплый от долгого молчания. Услышав его, Ганси постарался не выдать своего потрясения. Ронан потёр глаза, бессознательно копируя жест брата. Ганси представил его, живущего в общежитии Агленби. Вынужденного каждое утро просыпаться в школьной спальне, смотреть из окна и видеть сотни учеников, похожих на него внешне и не имеющих с ним абсолютно ничего общего внутри. При этой мысли Ганси ощутил острую, мучительную боль. — Идём, — сказал он и поднялся. Брови Ронана сошлись над покрасневшими глазами. — Куда мы? — Домой, — отрывисто ответил Ганси, и пояснил: — На Монмутскую фабрику. Они вышли из полицейского участка, держась так близко друг к другу, что соприкасались плечами. Ганси забрался в Кабана, Ронан тоже. Пристегнув ремень безопасности, он сказал Ганси: — Я гей. Ганси завёл двигатель. — Я знаю, — сказал он. Кабан содрогнулся, захрипел, откашлялся и двинулся в путь. Они поехали. oOo Ещё одно слово: abstergo — вычистить. Деклан не ошибался насчёт Ганси. Он действительно был устройством по переработке — переработке душ. Он любил находить вещи — старые, сломанные вещи, — любил приводить их в порядок и находить им новое применение. Вновь делать их полезными. Монмутская фабрика. «Камаро». А теперь и Ронан. Ронан прекрасно сознавал свой новый статус последнего проекта Ганси. В некотором смысле он находил это ободряющим. Если Ганси считал, что Ронан сломлен, значит, он считал, что Ронана можно привести в порядок. Благодаря терпеливой решительности, настойчивости и дисциплинированной доброте, которая граничила с отеческой, Ганси сможет вернуть прежнего Ронана — того, который после ночных киномарафонов будил его в шесть часов утра, играя на волынке, который ругался без злобы и смеялся без злобы. Который улыбался без жестокости. К бритой голове пришлось привыкнуть. — Выглядишь как заключённый, — сказал ему Ганси, глядя, как Ронан выводит виски с помощью его бритвы. — Заключённый отморозок, — добавил Ронан. — Пытаешься выглядеть соответственно, раз уж вышел из шкафа? — Избавь меня, Дик, — огрызнулся Ронан. — Ты ничего не забыл? Отец у меня вроде как умер. Если Ронану пришлось принять свою судьбу в качестве последнего проекта Ганси, то Ганси пришлось смириться с тем, что он стал исполняющим обязанности родителя Ронана. Аврора не разговаривала с того дня, когда был убит Ниалл, и, насколько им было известно, находилась сейчас в кататоническом состоянии, под капельницами, в самом сердце Амбаров. Как бы то ни было, никому из братьев Линч посещать её не позволялось — так значилось в завещании их отца; однако это не удержало Ронана от попытки перебить все стёкла на первом этаже Монмутской фабрики, когда он узнал об этом пункте. А Деклан… ну, Деклан справлялся как мог. К несчастью, оливковых ветвей младшему брату он протягивать не собирался. После того, как Ронан перебрался на Монмутскую фабрику, Деклан с предельной ясностью дал понять, что Ронан больше не его проблема. Раз уж взбесившаяся собака вызвала у Ганси сочувствие, теперь это его ответственность: держать её на поводке или же предоставить своей собственной печальной участи. Этот разговор вылился в самый большой конфликт, который когда-либо случался у него со старшим Линчем. После того, как входная дверь с грохотом захлопнулась и завизжали покрышки отъезжающего автомобиля, Ганси, пыхтя от ярости, обернулся и увидел Ронана, небрежно прислонившегося к дверному косяку. Тот жевал пять кожаных браслетов, которые недавно появились у него на запястьях, причём Ганси не знал, откуда они взялись. — Говорил же, мудак он, — заявил Ронан. — Делай домашку, — ответил Ганси. Вполне предсказуемо, что тяжелее всего было по ночам. Мало того, что Ронана начали преследовать повторяющиеся, синеватые образы Ниалла Линча, лежащего в луже собственных мозгов, ещё и кошмары вернулись. Во снах Ронана снова были хищные когти и клювы и нездешний клёкот, который требовал его крови. Теперь он знал, что напоминала ему каменная статуя, которую нашли они с Ганси. В те редкие ночи, когда ему ненадолго удавалось заснуть, он просыпался, обливаясь потом и тяжело дыша, пытаясь избавиться от ощущения длинных когтей, полосующих кожу. Однажды, вернувшись домой, Ганси обнаружил, что Ронан врезает в свою дверь замок. Вопросов он задавать не стал. Для Ганси ночи были плохими потому, что потому что упущенное раньше обрушилось на него со всей силой. Всякий раз, когда его мучила бессонница, он надевал наушники — не потому, что так время шло быстрее, а потому, что они заглушали бесслёзные рыдания Ронана, доносящиеся из-за запертой на замок двери. — Нам надо поговорить, — заявил Ганси как-то утром. Ронан, сидевший в наушниках на диване и ковырявший свои ступни, не услышал его. — Ронан, — сказал Ганси, и, не получив ответа: — Ланселот. Ронан стянул один наушник, так, что левое ухо высунулось наружу: — Чего? Вместо ответа Ганси сунул ему в лицо лист бумаги. Ронан быстро пробежал его глазами и прищурился, что в равной степени могло означать и раздражение, и удивление. — Да ладно, чувак, — протянул он. — Мой табель? Тебе не кажется, что ты как-то слишком серьёзно воспринимаешь все эти отцовские обязанности? Это, по ходу, ты от подружки подхватил. Скажи, а скоро я познакомлюсь со своей новой мамочкой? Ганси проигнорировал насмешку. — Если не будет четвёрки к концу этого семестра, тебя вышвырнут из школы. Ронан фыркнул и вернулся к своему занятию. — Ронан. — Мне плевать. — Мне не плевать. Ронан оставил пятку в покое и взглянул на Ганси. Тот скрестил руки на груди, и лицо у него было такое суровое, что его невозможно было не принять всерьёз. Человека, способного так выглядеть, будучи одетым в лавандового цвета рубашку-поло, Ронан уважал. Он заморгал и отвёл взгляд. — Чувак, я не могу. — Можешь, — твёрдо возразил Ганси. — Можешь, Ронан. Я знаю, это нелегко, но ты сильный. Я знаю, на что ты способен. Покажи им. Покажи Агленби, и Деклану, и всем этим ублюдкам. У Ронана вырвался ужасный звук, то ли смех, то ли фырканье. — На хуй Деклана. — Отлично, — нетерпеливо сказал Ганси. — Делай это не для Деклана. Сделай это для меня, пожалуйста. Но лучше сделай это для себя. Давай. Всего два года. Два года. Вслух это прозвучало ещё хуже. Ронан взялся за наушник, чтобы вернуть его обратно. Он уже собрался врубить «The Chieftains», когда услышал слова Ганси: — Нет Агленби — нет Глендауэра. У Ронана отвисла челюсть: — Что? — Что слышал. — Лицо Ганси было мрачным, собранным и непреклонным. — Ты закончишь этот год, или я ищу Глендауэра один. Я не шучу, Линч. На скулах Ронана бешено задвигались желваки. Он подумал, что голос сорвётся от возмущения, и выдавил: — Ты не можешь искать его один. Ты пытался пять лет, и ни фига. Тебе рядом нужен я. — Значит, буду искать с кем-нибудь другим. Ронан очень чётко и конкретно сказал ему, что думает по этому поводу. — Ну что ж, — Ганси хлопнул себя по коленям и встал. — Тогда, думаю, мы договорились. Он протянул руку для рукопожатия и быстро отдёрнул, когда Ронан попытался укусить её. Ронан бросил на него сердитый взгляд, и Ганси покачал головой. — Животное, — сказал он. — Республиканец, — не остался в долгу Ронан. Ганси нахмурился: — Это было грубо. В конце концов, Глендауэр манил. Ронан закончил домашнее задание — Ганси наблюдал, стоя у него над душой — а потом оба взяли свои куртки, и тетрадь Ганси, и направились к «Камаро». У них была новая зацепка: странные появления призраков с мечами, там, где раньше находилась приходская церковь. Ронан подозревал, что это чушь собачья, и в глубине души Ганси был с ним согласен, однако всегда оставался шанс, что призраки — порождение спящей силовой линии, и, как чопорно произнёс Ганси, «Кто не рискует, тот не выигрывает». Ганси повернул ключ в замке зажигания, а Ронан краем глаза наблюдал за ним. Будь он своим отцом, он смог бы облечь в слова всё, что хотел сказать здесь и сейчас. Руки Ганси, подрагивающие на руле от нетерпения и вибрации мотора. Тьма последних нескольких месяцев, терзавшая Ронана изнутри, обещая времена ещё более мрачные. Внезапный прилив благодарности, который он ощущал всякий раз, взглянув на Ганси, или на Монмутскую фабрику, или на «Кабана», свет, льющийся из его глаз и ушей, и из каждого окна этой проклятой машины, сулящий твёрдую надежду и светлое будущее — золотое, славное. Ронан мог бы сказать Ганси, как он благодарен, и что до встречи с ним он по-настоящему никогда не знал, что это значит — когда у тебя есть брат. Но Ронан не был своим отцом. — Можно я поведу? — вместо этого спросил Ронан. — Даже не мечтай, — спокойно ответил Ганси. «Камаро», вздрогнув, ожил. Ганси отпустил педаль сцепления, и всё, о чём думал в этот момент Ронан, тоже унеслось прочь — и принцы Вирджинии помчались по дороге, к горам, оставляя тень Генриетты позади. — fin —