Отплати мне, царе

Федя умирал. Умирал медленно и мучительно, стеная, проваливаясь в бессознательность, изредка приходя в себя, но это нисколько не радовало Грозного, ибо в такие моменты Басманов ничего вокруг себя не видел, лишь хрипел, шепча нечто несвязное; в его потускневших голубых глазах, некогда озорных, хитрых, блестящих, сейчас была одна пустота. Иван и сам весь извелся, только изредка покидая их с Федей покои. Он приказал привести лучших лекарей, однако те лишь разводили руками, говоря, что помочь они никак не смогут. Одному, особо смелому, решившему доложить Грозному, что тому стоит готовиться к похоронам, Иван, в порыве гнева, приказал отсечь голову. Нет, он спасет Федю, неважно, чего ему это будет стоить – Федя должен жить. Грозный с печалью вспоминал, как еще три дня назад они гуляли с Федей по лугу, сплошь усеянному различными цветами. Федя тогда уселся на траву, сорвал несколько васильков, да начал плести венок. Грозный подошел к своему полюбовнику, нежно погладил того по голове, зарываясь пальцами в черные, аки ночь, шелковые кудри. В свете яркого полуденного солнца небесные глаза Басманова сверкали хитринкой. На жест любимого Федя звонко рассмеялся, хватая царя за руку и утягивая того к себе. Царь на такую наглость лишь усмехнулся, протягивая руку к лицу любовника и гладя того по нежной, молочного цвета коже. Федя всегда казался Ивану ненастоящим – таких просто не бывает на свете. Тот был совсем еще тонким - хотя хрупкость его фигуры была обманчива, Иван прекрасно знал, насколько Федя искусный воин - со светлой и нежной кожей, с этими его смоляными кудрями до плеч, с тонкими чертами лица, высокими скулами и пухлыми, кроваво-красными губами, которые Грозный всегда так любил сминать в страстном поцелуе. Он любил в Феде все это. И его непослушные кудри, которые Грозный собственнически хватал во время их жарких ночей, и эту белую кожу, на которой всегда оставались его, Ивана, отметины, как доказательство того, что Басманов его, и только его, любил он даже его, как говорили многие при дворе, скверный характер – Федя и правда был себялюбив, нагл, хитер, и Грозный любил это в Федоре. Федя был не только откровенным нахалом, вовсе нет, только Ивану открывалась и другая сторона его личности: с ним он мог быть нежным, податливым, грустным, счастливым, наивным, словно дитя, а главное, безумно влюбленным. Порой Грозному казалось, что сам Господь Бог послал ему Басманова, всего такого ненастоящего, такого идеального. Ежели так, Грозный был бесконечно благодарен Господу за такой подарок. Пока изящные, тонкие пальцы Федора плели венок, Иван наблюдал за его эмоциями: Федя улыбался, однако сосредоточенность на его лице проглядывалась, тот даже высунул кончик языка, явно с головой погрузившись в свое занятие. На тонкой шее Феди виднелся синяк, оставленный царем прошлой ночью. Грозный не смог сдержать улыбки, подмечая чувство некой гордости. Наконец, покончив с плетением, Федя гордо продемонстрировал любимому свое творение и, удостоившись одобрительного кивка, водрузил венок себе на голову. - Красиво ли, государь? – Лукаво спросил опричник. Ну как он мог быть некрасив с этим венком на голове? - Красиво, Феденька, - сказал, наконец, Иван с улыбкой. – Ты просто не можешь быть некрасивым. Венок этот очень подходит твоим глазам. – Добавил Грозный, притягивая Федю к себе, и нежно целуя того в губы. Федя лишь рассмеялся в поцелуй, обхватывая своего любовника за мощную шею. - Любишь ли ты меня, государь? – казалось, совсем невинно, как-то даже по-детски, вопросил Федя, оторвавшись от губ Ивана. - Люблю, василек мой, больше жизни люблю, - ответил тому Иван. - И даже больше жены своей любишь? – вновь спросил опричник, невинно хлопая глазками. - Даже больше ее. Никого я так не люблю, как тебя, Феденька. - И я тебя люблю больше всех, Иван Васильевич, - улыбнувшись, со слегка поалевшими щеками, ответил тому Федя. Это был прекрасный день. Опала произошла на следующий день, когда Грозный, в сопровождении шести опричников и самого Басманова, отправился на охоту: они скакали на конях по лесу, когда опричники перегородили внезапно царю путь, спустились с коней и достали мечи из ножен. - Федя, не дурак ты, этого сукина сына давно пора было изничтожить, давай, друг, присоединись к нам! – Сказал один из опричников, медленно подходя к уже спрыгнувшему со своего скакуна Басманову. Федя тоже достал свой меч. В глазах его пылал праведный гнев. - Вы что, ироды, позволяете себе?! На жизнь государя решили покуситься? Так знайте, я ни за что его не предам! И тронуть я вам его не позволю, - возопил Федор, кидаясь на опричника. Иван тоже слез с коня, начался бой. Грозный, искусно управлявший своим мечом, смог положить двоих борцов, Федя же сражался сразу с четырьмя. Кровь лилась рекой, и опричников, и Федора, один за другим падали навзничь бездыханные тела, пока один, самый крупный, широкоплечий и высокий не напал, наконец, на Басманова. Иван уже, было, подался к Феде на помощь, но тот лишь вскинул руку: - Не бойтесь, государь, я и сам справлюсь, - хищно улыбнувшись, сказал Федор. Иван его, конечно, не послушал, но, когда он приблизился к противнику, тот лишь откинул царя в сторону, решив, что сначала стоит разобраться с Басмановым. Опричники кружились, вскинув оружие, направленное друг на друга, словно танцуя. Наконец, Федор сделал выпад, блеснул меч на солнце, но атаку его купировали. Тогда огромный опричник, воспользовавшись временным замешательством Басманова, пронзил его живот мечом. Не насквозь, но Федя, охнув, отпрянул на шатающихся ногах. А затем, выпрямившись, с ревом бросился на опричника. Драка была яростной, слышался лишь звон сцепившихся оружий. Наконец, Федя, пригнувшись под просвистевшим у него над головой мечом, сделал подсечку своему врагу. Тот, не ожидав такого, упал, чем уже изрядно запыхавшийся Федор и воспользовался, поднявшись и пронзив своим мечом тело опричника насквозь. - Помру я, так и тебя в могилу с собой заберу, сукин сын, - выплюнул тому в лицо Федя. Опричник, захлебнувшись в своей крови, так и умер. Битва была окончена, Иван уже подходил к Феде, тяжело дышавшему над телом мертвого опричник, а затем начавшему заваливаться набок. Иван тут же сменил шаг на бег и подхватил оседающего наземь любовника. - Феденька! Федюша, дорогой мой, Федя! – стал скороговоркой говорить царь. – Федюша, ну что же ты, мальчик мой, Федя… Но Басманов не отвечал. Он был бледен, аки смерть, тяжело дышал. Длинные черные ресницы подрагивали, пот стал скатываться со лба по бледному лицу. Иван начал быстро расстегивать Федины кафтан и рубаху, на которой уже расплывалось красное пятно. Пред Ивановым взором предстали множественные кровоточащие царапины, но Грозный смотрел не на них, он смотрел на глубокую рваную рану на животе, из которой потоком сочилась алая кровь. Иван разорвал край Фединой рубахи и прижал ткань к ране, затем, подняв Федю на руки, водрузил на коня, а сам, прижав Басманова к груди, взял в руки вожжи, да поскакал ко дворцу. - Только не умирай, Феденька, слышишь меня, сейчас приедем и мигом тебя на ноги поставим, Богом клянусь, Федюша, клянусь, - шептал Иван. Федя лишь тихо простонал. С тех пор Феде так и не становилось лучше, только хуже. Иван совсем отчаялся, не зная, что и делать. Он просто не мог потерять Федю, только не его. Иван потерял слишком многих в своей жизни, и смерти Феди он точно не переживет. И тогда Иван решил на самый отчаянный шаг. Молитвы за Федю не помогали, будто Бог отвернулся от них обоих; значит, помощи искать следует у других сил. Иван стал направлять своих верных придворных разузнать, нет ли колдунов каких, которые помочь ему смогут. И нашлось же несколько таких, которые в страхе приходили в покои царя. Тот заверял, что заплатит любую цену, обеспечит им полную неприкосновенность, да все, что угодно сделает, лишь бы Феде его помогли. Но те, завидев состояние Басманова, лишь говорили, что тут они бессильны, якобы смерть его уже забрала к себе. Иван всех этих колдунов лишь прогонял с криками, что, ежели еще раз увидит, прибьет как псину дворовую. Так было, пока не пришел к нему один колдун. Услышав, что и он ему ничем помочь не может, Иван уже готов был взорваться, да колдун внезапно сказал: - Я-то, царь-батюшка, помочь тут ничем не смогу, да знаю, кто сможет. Изволь поведать? – осторожно спросил он. - Ну же, колдун ты проклятый, докладывай! - нетерпеливо возопил Иван. - Слухи ходят средь нас, - начал колдун. – живет у озера ведьма одна, сильная очень, прячется она ото всех в лесной глуши, однакось, всем, кто к ней ни придет, всем, клянусь, царь-батюшка, помогает. Колдовством она сильнейшим обладает; поговаривают, душу она самому Дьяволу продала, да колдовством с тех пор невиданным владеет. - И где мне ее найти? – вопросил Иван. - Живет она за болотом, в чаще леса, деревья там страшные, кривые, по болоту иди, а затем меж деревьев ты этих, государь, они голые, черные, аки смоль, услышишь журчание ручья, через него пройди, дальше озеро увидишь, ты вдоль озера иди, да там и домик покосившийся найдешь. Там ведьма и живет, однако… Плату она берет большую, - поведал Грозному колдун. – Только ночью, государь, иди, днем она колдовать не может. - Добро, - ответил Иван. – ступай, с тобой за то, что ты мне рассказал, щедро расплатятся. Колдун ушел, кланяясь, а Иван присел на кровать к Феде. Грудь его тяжело вздымалась, промокшие от пота волосы были раскиданы по подушке, лицо стало совсем белым, неживым, Федя тихо стонал, некогда красные губы сейчас были совсем бледные и пересохшие. За эти дни Иван ужасно соскучился по заливистому, заразному смеху любовника, по его яркой, игривой улыбке, по перезвону его сережек, когда Федя взмахивал головой, откидывая с лица свои непослушные кудри, по его мягким губам, по прикосновению к его жаркому телу, его нежной коже, по его мягким пальцами, гладящим Ивана по щеке, даже по его ногтям, оставляющим на спине Ивана следы после их очередной жаркой ночи, на что Грозный обычно ворчал, а Федя лишь невинно хлопал глазами. Иван сделает все, что в его силах, и даже больше, лишь бы спасти своего Федьку. Грозный взял в руки платок и начал аккуратно вытирать холодный лоб от пота, затем нежно провел тыльной стороной ладони по щеке любовника и, наклонившись, прошептал Феде прямо в губы: - Я спасу тебя, солнце мое, чего бы мне то ни стоило, спасу. – Иван коротко поцеловал того в губы, отпрянул и, напоследок, взглянув на свою любовь, вышел из покоев – надо собираться в поездку. Когда наступила ночь, Иван уже весь извелся – а вдруг Федя не доживет до приезда Грозного? Вдруг ему станет хуже? Эти мысли царь старался отбрасывать, он успеет, не мог не успеть. Иван вышел из дворца один, без охраны. Оседлал своего скакуна и направился во тьму ночи. Грозного не пугал ночной лес, но предстоящая встреча с ведьмой его заметно тревожила, он не знал, чего ожидать, и сможет ли эта ведьма ему помочь. Скакал он долго, уже решив, что заблудился, но, наконец, показалось болото. Иван обогнул его - не хватало еще увязнуть - и поскакал к чаще. Вскоре показались и впрямь абсолютно голые деревья, что было странно для середины июня, но Ивана это не волновало, он лишь сжал поводья и быстрее поскакал сквозь деревья. Послышалось журчание ручья, значит, совсем близко. Перескакав через него, Грозный двинулся дальше, пока на горизонте не показалось озеро, вдоль которого царь и помчался. Впереди показались огни, а когда Грозный подскакал еще ближе, во тьме показался и покосившийся домишко. Спрыгнув со своего верного скакуна, Иван подошел к хижине, однако не успел он и постучаться, как дверь пред ним открылась. Иван думал, что увидит на пороге сгорбившуюся старуху, однако встретила его молодая девка. У нее были черные, как ночь, глаза, совершенно седые, словно у старухи, шелковые прямые волосы, длиной доходящие до самых ног. Облачена она была в прозрачную сорочку, представляя взору ее нагую, тонкую фигуру, разве что волосы ниспадали на груди, закрывая их собой. Царь обратил внимание на ее руки: кончики пальцев с длинными острыми когтями (ногтями это назвать было никак нельзя) были полностью черными, до самых ладоней шла эта чернота. Ведьма нарушила тишину: - Я ждала тебя, царе, - громогласно сказала она. Казалось, что голос ее эхом разносится по всему дому. - Откуда же ты знала, что я приду? – осторожно спросил Грозный. - Мне сказал об этом треск огня, - начала она медленно, заговорчески и продолжила. - Мне сказало об этом журчание ручья, вой ветра, сказал шорох деревьев. Я знаю, что тебе надо, ты хочешь спасти своего возлюбленного. - Да… Да! Скажи, ведьма, сможешь ли ты мне помочь? Я тебя обогащу, одарю подарками, одного лишь прошу, спаси Федьку! - Золото твое мне не нужно, царе, оставь его себе, как и подарки. Помочь я твоему Федору смогу, но плата будет высока, - ведьма не игралась с ним, она говорила совершенно спокойно, но серьёзно, даже грозно. - Что тебе нужно, ведьма? Скажи! Я все отдам! Могу душу свою отдать, лишь бы Федя мой жил, - нервно сказал Иван. Губы ведьмы изогнулись в кривой усмешке. - Ты правда думаешь, царе, что после стольких грехов твоя душа все еще принадлежит Господу? Ни один свой грех не сможешь ты замолить, как бы ни старался. Душа твоя давно принадлежит Ему. Цену я назову потом, когда придет время, сейчас оно еще не пришло. - Я все готов отдать, только помоги! – Иван отчего-то понял, что она точно спасет его Федю, она сможет, а цена... Что бы это ни было, оно того будет стоить, не время сейчас об этом думать. - Тогда дай мне свою руку, царе, - ведьма отошла ко столу и взяла с него нож. Иван недоуменно протянул ей свою руку, которую она схватила неожиданно цепкой и сильной хваткой, а затем сделала неглубокий надрез на ней, затем отпустила и провернула то же самое со своей рукой, а после схватила окровавленную руку Грозного своей же порезанной. - Тогда уговор, царе. Руку не вытирай, кровь еще понадобится, - сказала ведьма, расцепив их ладони. Затем началось само колдовство. Ведьма измельчала в ступке какие-то засохшие травы, скинула их в горшочек, достала голой рукой из огня уголек, даже бровью не поведя, капнула на него своей кровью, уголь на это лишь тихо зашипел, затем схватила Грозного за его порезанную руку, выдавила его кровь на тот же уголь, сжала его в руке и посыпала пепел во все тот же горшочек, затем достала другой, наполненный какой-то странно пахнущей жидкостью, и вылила содержимое туда же. После ведьма начала шептать какие-то заговоры над горшком, вскинув руки вверх, тот внезапно вспыхнул синим пламенем и тут же потух. Ведьма взяла в руки горшок и передала его Ивану. Горшок на удивление был холодным. - Бери, царе, дай это Федору, пусть выпьет все до дна. Несколько дней в лихорадке будет биться, кричать в агонии, о смерти быстрой молить, но ты его не слушай, то смерть из него будет выходить. Бери, да уходи. - А как же я узнаю, каков будет долг? – недоуменно спросил царь. - Я сама тебе об этом доложу, когда время придет, а сейчас прочь отсюда! Иван поспешно вышел и, прижимая к груди горшок, будто то была самая ценная вещь в мире, что, наверное, так и было сейчас для царя, вскочил на коня и поскакал домой. Когда он вернулся, тут же рванул в покои, где лекари как раз заканчивали перевязывать Феде рану. Значит, успел. Грозный выгнал всех лекарей, и, не снимая верхней одежды, подбежал к кровати. Федя выглядел еще бледнее, чем раньше. - Я не хочу умирать, Ваня, - прошептал он внезапно, приоткрыв влажные, красные глаза. - Феденька! Милый мой, ты очнулся, как же хорошо! Сейчас, сейчас, хороший мой, сейчас я тебя вылечу, - Иван вылил содержимое горшка в стоящую на трюмо чашу и поднес ее к губам Федора. – пей, василек мой, пей. Федя покорно стал пить, время от временя закашливаясь и постоянно морщась, но послушно осушил всю чашу и тут же взвыл. В комнату сей же час вбежал лекарь, но Иван, не оборачиваясь, грозно махнул рукой, и тот быстро выбежал, громко хлопнув дверью. Грозный присел на кровать и стал гладить ледяные руки любовника, шепча слова утешения, говоря, что скоро все пройдет, он клянется, скоро боль отступит, скоро Федя вылечится, скоро… Однако скоро не наступало, Басманов метался по кровать, вопил, стонал, плакал, действительно, как говорила ведьма, молил о быстрой смерти, но Иван лишь, сжав зубы, продолжал гладить Федю по лицу, волосам, рукам и обещал, что это пройдет, все будет хорошо. Одно радовало: рана действительно начала затягиваться и очень быстро почти уже сошла. Федю била крупная дрожь, когда он смог сесть на кровати. Иван как раз зашел в покои после важной работы. Будь проклята эта работа, думал иногда Грозный, сокрушаясь, что не может денно и ночно быть подле Федьки. Царь метнулся к любовнику. - Федя! Как ты, солнце мое? – Иван присел к Феде на кровать и заключил того в крепкие объятия, поцеловав в щеку. - Мне лучше, правду говорю, лучше, - Федя прильнул к крепкой мужской груди, и даже дрожать стал меньше. - Я так перепугался, Федя, напугал же ты старика, - сказал Грозный, гладя Басманова по голове. - Прости, Ваня, отныне буду осторожнее, честно, - Федя нежился и ластился к Ивану в его объятиях. - Да уж, горемычный ты мой, уж надеюсь, - Иван позволил себе смешок. - Скажи, а как ты меня спас? Я почти ничего не помню, только отвар тот. Что это было? – Вопрошал Басманов, подняв на Грозного свои васильковые глаза. - То был лекарский отвар, Федя, но тебе не нужно из-за того переживать, главное, что ты поправляешься, - соврал Иван, не желая рассказывать Феде о своем визите к ведьме, не стоит ему из-за этого тревожиться. Федя лишь кивнул и внезапно перехватил перевязанную руку Ивана. Погладил ее, рассмотрел со всех сторон, да спросил, наконец: - Ты поранился? Это все оттого, что меня не было рядом! – Федя всплеснул руками, явно виня себя за какую-то глупую царапину. - Василек мой, ты умирал с неделю, и беспокоишься о таком? Дорогой мой, не переживай, всего лишь ссадина, о себе лучше подумай, - сказал Иван, целуя Федора в черную макушку. Федя на это лишь что-то пробурчал, да вскоре так и уснул в руках любовника. Впервые за эту неделю он спал спокойно. Басманов полностью оправился уже через две недели, рвался тренироваться с мечом, чтобы, как он сказал, такого больше никогда не случилось, но Иван лишь смерил того грозным взглядом и тоном, не терпящим возражений, сказал, что пустит того тренироваться только еще через неделю, а если Федька ослушается, то и вовсе накажет. Федя тогда сильно обиделся и даже на вечерние ласки отвечал будто нехотя, хоть вскоре и сдался, уже страстно выгибаясь под царем, чередуя стоны и имя любовника. - Ах, значит, тренироваться мне нельзя, а плотским утехам предаваться можно, так, государь? – спросил он, лежа на Ивановой груди и рисуя на ней какие-то узоры своим пальцем. За такую наглость Федя получил несильную оплеуху и отчего-то весело хихикнул, привстав на локтях и утягивая Грозного в тягучий поцелуй. Когда Иван не был занят правлением Руси и Федором, его голову посещали тревожные мысли о своем долге перед ведьмой. Чего она хотела? Чего выжидала? Когда объявится? Вопросы вихрем вертелись в голове у царя, наполняя сердце непонятным страхом. Он действительно боялся эту девку, он видел, на что она способна, и знал, что расплата будет велика. Через год жена Ивана родила дочь, Марию, однако сама умерла при родах. Иван не то, чтобы сильно грустил, он никогда не любил свою жену, но все же сердце было наполнено легкой печалью. Отвлекали его от смерти жены Федя, который утешал своего возлюбленного, как только мог, да дочь, которую Иван отчего-то особо полюбил. Она была похожа на маленького ангела, такая чистая, невинная, светлая. На удивление, Федя не ревновал того к Марии, он и сам с охотой нянчился с девочкой, называя ее маленькой царевной, игрался с ней и даже укладывал спать. Ивану отчего-то пришла шальная мысль в голову, что Федя Маше, того и гляди, мать заменит. После того, как Федя уложил Машу в кровать, отпустив няньку, он вернулся к Ивану в покои и стал лепетать что-то про то, какая она хорошая девчушка, точно станет красавицей и от женихов отбоя не будет. Иван лишь усмехнулся и, заключив Федю в крепкие объятия, жадно поцеловал, снимая с того рубаху. Басманов не отставал, расстегивая непослушными пальцами пуговицы на Ивановой рубахе. Он гортанно застонал, когда Грозный прикусил тонкую кожу шеи юноши, на что Иван лишь усмехнулся, лизнув укушенное место. В тот вечер Федя был особенно податлив, изгибался и стонал под Иваном так, будто делает это в последний раз, и отчего-то у царя засосало под ложечкой, когда Федя уснул в его руках. Грозный проснулся от неожиданного порыва ледяного ветра. Распахнутые настежь ставни бились о стену. Федя все так же спал и Иван, боясь его разбудить, аккуратно вылез из постели и хотел уже закрыть окно, как тут на него сел ворон и... Заговорил? - Ну, что, царе, вот и пришло время отплатить мне, - ворон смотрел прямо на него осмысленными, умными глазами и незабытый голос ведьмы мелодично расходился по покоям. Что самое странное, клюв ворона даже не открывался. - Чего ты хочешь, ведьма? – спросил, справившийся с внезапно накатившей дрожью Иван. - Я хочу твою дочь, царе, - ответила ведьма. - Мария? Для чего она тебе понадобилась? – в ужасе вопросил царь. - Я живу уже столетия, царе, отчего, ты думаешь, я так сильна? Однако за все приходится платить. За вечную молодость я плачу смертями. Мне надо приносить в жертву невинных девушек, чтобы жить вечно и далее, а нет никого более невинного, чем новорожденный младенец. Сама чистота, - она говорила это все настолько спокойно, будто не об убийстве Ивановой дочери рассуждала. - Нет, ведьма! Не получишь ты мою дочь, даже не мечтай! Бери что угодно, но не ее! – Иван возопил, забыв уже про спящего Басманова. - Что происходит? – сонно спросил Федя, приподнимаясь на кровати. - Не отдашь дочь, так пожалеешь, царе! Пожалеешь! – вой ведьмы разнесся по всей комнате, а ворон, взмахнув крыльями, испарился в ночной мгле. - Что случилось? Иван? Что произошло? Кто это был? – Федор уже поднялся с постели и подошел в Грозному, осторожно касаясь его руки. - Федя, сейчас же иди в комнату Марии, бери с собой меч и охраняй ее, я приставлю к дверям стражу и приду к вам. – Дрожащим от гнева и страха голосом сказал Иван и вышел из покоев. Федя ничего не понял, но приказ выполнил, придя в покои маленькой царевны. Вскоре к ним и вправду пришел Грозный, уселся в кресло и всеми силами игнорировал немой вопрос в глазах любовника. Наконец, Феде это надоело, и он напрямую спросил Ивана, что происходит. - Не могу тебе ответить, Феденька, не могу. - Отчего же? Если Машке опасность угрожает, то я должен знать, от чего ее защищать надобно, - не унимался Басманов. Взгляд Ивана потяжелел. Нельзя Феде рассказывать, еще себя винить начнет. Но Федор даже не думал униматься, продолжая требовать ответы на свои вопросы. Тут Машка проснулась, и Федя, взяв ее на руки, начал убаюкивать, напевая какую-то колыбельную. И все же у Феди очень красивый голос, мягкий, сладкий, тягучий, как мед. Иван надеялся, что теперь Федя позабудет о своих вопросах, но тот, убаюкав, наконец, Марию, и положив ее в кроватку, снова начал расспрашивать, в чем дело, и почему это такая страшная тайна. Грозный не выдержал, да выложил все, и про то, как ведьму повстречал, и про отвар ее, и про долг неизвестный, и про ее сегодняшний визит. Басманов долго молчал, уткнув взгляд в пол, а затем, подняв на Ивана глаза, дрогнувшим голосом вопросил: - Так, выходит, моя это все вина? Я во всем этом виноват, Ваня, я и только я. Тебе стоило тогда просто дать мне умереть, - Федя зарылся дрожащий рукой в волосы. Ивану хотелось его хорошенько стукнуть. Знал же, что так и будет! - Что ты такое говоришь?! Не смей при мне больше и слова такого сказать, слышишь, не смей! Я не позволил тебе тогда умереть и ни о чем не жалею! – Гнев Ивана был направлен не столько на Федю, сколько на самого себя, зачем он только рассказал? Федя снова замолчал, нервно теребя рубаху. Наконец, он тихо сказал: - И что теперь делать? – голос у него был поникший. – Я не дам этой ведьме Машку в обиду, ни за что ей ее не отдам! Горой за нее стоять буду, так и знай. Царь нашел в себе силы слабо улыбнуться. Все же Федька очень полюбил Иванову дочь, привязался к ней, как к родной. - Сделаем так: ты будешь охранять Машку, а я соберу опричников, поедем на рассвете к ведьме, будем ее брать, она при свете солнца не колдует; привезем сюда, да и казним. - И гнева ее не боишься? – с сомнением вопросил Федор. - Чего ее бояться, нет ведьмы, нет и сделки. Так они и просидели всю оставшуюся ночь подле Маши. С утра царь, как и обещал, наставил Басманову охранять царевну, а сам с опричниками поехал по уже знакомой дороге. Днем это место было не таким страшным, как ночью, однако было все таким же неприятным. Когда подошли к хижине, она оказалась заперта, тогда опричники начали выбивать дверь. Ведьма стояла на пороге и гневно смотрела на вломившихся, а затем бросила озлобленный взгляд на царя. - Я думала, что умнее ты, царе! Знал, к кому шел и с кем связываешься, - выплюнула она тому в лицо. - Хватайте ее, - пытаясь сохранить на лице маску спокойствия, сказал Грозный. Опричники со всех сторон обступили ведьму и заломили ее руки. Один достал веревку и связал вырывающуюся и выкрикивающую проклятья ведьму по рукам и ногам. Когда ведьму водрузили на коня, она замолчала, лишь черными очами, в которых плескался праведный гнев, взирала на царя. Ведьму бросили в темницу по приезду, а уже в полдень состоялась казнь. Когда ведьму водрузили на плаху, она посмотрела прямо в глаза Ивану и, улыбнувшись безумной улыбкой, громким, пронзительным голосом возопила: - Владыка, услышь меня, дай мне сил в этот смертный час! Проклинаю тебя, царе, обрекаю тебя на вечные муки, не будет у тебя ни одного счастливого дня за всю твою долгую жизнь! Всю жизнь ты будешь мучиться, всю жизнь страдать так, как страдаю я сейчас! Будь ты проклят! – и тут она разразилась нечеловеческим смехом. Иван дал команду и палач отрубил одним резким ударом топора ведьме голову. Тяжко было на сердце у Ивана, что-то нехорошее приближалось, чувствовал он это. На следующий день Федя умер. Лекари сказали, что сердце его просто остановилось. Еще через день умерла и Мария, она просто не проснулась. Все было зря, все что Грозный делал год назад, все это было зря. Ведьма забрала самое дорогое, что у него было. Жизнь Ивану стала больше не мила, права была ведьма, прокляла она его на вечные муки. Иван стоял пред двумя могилами - похоронили Федю и Машу в один день, так царь распорядился. После того, как священник закончил читать молитву, Грозный прогнал всех, а сам остался стоять у могил. - Феденька, Машенька, простите меня, не сохранил я вас, не спас. Моя вина, все моя вина, без вас жизнь мне больше не мила; люблю я вас обоих всей своей грешной душой, простите меня, пожалуйста, простите... Иван еще долго стоял у могил, оплакивая две потерянные души, а в голове его слышался голос ведьмы: "Будь ты проклят!". Да, она права, он действительно проклят.