Вино, черти и одна маленькая игра

Гоголь с хитрой ухмылкой смотрит на открывшуюся перед ним картину. Обнажённый, взмокший, раскрасневшийся Достоевский рядом жадно глотает воздух, силясь восстановить дыхание. - Фе-е-едя... Ты хочешь знать, что я сейчас с тобой сделаю? - Нет! Остановись! Хватит! - Достоевский, отбросив всю свою гордость, почти умоляет о пощаде, но Гоголь не собирается отступать, пока не прозвучало стоп-слово. В конце-концов это всего лишь маленькая игра и Фёдор отлично выполняет предоставленную ему роль жертвы. Как-никак он сам этого захотел... Колени Достоевского подгибаются, тело то опаляет жаром, то бросает в мелкую дрожь. Так невыносимо и хорошо одновременно. Безумно хорошо... Он не раз слышал, что безумие заразительно, но не верил в правдивость этого высказывания, а уж тем более не подозревал, что передаётся оно половым путём. - Эх, зря ты так, Федя. Неведение чревато страхами. Хотя знаешь, было бы здорово увидеть, как ты боишься, - Николай ухмыляется широко и абсолютно бессовестно. Скорее даже скалит зубы. Ему нравится насколько судорожно сглатывает Достоевский. Он единственный, кому позволено видеть Фёдора таким. Он единственный, кого Достоевский готов молить о пощаде. Так пусть молит больше. Гоголь буквально впивается в его губы поцелуем. Он любит целовать Фёдора так: жёстко, бесцеремонно, грубо - и знает, что Фёдор любит, когда он его так целует. Николай жадно сминает губы партнёра своими, удерживая Достоевского за волосы на затылке. По телу волнами растекается жар. Останавливаться не хочется, и Гоголь делает это ради одного-единственного действия: посмотреть. Во рту остаётся знакомый металлический привкус. Николай кидает взгляд на губы Фёдора. Кровоточат. Неудивительно, Достоевского не особо волнует то, что они постоянно обветриваются. Кровь медленно стекает по подбродку, оставляя за собой следы цвета дорогого вина. Точно, где-то тут стояла открытая бутылка. Гоголь ненадолго покидает Фёдора, только чтобы забрать её. - Устал? Хочешь отдыха? На, попей, - Николай прижимает бутылку к губам Достоевского. Сам Фёдор не может, потому что руки его прочно связаны. Достоевский жадно глотает предоставленную жидкость, как вдруг бутылку убирают. Губы печёт, Гоголь нарочно пролил часть вина на кровоточащие раны. Фёдор злобно шипит. Николай коварно улыбается, пальцами приподнимает подбородок и неторопливо проводит языком по коже, слизывая смесь крови и дорогого алкоголя. Достоевский, скосивши глаза вниз, смиренно наблюдает, как Гоголь одну за одной стирает языком красные струи. - Разнежился ты, Федя. Нехорошо. Ты больше не просишь, - Фёдор готов поклясться, в разноцветных глазах Николая пляшут черти. Да и сам он ведёт себя, как то ещё дьявольское отродье, а именно хитрый суккуб. И раз за разом Достоевский поддаётся его влиянию. Сперва он пытался с ним бороться, пытался противиться его чарам, но вскоре не выдержал. Он и без того грешен, но за выполнение своего священного долга перед Господом заслужит себе прощение. Так почему бы не согрешить ещё? Гоголь протягивает руку к лежащей чуть поодаль плети. Небольшой замах, так, на пробу, и вот Фёдор уже неловко выгибается, стараясь избежать боли, а на бледной коже его спины расцветает первая полоска красноватого цвета. Мало, слабо, плохо. Можно позволить себе поиграть так ещё самую малость, но после нужно всё переиначить. Полосы должны быть винного цвета, Дост-кун должен просить. Ещё один замах, свист доносится до ушей уже после удара, сознание искажает реальность, бросая все силы на подавление боли. Фёдор крепче сжимает зубы. Нельзя просить раньше времени, нельзя рушить их маленькую игру. Ещё удар, ещё и ещё один. Тело выдаёт всё без слов, учащая пульс, сбивая дыхание, извиваясь, но Достоевский молчит. Николай неудовлетворённо цокает языком и наклоняется к лицу партнёра: - Фе-едя, ты совсем не просишь. Мне скучно, знаешь ли. - Потерпишь, - злобно фыркает Достоевский. До него не сразу доходит, что всё перед глазами расплывается из-за проступивших слёз. Гоголь легко утирает их рукой и отстраняется. Он ещё не закончил, он ещё не услышал просьбы. Николай кидает взгляд на исполосованную спину. Кое-где проступила кровь. Гоголь наклоняется ниже, наслаждаясь тяжёлым, пусть и едва уловимым запахом в воздухе. Соблазн пройтись по свежей ране языком оказывается слишком велик. Николай жадно припадает губами к спине, в очередной раз понимая: кровь Фёдора для него - отдельный вид алкоголя. Она пьянит, бьёт в голову, рассеивает голос совести и остатки здравого смысла. И Гоголь всё трепетнее льнёт к спине Достоевского, упиваясь этой кровью, этим безумием, этой смесью запахов металла и Фёдора и этим злобным шипением с проклятьями пополам. Достоевский ругается сквозь слёзы, но не произносит стоп-слово и не просит прекратить. Ещё рано всё заканчивать, мольбы надо заслужить. Ему нравится порой отдавать контроль в руки этого безумца. Фёдора утомляет необходимость всегда быть главным и предугадывать каждое событие наперёд, сейчас он может забыть об этом. Гоголь - человек, действия которого он не может предугадать, и именно это делает его лучшим из возможных секс-партнёров. Он даёт забыться. Николай вглядывается в чужую спину. Вид этой крови, полученной добровольно, желанной обоими, возбуждает. Нужно, чтобы Дост-кун просил... Гоголь легко выдыхает ему в изгиб шеи, проводит руками по хрупким плечам, берёт на руки и сажает. Так-то лучше. Николай оставляет засос на чужой ключице, вслушиваясь в чужие рваные выдохи. Фёдор крепче сжимает зубы, когда чужой язык касается соска, а уже освобождённые от перчаток руки обшаривают торс. Нервы Достоевского наги и более походят на оголённые струны, а Гоголь знает это и бессовестно этим пользуется. Николай отхлёбывает немного вина. Не вставляет. Свой сорт вина он давно уже нашёл, теперь другие ему не по нраву. Николай выливает остатки алкоголя на чужую спину. Раны жгутся, с уст Фёдора срывается болезненный стон и злобное шипение: - Ты что твор... - договорить ему не дают, нагло затыкая поцелуем. На губах Гоголя вновь оседает полюбившийся привкус, глаза напротив полны слёз, а возбуждение благополучно уходит после пары движений рукой. Николай разрывает поцелуй, хитро смотрит в уже высыхающие сиреневые глаза рядом и слизывает немного семени с собственных пальцев. Достоевский может поклясться, черти в глазах Гоголя уже не пляшут, а разжигают ритуальный костёр, в котором вот-вот сгорит его, Фёдора, нынешнее упрямство. Достоевский готов уже выть от возбуждения, но стойко молчит. Николай решает смилостивиться: - Ладно, уберёшь это, и я дам тебе больше. Гоголя лихорадит с того, как послушно Фёдор слизывет семя с подставленных пальцев, не разрывая зрительного контакта, словно пытаясь докопаться через глаза до самой души и отыскать в ней давно погибшую совесть. Достоевский покорно вбирает пальцы в рот, обсасывая их по одному. Николай убирает руку и опускается вниз, целуя по пути особо выпирающие косточки. Фёдор выгибается под нехитрыми ласками и вздрагивает, когда Гоголь дует на головку и с нарочито пошлым звуком обхватывает её губами. Николай умеет отсасывать и умеет чересчур хорошо. Достоевский стонет и вскидывает бёдра навстречу, жаждучи одного: чтобы кольцо у основания члена расстегнули. Николай берёт всё глубже и параллельно вводит палец внутрь Фёдора. Гоголь оставляет член Достоевского в покое, взамен пропихивая внутрь второй палец. Фёдор дышит хрипло и сбивчиво. Николай пару раз утешительно целует внутреннюю сторону бедра и вводит третий палец. Достоевский мечется, выгибается и просит не медлить. - Давай уже. Гоголь закидывает чужие ноги себе за спину, приставляет свой член ко входу и замирает, дразня. Фёдор изнемогает от собственного желания, вскидывает бёдра навстречу, в ответ на что получает лишь тихий смешок. Черти в глазах Николая торжествуют: гордость Достоевского полыхает в ярком, как ноющие полосы на спине, пламени. Гоголь подхватывает чужие бёдра и осторожно входит. Фёдор запрокидывает голову, чем Николай пользуется, чтобы прикусить кожу на его шее. Достоевский сдавленно стонет и вскидывает бёдра навстречу учащающимся толчкам. Гоголь торжествующе улыбается. Позиции сданы, неприступная крепость пала. Фёдор тяжело дышит, кидает косые взгляды из-под полуопущенных век и готов буквально молить о большем. - Глубже!.. Ещё!.. Да-а-а, - каждый стон, каждый судорожный вдох Достоевского, каждая брошенная им просьба топит Николая в их обоюдном желании. Гоголь вслепую - мозг перегружен и не воспринимает предоставляемую глазами картинку - скользит по чужому телу руками, оглаживая и царапая. - Пожалуйста, - срывается с губ Фёдора. Николай не даёт ему договорить, вновь затыкая поцелуем, развязывает затёкшие руки и снимает злополучное кольцо. Достоевский толкает его на кровать, жадно впивается в губы, обхватывает руками шею, царапая ногтями кожу, и начинает двигаться самостоятельно. Гоголь заворожённо наблюдает за тем, как Фёдор с хриплым стоном запрокидывает голову назад, как подёргиваются мутной дымкой его сиреневые глаза, скрывая азартный блеск. Достоевский просто обворожителен в своём безумии. Ожидать чего-то подобного от человека изначально сумасшедшего скучно, куда лучше довести кого-то сдержанного до заветной грани изнеможения и отдать ему контроль. Николай касается талии и крепче обхватывает желанное тело, силясь помочь. - Руки, - злобно шипит Фёдор. Он не позволит что-то менять, его очередь контролировать. Гоголь не возражает, позволяя Достоевскому царапать его спину ногтями и грубо притягивать за волосы для очередного поцелуя. На теле Фёдора один за другим расцветают засосы. Николай знает, что потом Достоевский будет проклинать его из-за этого, снова укрывая метки на шее шарфом и, притворяясь заболевшим, просить Ивана принести ещё чая, но его не волнует то, что будет потом. Не волнует до тех пор, пока Фёдор готов просить. Гоголь прокусывает тонкую кожу на ключице и зализывает рану, жадно глотая любимый свой сорт вина. Достоевский вздрагивает и обмякает в чужих объятиях, оглушённый оргазмом. - Дай мне пару минут, - шепчет Николай в чужое ухо, жадно толкаясь до своего конца, продлевая чужое удовольствие. Гоголь выходит из чужого тела и падает рядом на кровать. - Федя, тебе было хорошо? - Всю спину мне исполосовал, ирод, - Достоевский злобно сверкает глазами, но Николай знает, что ответ "Да", пусть Фёдор никогда и не скажет вслух. Он боится превратить это "Да" в свою слабость, но Гоголю всё равно, ведь Достоевский снова будет просить, стоит только чуть-чуть ему подосаждать. Фёдор смотрит прямо в глаза, словно может читать эти самые мысли. И Николаю невдомёк, что он просто ищет притихших чертей.

***

- Дост-кун, доброе утро! - Гоголь врывается в комнату Фёдора при помощи способности. - Проснись и пой! Уже время вставать. - Вставать? - Достоевский откладывает книгу, от чтения которой его столь бесцеременно оторвали. - Да я даже сесть нормально не могу, садист треклятый. В следующий раз я буду сверху! - Возражений нет! А про садиста обидно, ведь вчера ты просил! - Николай изображает крайнее разочарование и протягивает Фёдору шарф. - Чтоб отмазаться от Гончарова, - и Достоевский знает: это высшая степень заботы. Пусть Гоголь снова ломает трагедию и нарочито медленно тащится к двери, хочется тоже дать ему хоть чуть-чуть тепла. Когда-то недостаток внимания сломал Николая, это видно по нынешней его склонности всячески это самое внимание к себе привлекать. Значит это можно сделать рычагом давления, привязать Гоголя к себе и использовать. В конце-концов это просто секс без обязательств, очередная маленькая игра. - Куда ты? Может останешься? Я попрошу Ивана принести чаю. Фёдору невдомёк, что замышляют черти в глазах у Николая, Гоголю невдомёк, что ударит ему в голову вместе с его особым, личным алкоголем. Это просто игра. Вот только кто победит?