Человек предполагает, а Тир-Фради располагает

      Склонив голову Константин прикрывает рот ладонью, морщится от запаха, старается представить пятно гниющих листьев, влажных, липких, как натянутая лихорадочно блестящая, покрытая паутиной чёрных жилок кожа.       — Нет, — всё же отворачивается, шумно сглатывает, подступившую желчь — во тьме закрытых глаз до боли видит чужой слепой взгляд.       Плохо.       Белёсые пятна не уходят, отпечатываются на полотне рассудка: с каждым вдохом их становится больше.       Очень плохо.       — Мне жаль, — де Сарде сдерживает кашель, до боли сглатывает горький воздух, — Прости, — едва ли громко; едва ли очевидно перед кем эмиссар признаёт поражение.       Ядовитую, рваную тишину делили трое.       Присутствие Курта было слишком привычным, незаметным в когтях застывшего ожидания. Нерешённого контракта — правды.       Всё началось слишком просто; встреча с гигантом казалась единственным препятствием, знамением нового.       Если его удалось остановить, значит и другой зверь будет поражён.       д’Орсей был в этом уверен.       Как и должны были верить другие.       — Нет, дорогой кузен, ты не должен, — развернувшись на коротких каблуках, Константин шагнул вперёд, почти бросаясь к широкой кровати — колени больно упёрлись в ковёр, а локти столкнулись с грубым одеялом, — Не должен, — слова нескладные, тяжелые.       Хриплый выдох царапает слух, отзывается прикосновением: ладонь Даниеля де Сарде, человека, чей путь эмиссара вспыхнул слишком ярко, прежде, чем громко угаснуть от дикого дыхания Тир-Фради была сухой, напоминающей кору молодого дерева.       Неправильно.       — Если бы я мог, то забрал бы всю боль, — так, когда-то сам де Сарде утешал юного наместника, — И малихор, — треснув, голос Константина затих шёпотом.       — Леди Моранж, — скользнув выше, ладонь-ветвь накрыла затылок, мягко придерживая, — Она обещала найти лучшего доктора, — по-детски, но упрямо, так, чтобы каждое отчеканенное слово было услышано, осознанно и печатью закреплено в обеспокоенном рассудке.       — И при возможности обратиться к островитянам, — стискивая зубы замечает Курт.       Не верит; крепче давит на стену, до скрипа кирасы, до боли, до дрожи в напряжённых плечах.       Держит лицо, пряча истину за мелочностью наёмника.       Статуя, мрачная фигура у фантомных ворот; через них либо пройдут, либо из них вынесут.       — Сиора, — вспоминает Даниель, скованно, согласно кивает.       — Кузен, — обращение сбивается, как и дыхание от невесомой ласки, поглаживания — сейчас д’Орсей неосознанно принимал это, как благословение, — Мы можем доверять принцессе? — тревожный вопрос, память об выводах от гонцов Мостового Альянса.       Что-то холодное цепляло набухшее после прибытия в груди солнце, душило чёрными щупальцами проталкивая кружащие голову мысли.       Лихорадочные идеи.       — Не знаю, что, — предчувствует Курт, раньше эмиссарского чутья, наставническая привычка.       — Всё в порядке, — смахнув прядь со лба Константина, останавливает де Сарде, — Если есть возможность, то мы должны ей воспользоваться, — правильный, думающий на одре не о верных вещах — не о себе, — Я рад, что это легло на мои плечи — никогда бы не смог простить себя, если бы малихор коснулся тебя, кузен — вас, наместник, — попытка облегчить, смягчить горечь отголоском сладкой шутки.       Но всё становится только хуже.       Непозволительно; неужели, он ещё не понял?       — Моя путеводная звезда, — д’Орсей вздрогнул, когда тень тепла Даниеля отдалилась.       Со стороны слышится хмыканье.       — Боюсь, тебе пора, Константин, — собственное имя не делает обращение ближе и теплее, наоборот, скалится отдалением, проведённой у самого носа невидимой границей, — Новая Серена нуждается в своём наместнике, — не укол, забота.       — Но, — протест.       — Доктора позаботятся обо всём, — выведенные линии становятся глубже,  — Кузен, — проблеск кашля, — Прошу, — прикрыв губы ладонью, де Сарде отворачивается.       Что-то должно было произойти.       — Если, это поможет тебе, — плохое предзнаменование.       — Больше не нужно — не нужно приходить сюда, — предупреждение.       — Почему? — оступается Константин.       — Ради твоего блага, — кивок, немой знак для Курта.       — Кузен! — резко, до пятен перед блестящими глазами.       — Верно, вам пора, наместник, — рамки наёмника, проба удержать всё на своих местах.       — Но, если я могу что-нибудь сделать для тебя, — дрогнувшее предложение.       — Достаточно, — отказ: слабая улыбка не смягчает его.       — «Не оставляй меня», — непроизнесённая просьба остаётся в крови, отравляет, обжигает, заполняя тело опасением — порывом.       Превращает трон в орудие инквизиторов, а стражу в обвинителей.       Окружение в сплетников — каждое письмо кажется знакомым завещанием, последней просьбой.       Приказом.       Пальцы сжимают края подлокотников; если бы он был сильнее, то оставил бы незаметные царапины.       Сильнее, то ничего бы не произошло.       Взрослее — взрослые должны исправлять совершённое, признавать свои ошибки и платить двойную цену.       — Приём окончен, — хлопок в ладони: д’Орсей знает — его считают чудаком, ребёнком, никто не удивиться.       Проклятие и благословение.       Стараясь не сорваться на бег Константин покидает зал; исчезает за челюстями дверей, он не медлит, переступает через несколько ступеней разом, проскальзывает у порога профессора прежде, чем укрыться в покоях.       Как наместник д’Орсей успел выучить дворец — лучше, чем резиденцию, лучше, чем город.       Заслуга непоседства.       Щелчок крышки сундука, и бледный свет тронул сложенный камзол — когда-то Даниель назвал его «тряпками авантюриста».       Рядом покоилась треуголка: кто-то при прибытии нацепил её ему на голову.       Под ней лежал ключ — на крайний случай.       Последний шанс отступить перед слепой жаждой.       Константин даже не задумался, торопливо потянувшись к застёжкам.       Время пеплом ускользало из рук.       Это было самым тяжелым поступком, после, ни капли вины или страха перед тем, что ждало впереди.       Ноги в чужих сапогах сам вели его по развилкам верхнего этажа — до люка, до спуска и узкой деревянной лестницы.       Заблудшие слуги не обратили на него внимания; от этого уверенность только крепла, предупредил.       Использовать дверь было бы заметно и подозрительно для стражи, поэтому, Константин выскальзывает из окна, приземлившись на пыльную землю — едва не задев сложенные ящики.       Надвинув на взмокший лоб треуголку д’Орсей покидает крошечный тупик.       — «В порт», — неочевидно, но другого пути не было — только один человек на Тир-Фради мог согласиться на авантюру.       Ирония.       Васко не должен оставить де Сарде, после той услуги, их странной вынужденной дружбы, и неловких бесед на борту «Морского конька».       У капитанов должен быть кодекс чести, на моральный компас Константин не рассчитывал.       Если его остановят.       Если его вернут во дворец.       То, в следующий раз в путешествие он отправится в одиночестве.       Стук шагов смешивается с грохотом мыслей — спутанных, но звенящих одним; единой целью.       Убедить.       «Я хочу»       Сиора.       «Я хочу найти»       Островитяне.       «Я хочу найти лекарство»       Проклятие.       «Я хочу найти лекарство, чтобы спасти своего кузена»       Сомнение в глазах и горькая, как выпивка усмешка.       «Я хочу найти лекарство, чтобы спасти Даниеля»       Так поймёт.