***
Зонтика снова не наказывают. Ни за невыученный урок, ни за книжку под подушкой, ни за малодушную просьбу прочитать ему сказку на ночь. Товарищ Куромаку бережно разглаживает уголки обложки учебника несуразно длинными костлявыми пальцами, глядит сквозь очки с усталой укоризной и снова принимается объяснять. Лекция о вреде суеверий плавно переходит к теме связи механизмов памяти и сна, а затем — к классификатору фольклорных сюжетов по Аарне-Томпсону. Сказки банальны и предсказуемы. Неслучившиеся чудеса разбиваются об извечный шлакоблок преткновений: будущий правитель трефового королевства должен быть безупречно образован, точен и свободен от необоснованных иллюзий. Товарищ Куромаку поправляет его подушку, и Зонтик неловко изворачивается, тычется бирюзовой макушкой в большую угловатую ладонь. Его легонько гладят по голове и позволяют оставить включенным ночник. На этот раз обходится без разговоров об энергосбережении и рисках близорукости вследствие сна в помещении с подсветкой. Голубые шарики воска внутри ночника всплывают, формируя причудливые фигуры. Зонтик заставляет себя перестать угадывать в их очертаниях растения и предметы — это ни к чему. Это даже не фантазия — ее не существует — а бесцельная компиляция известных образов, как говорит товарищ Куромаку, верховный лидер, который всегда прав. Хочется сказать «папа», но термин некорректен. Зонтику это сто раз объясняли, настоятельно рекомендуя не путать различные иерархические системы: семью и колоду карт. Он то ли действительно не понимает, то ли отказывается понимать, но товарищ Куромаку терпелив. Всякий раз он указывает на неприменимость понятий родственных связей к изначальным карточным духам и устремляется в дебри генетики. От всепоглощающей горькой обиды Зонтик мало что запоминает. К его ужасу карточные люди в этой генетике — просто обезличенные символы, а горошины не бывают серыми и голубыми, только желтыми и зелеными. На три желтых приходится по одной зеленой [1]. Зонтик представляет Феликсов и Вару, и генетика вдруг оживает, становясь не такой тоскливой. Вару и правда персонаж исключительный. Редкий и, пожалуй, чудесный. Это совершенно неправильная мысль. Не та, с которой следует засыпать.***
Чудесный — слишком громкое слово, однако Вару завораживает и гипнотизирует, словно крутящаяся спираль. Он выскакивает тут и там, как чертик на пружинке, и пробивается сорняком сквозь серый асфальт. Зонтик так не умеет — в этом вся загвоздка. Вару поддает деланой хрипотцы в голосе и называет его «синим», уморительно точно пародируя Пикового Короля. Зонтик и так не умеет, более того — не смеет, хотя старается поддерживать игру во взрослые игры. На этом и держится их недодружба. Зонтик осознает, что Вару не нужен друг, но всегда пригодится зритель, перед которым можно покрасоваться. Равно как и подельник в хулиганских проделках или кусок пушечного мяса в извечной драке стенка на стенку — черные масти против красных, под девизом «дадим червивым в бубен». Зонтик не против, Вару нравится ему больше остальных валетов. Однажды Зонтик признается в этом — нипочему, сдуру — и Вару тотчас поднимает его на смех. Смех дребезжит битым стеклом и хрустит, будто где-то прокручивается психоделический калейдоскоп. Цилиндры наглухо заделанной подзорной трубы вертятся, узоры дивных зеленых витражей сменяются в бешеном ритме. Зонтика мутит. Вару обзывает его гомиком, таким же, как его серый папка. Даже не так, карточным андроидом, созданным по гейскому образу и подобию. Зонтик старается не впечатляться. Осмеять и обложить последними словами все, что не вписывается в его устоявшуюся картину мира — обыкновенная реакция Вару. Тот, вредный, шкодливый и ершистый, не верит в то, что может кому-то нравиться, особенно в чистом и непошлом смысле этого слова. Вару не унимается. Он вышагивает на прямых ногах, скованно передвигает руками, согнутыми в локтях под прямым углом, и механическим голосом гнусавит: — Здравия желаю, я робот-гомогей. Предъявите свой анальный QR-код для сканирования. Смерч в калейдоскопе стихает. Ничего ужасного не случается. Зонтику не страшно, а забавно, пусть и стыдно. Он принимается повторять, понижая голос до шепота на неприличных словах. Вару великодушно позволяет подурачиться вместе с ним, хотя обычно предпочитает смеяться над остальными в одиночку. Икроножные мышцы противно сводит, Зонтик вдруг осекается и замирает. Он потешается над тем, над чем насмехаться непозволительно, и предает товарища Куромаку. Он должен был объяснить, обвинить в клевете, призвать к порядку… За устроенный балаган Вару достается затрещина и емкое обсценное высказавание от дядь-Пика — Вару честно заслужил свое наказание. Предательство Зонтика остается незамеченным. И безнаказанным — как всегда. На фоне Вару он кажется таким паинькой и святошей, что по умолчанию не может быть виноватым. Наказание приходит позже, само собой. Зонтик осведомлен о том, что «после» не значит «вследствие», но с торжественным злорадством связывает два события. Его наказывает само мироздание. Вару, резко ударивший пяткой по задранному носу его скейтборда совершенно не при чем. Дека и так ходит ходуном под подошвами кед, колени трясутся, и Зонтик неловко валится на асфальт, рефлекторно вытягивая перед собой руки. Что-то трескается со звуком переломившейся сухой ветки. Зонтик почти не чувствует боли. Все его мысли заняты тем, как скрыть неприятное происшествие, чтобы не доставлять лишних хлопот товарищу Куромаку.***
Дядь-теть-Рома не умеет печь кексы. Зонтик не понимает, почему он тогда носит футболку с надписью «Кекс-инструктор», но спросить стесняется. Вопрос все равно неактуален, поскольку они готовят эклеры. Феликс, от усердия высунув язык, придерживает выпеченную оболочку изящного пирожного, а Зонтик пытается управиться со здоровущим кондитерским мешком. Делать это одной рукой неудобно, но вторая, загипсованная, безжизненно болтается на перевязи. — Вставь уже ему! — командует Вару, как назло под руку. Насадка выскакивает, тяжелый мешок изгибается под нелепым углом и выстреливает жирным желтым кремом прямо в лицо Феликсу. Тот прикусывает язык и из состояния блаженной радости мгновенно разгоняется до истерики. Зонтик не раз был свидетелем этой эмоциональной Формулы-1, но так и не может к ней привыкнуть. Сейчас ее виновником стал он сам — от этого втройне страшно. — А теперь оближитесь, дети мои, — благословляет их Вару, едва не задыхаясь от хохота. — Фи, какая пошлость, — спасает положение дядь-теть-Рома, тотчас принимаясь вытирать салфеткой точнайшего батиста пунцовые щеки своего валета, и нараспев продолжает, — Пусть это огорчение будет самым большим в вашей жизни, мои славные. Игривый взмах тонкой холеной руки, и он легонько касается кончика острого носа Вару, пачкая его кремом. Вару фыркает и плюется. Дядь-теть-Рома мелодично посмеивается. Зонтика трясет. Его снова не наказывают, хотя он перепортил столько ценного продовольствия и, что еще хуже, довел бедолагу-Феликса. Ему, что абсолютно несправедливо, даже достается эклер. Зонтик, стараясь не привлекать к себе внимания, оставляет его нетронутым. В горле стоит комок — проглотить ни кусочка не получилось бы, даже если бы Зонтик захотел. Он не хочет. Иначе никакого наказания не выйдет. Желудок теперь то и дело скручивает, как передавленный кондитерский мешок. В голове легчайшая пустота и нерешенные задачки по термодинамике. Зонтик перестает считать дни. Это бессмысленно — сам себя не простишь. Очередное утро мутное и зыбкое. Стены коридора разъезжаются, воздух кажется разреженным, как будто само мироздание демонстрирует ему процесс адиабатического расширения. Зонтик рассеянно улыбается и считает в уме — на этот раз все должно сойтись с правильными ответами в конце учебника. Он не успевает проверить. Товарищ Куромаку зачем-то небольно хлопает его ладонью по щеке, подхватывает под мышки и тащит на кухню. На стол с двойным стуком опускаются тарелка и планшет. — Это — съесть, это — прочитать, — инструктирует товарищ Куромаку, чтобы Зонтик наверняка ничего не перепутал. В тарелке безмолочная серая каша, в каше — комочки. В планшете открыта статья о расстройствах пищевого поведения, в статье — целый перечень новых терминов, обозначающих невероятно тоскливые больные слова. Товарищ Куромаку брезглив и вместо разговоров на околомедицинские темы всегда дает ознакомиться с первоисточником. Зонтик послушно ест и читает, несмотря на тошноту — от холодной овсянки, холодного света экрана и нестерпимо холодной заботы. Вместо наказания ему предстоит экзамен из пяти вопросов по теме прочитанной статьи. Товарищ Куромаку хмурится и нервно похрустывает суставами пальцев. Похоже, ему не менее противно, чем самому Зонтику. Тот сгорел бы от стыда, вот только как загореться, когда примерзаешь позвонками к жесткой спинке стула.***
Вару выглядывает в коридор, проворно вертит головой и наконец прикрывает дверь в ванную. Из внутреннего кармана замызганной, драной и маловатой ему, но нежно любимой куртки, он извлекает прозрачный пакетик с помазком — тот даже на вид колючий — и опасной бритвой. Заговорщицким тоном Вару поясняет, что этой штуковиной всякие эмо-бои режут себе вены, а мужланские мужики бреют непроходимые заросли мужицкой щетины. Самые брутальные и крутые делают это в крутых брутальных барбершопах — во как! Зонтик послушно кивает, опасливо поглядывая на блескучее лезвие. Вару гордо демонстрирует нежнейший прозрачно-салатовый пушок над своей верхней губой и обещает Зонтику невероятный мастер-класс от великого и ужасного, руки-ножницы себя. Не дожидаясь просьб и рукоплесканий, так ему не терпится, он деловито взбивает на лице кучерявую пенную бороду и принимается ловко полосовать ее лезвием. Очередной взмах — и вдруг он шипит, щерясь стиснутыми зубами, крупными, как молочные орехи. Пена окрашивается розовым. Зонтик вздрагивает, словно сам чувствует боль. Вару презрительно кривится и стирает остатки пены с гладкого лица. Бороденка и усы пока что буйно кустятся только в его буйных фантазиях. В реальности есть лишь тонкая линия пореза на по-детски припухлой щеке. — Готово! — бодро рапортует Вару, — Твоя очередь, калоша. Зонтик неуклюж и наверняка порежется. Он совсем не боится ни вида крови, ни боли. Он отчетливо понимает, что некрасив, и шрам, оставленный бритвой на лице, не сделает его менее или более привлекательным. Однако риск недопустим. Его лицо — это будущее лицо трефового королевства. Когда-то оно появится на плакатах и первых полосах газет. Оно обязано появиться, как бы жутко ни было об этом думать. И Зонтик не имеет права позволить какому-то нахальному пиковому малолетке прямо сейчас создать лишнюю работу трефовым художникам и фоторедакторам будущего. И опозорить товарища Куромаку, вырастившего уродца с порезанной мордой. — Нет, спасибо, — шелестяще-тихим, но очень твердым голосом произносит Зонтик, — Мне это не нужно. Не сейчас. Извини. Вару зубасто скалится — очень недобро — и щурится, хоть этого и не видно под очками. Он совсем не ожидал, что Зонтик откажется участвовать в такой невинной, пусть и будоражущей воображение, шалости. Только не он, покорный и зашуганный. Только не тогда, когда Вару на полном серьезе и искренне хотел посвятить его в сокровенный ритуал мужского братства. Вару еще некоторое время смотрит исподлобья выжидающе и ехидно подначивает, прежде чем разразиться потоком злых и обидных слов. Зонтик нервно передергивает острыми плечами. Суть ему ясна — недодружбе конец. Вслушиваться все равно, что сточную канаву чайным ситечком вычерпывать — ивозюкаешься по уши, а толку — чуть. Дверь в ванну захлопывается с такой силой, что с полочки под зеркалом слетают флаконы с шампунем и одеколоном. На сером вафельном полотенце — следы чужой крови. Теперь совсем чужой. Резкий запах спирта отрезвляет. Забытая опасная бритва ютится на краешке раковины. Зонтик сохраняет ее на память о своем правильном поступке и страшном проступке — без права на наказание.***
Взрослеть больно. Если бы только в переносном смысле. Каждую ночь Зонтика словно вытягивают на дыбе. Позвоночные диски разъезжаются. Суставы выкручивает и выламывает, будто спицы зонта на шквалистом ветру. Валет того и гляди вконец истончится и порвется. Только бы не сейчас, не на циновке в гостевой спальне резиденции бубновых — они теперь союзники. Найти поутру самочетвертовавшееся тело трефового наследника было бы пренеприятным конфузом. За завтраком Зонтик пытается держать свою многострадальную спину прямо — положение обязывет — и теребит пуговицу на белоснежной, собственноручно выглаженной рубашке. На вопрос о причине утомленного вида он отвечает неприлично честно, будто напрашиваясь на сочувствие. Позор. Товарищ Куромаку с хирургической аккуратностью очищает яблоко, тончайшая кожица змеится зелеными спиралями. Невозмутимым тоном он сообщает, что ростовой скачок Зонтика происходит примерно на два года позднее медианного значения, с поправкой на понижающий коэффициент скорости старения старших мастей. Для трефовых характерен высокий рост и телосложение от астенического до торакального. В целом развитие Зонтика в пределах нормы. Зонтик делает вывод, что быть трефовым — это отдельный вид наказания по умолчанию. Сонный Габриэль — его новый недодруг — неспешно разлепляет один миндалевидный глаз, густо подведенный бурой тушью. — Дядь-Маку, чё вы ему мозги компостируете? Лениво перцовый пластырь выдать? Зонтик размазывает по тарелке хумус и сдерживает смех. Габриэль почти выучился говорить утвердительными предложениями. Его голос ломкий и резкий, но интонации все еще по-детски восходящие. Товарищ Куромаку не удостаивает вниманием дурно воспитанного — никак не воспитанного — валета. Дядь-Дэн безучастно и благостно смотрит в пространство прямо перед собой. Мироздание открывает ему там какие-то особые тайны, предназначенный исключительно для бубновых. Габриэль проклинает мироздание еще со вчерашнего вечера, когда занудливые старперы не дали ему покурить кальян — мол, не дорос еще. Он клянет эйджизм и на сегодняшний вечер придумывает для них с Зонтиком развлечение получше. Живая изгородь пестрит сочными пышными цветами. Рыжий кампсис растет в этих краях вольготно, подобно сорняку. Совсем как Габриэль. На бутылочной этикетке — бритвенно острые листы зеленой полыни. Абсент такой же зеленый, как Вару, и также виртуозно дурит голову. Зонтик скучает. Спьяну в этом почти не стыдно признаться самому себе. Это и есть наказание. Бубновые способы расширить сознание, похоже, не вполне подходят для трефовых — кристаллические решетки их упорядоченных разумов просто разнесет на куски. Сознание Зонтика лопается мыльным пузырем, невыплаканные слезы тотчас иссыхают на горячем суховее. Внутри совсем пусто. Нутра больше нет. Теперь он сам равен мирозданию, сам волен наказывать и миловать. Габриэль сгребает его в охапку и тормошит. — По мозгам дало? Нравится? Не то чтобы Зонтику нравилось, но он вежливо улыбается и коротко кивает, чтобы не обидеть и не разочаровать нового недодруга. Вару он уже обидел и разочаровал — этого не исправить. По Габриэлю не поймешь, пьяный он или трезвый. Бутылка его больше не занимает. Он переключается с идею на идею моментально, и ни с того, ни с сего заявляет, что ему неплохо было бы проколоть ухо. Молоток и гвоздь находятся легко. Бубновые запасливы, хозяйственны и запросто ориентируются в своем хаосе из предметов и мыслей. Кончик вытянутого, несуразно деформированного уха намертво приколочен к скамейке. Клетчатая куфия перепачкана кровью [2]. Запах спирта резкой нотой выделяется среди приторных ароматов изобильного сада. Габриэль хохочет и ругается. Зонтику совсем его не жаль. На его месте должен был быть Вару. Тогда бы последняя шалость уходящего детства по-настоящему удалась.***
— Ты взрослый, — сухо констатирует товарищ Куромаку, — Ты волен поступать так, как считаешь необходимым и разумным. Однако будь осторожен и не забывай о возможных последствиях своих поступков. Ты — лицо государства. Зонтик по привычке послушно кивает. Он еще не понимает, что на самом деле значит это напутствие. Взрослая жизнь похожа на игру в «короля под горой», которую дядь-Дэн придумал, когда валеты были совсем еще малышней[3]. Он тогда ложился, прикрывал глаза и позволял им делать, что вздумается. Он обещал обязательно проснуться и прийти на помощь, если они перессорятся или не справятся со своей затеей, но никогда не просыпался. Зонтик тешит себя иллюзией, что кто-то придет на помощь, если ему станет совсем невмоготу. Никто не приходит, однако надежда на «бога из машины» позволяет не сдаться. Зонтик всякий раз думает, что облажался и терпеливо ждет сурового неотвратимого наказания, но почему-то не лажает. По крайней мере, не лажает непоправимо. — Вам не за что корить себя, — монотонно произносит Курон, — На данный момент вы являетесь самым успешным из валетов и первым стали исполняющим обязанности своего короля. Полагаю, товарищ Куромаку по праву гордится вами. Зонтик брезгливо морщится. Полагать он вздумал. С появлением Курона и правда становится легче. Он из машины, но не отнюдь не бог. Он тварь, творение творца. Зонтик не творец, но все же выше его по статусу, определенному ему мирозданием. Поэтому Зонтик и не завидует Курону, хотя есть чему. Тот еще выше, тоньше и умнее Зонтика, хотя никогда не знал ни дыбы ростового скачка, ни нескончаемой зубрежки. Он создан долговязым и невероятно сильным, как подъемный кран. Он запрограммирован на точные безошибочные вычисления и снабжен модулями знаний по теории управления, праву и прочим дисциплинам. Зонтику он по определению не может быть даже недодругом, хотя его забота, почти теплая и почти человеческая, порой подкупает.***
Вару сует руки в карманы и покачивается на каблуках. Он почти не изменился и не вырос. — О своем туннеле в клиничекую смерть, астральных телах и серых монстрах над кроватью расскажи какой-нибудь желтой газетенке. Я в душе не секу, что ты мелешь. Зонтик печально улыбается, ежась от теплого ветра и вечного холода, давно поселившегося внутри его костей. Он честно попытался предупредить Вару. К сожалению, тот не понимает тонких намеков, а Зонтик не имеет права давать более явные. Он всего лишь исполнитель безупречного, идеально выверенного плана.***
— Папа! — испуганно и по-детски тонко вскрикивает Вару. Зонтик со злорадством затыкает гадкий рот, произнесший запретное для него самого слово, тряпкой. Хлороформ успокоит любого, даже такого неугомонного придурка. Вару обмякает в его руках, тело становится тряпично-податливым и неожиданно тяжелым. Родным. Ему ничего не сделается. Единственной его потерей будет конверт, не здоровье и уже тем более не жизнь. Товарищ Куромаку едва заметно одобрительно кивает. В холодном свете мониторов его бледное лицо кажется голографической проекцией. Зонтик снова поступил правильно, а значит, заслужил свое наказание. Если и не заслужил, то он отберет его у мироздания силой.КОНЕЦ
***
[1] Отсылка на классический опыт Менделя, в ходе которого изучались принципы наследования альтернативных генетических признаков. [2] Арабский или египетский платок. В просторечиии – «арафатка». [3] «Король под горой» - традиционный мотив фольклора, повествующий о легендарных героях, которые спят в земных недрах и проснутся, когда их страна будет испытывать трудности.