Сказка – ложь. Летучий корабль

Царевна подняла бунт на третий день. — Есть хочу! Квасу хочу! Нормальный ночной горшок! Яблочек моченых! Налимьей печенки! — выкрикивала она с кормы, на безопасном расстоянии. — Сколько можно, Ваня?! Трубочист отмалчивался и чесал в затылке. Оно, конечно, понятно, особе царской крови и дела справлять за борт непривычно… и дождевая вода уж к концу подходит. Но вот насчет налимьей печенки она загнула! Чай, не по Волге-матушке плывем. Ох уж эти прынцессы, ничегошеньки не понимают. Вынь им да положь… где жратвы-то взять, а? На цельном корабле ни стрел, ни лука, а и были бы — где жарить попутных птичек, на чем? От мыслей о еде у Вани ухудшилось настроение. Ну кто знал, что волшебные слова нужны не только для взлета, но и для посадки? Царевна еще эта зудит, чтоб ее. Она, мол-де, думала, что не так все будет. Что привезет ее бедный трубочист Ваня в невесть кем отгроханный терем, да чтоб с чернавками — виданное ли дело царевне самой лучины менять! А на огородике, понятно, челядь копошилась чтобы. И полы мести, и дичь свежевать, и грибы перебирать, и ягодник ставить — все это она тоже делать не собиралась. Хорошо хоть рожать согласная. Ваня зло крутанул штурвал, огибая горную вершину. Визгливые претензии Забавы сменились грохотом и неблагородными звуками. — Вот и славно, — пробормотал трубочист и отдался любованию природой за отсутствием пищи менее духовной. Благо посмотреть было на что — Ваня направил корабль на юг, и теперь перед путешественниками стояли величественные виды Рипейских гор. А от Рипея до Таврики, известно, полдня мелкими шажками. Поначалу Забава хотела, чтоб Ваня привез ее к своим родителям, познакомил честь по чести да благословения испросил. А Ваня прикинул, где их искать в первую очередь будут, и содрогнулся. Ей-то что — подумаешь, в горнице запрут да сладостей лишат! А Ваня? Голову с плеч, и вся недолга. А то и на кол, как предателя этих… государсных интересов. Сильно больно нужны они ему, интересы! Ваня зевнул. На ночь он штурвал оставлять не рисковал, лишь паруса опускал, чтоб парить на месте. Но спал тревожно, как спит чуткий пес на привязи. После первой же ночи такой сон вполглаза сделал его раздражительным и недобро настроенным: трубочист привык спать вволю. Тем временем Забава очухалась и возобновила стенания, полагая, очевидно, что жених не снабжает ее провиантом исключительно от лености. — То ли дело у батюшки! — ностальгически вспоминала она, подобравшись к штурвалу. — Утром встанешь, ополоснешься водицей колодезной, помолишься, да и трапезничать пойдешь. А на столе-то, на столе! Каша гречишная с грибками, оладьи Марфины с медом да маслом, молоко парное, варенье брусничное, вишневое! А батюшка гуся к себе пододвинет, брюхо вспорет, а оттуда как яблоки да груши полезут! Батюшка начинку мне отдаст, а гуся сам сожрет, скотина… А вечеряли, Ваня! Вечеряли-то! Тут и блинки с икоркой, и вареники с творогом, и… — Заткни пасть! — взревел Ваня. Царевна икнула и недоверчиво переспросила: — Это ты мне? — Ты видишь тут еще одну хандрыгу? Губки царевны задрожали и стали похожи на малиновый студень: — Хандры-ы-ыгу?.. — Тебе всегда два раза повторять надо? — уже беззлобно осведомился Ваня. — Поди, премудростям научили, а слушать людей — нет? Забава что-то там прикинула, надулась и заявила, что ежели Ваня сам тупой, то чего от царевны ждет, и вообще, он не мужик, что ли. Ваня возразил. Царевна ответила. Трубочист не стерпел и, оставив штурвал, кинулся учить невесту уму-разуму, сиречь колотить. Бывало, папаня маманю так учил, что та месяц слова поперек не молвила. Однако Забава оказалась не промах, и лицо Вани украсили длинные глубокие царапины от крепких царственных ноготков, а голова изрядно оплешивела. Когда влюбленные, тяжело дыша, расцепились и принялись зализывать боевые ранения, что-то в окружающем пейзаже изменилось, не сразу понять что. Горы да горы. — Я из-за тебя и родителей-то не увижу больше, — последним аккордом обиды буркнул трубочист. — Я тоже… — Забаве очень не хотелось признаваться, но по отцу она скучала. Ну и вышла бы за Полкана этого, ну и что? Таким, поди, утехи-то уж только снятся, а мошна — золотом полна, не полушками медными. Детей-то оно и от кузнеца рожать можно, зато при почете: царской дочери каждый поклон отвесить норовит. А кто она в Таврике будет? Кто там вообще в этой Таврике живет, степняки узкоглазые али псеглавцы? Царевна покосилась на своего трубочиста. Тот как раз целеустремленно выглядывал, куда они там летят. И в носу ковырял. Нет, лучше б за Полкана! Он хотя бы умный был, не то что этот. Давеча ему о звездах сказывала, так он кивал себе, ровно понял чего, а потом и спрашивает: «Слышь, а чего этому Геркулесу дома не сиделось? Али в одном месте засвербело?». — Домой я хочу, Ваня, — сказала царевна, и рот ладошкой зажала — ой, что будет! Трубочист не ответил, напряженно почесывая зад. Его определенно занимало нечто большее, чем расхристанная, лохматая невеста с великолепным фонарем под глазом, и Забава испытала желание надеть ему на голову тот ковш, куда они воду собирали. — Волосы режь, — приказал трубочист, прерывая свои раздумья. Забава поперхнулась. Волосы?! Как девке опозоренной?! — Да режь, режь. Веревку плести будем, — снисходительно пояснил Ваня. — Упустил я правило, мы чуть обратно не развернулись, да и ветер поменялся. Знак судьбы, не иначе. Прилетим, я паруса спущу, на полосы порвем и к веревке присобачим, чай, длины спуститься хватит. Будет тебе твой дом, ибо видит Бог, надоела ты мне хуже горькой редьки. Хоть и обидно было до горечи, а царевна все ж спросила: — А ты? — А я спущусь в другом месте, вот только заместо парусов приспособлю чего-ничего. Царевна с сомнением оглядела паруса. В мудреных книгах, за которые так батюшка хвалил, писано было — дескать, чтоб этакую махину сдвинуть, ткани много идет, да не ситца какого, а прочной парусины. — Вань, ну мы ж не так высоко летим, авось, рвать и не понадобится. Я ж вешу, как птичка, спущусь ужо до крыши как-нибудь… — Надо же, а ты не только о жратве умеешь, — приятно удивился жених. Забава сцепила зубы, укрепившись в принятом решении. Пусть Полкана и нет в живых, а папа все едино ей нормального мужа сыщет! С Ваней вон и ложе еще не делили, а он уж побрехивает. И синяк поставил, холоп невместный. Да в тереме на нее никто и пикнуть не смел, даже бояре расшаркивались уважительно! А голод… голод можно потерпеть еще немного. Дома накормят до отвала! Ночь выдалась звездная, прохладная. Месяц неспешно плыл над царским теремом, ощетинившимся строительными лесами — царевнин побег дорого встал казне, и холопы цельными днями трудились, возводя порушенное и прилаживая новую черепицу. Забава спросила из вежества: — Как же ты будешь, Ваня? — Справлюсь, — охотно сказал тот. Близившаяся разлука мирила его с нелегким царевниным нравом. — До болота попробую доправить, где водяной, а там уж договоримся. — Ну добро, — Забава с некоторым трепетом перебросила импровизированный канат через борт. Ваня пожевал губами, взялся за один конец: — Держу, давай лезь. — Боязно… — завела было царевна, но трубочист мечтательно закатил глаза и прошептал что-то о моченых яблочках и киселе. Смятение царевны как ветром сдуло — она решительно скинула шитые бисером сапожки и с тихим писком перегнулась через борт. Корабль накренился. Ваня вздохнул и придал тушке «скалолазки» верное направление. Когда руки перестало оттягивать, трубочист смотал швартовые обратно: ему Забавины волосы еще ой как пригодятся, а она и с царем объяснится, и к ведунье на проверку девичества сходит, подумаешь. Забава, дрожа мышкой, сползла по лесам и больно ударилась пятками об утоптанную землю. Изумленно забрехали собаки, окна терема осветились торопливо зажженными свечами. — Это я, Забава! — крикнула царевна и замолотила кулачками в дубовую окованную дверь. — Я! Чуть погодя ее, заплаканную, раскрасневшуюся, вели в личные покои все мамки и няньки во главе с царем. Лысина у царя была замотана, рука висела на лубке, но это не помешало ему горохом ссыпаться по лестнице навстречу блудной дочери. Проходя мимо окна, Забава украдкой взглянула на небо, но толком ничего не разглядела. Ей было невдомек, что Ваня сейчас тоже оглядывается на терем. И тоже испытывает огромное, невероятное, нечеловеческое облегчение. Примечания: 1. Чернавка — на Руси девушка для грязной, черной работы, а вовсе не арапка какая. Любимицы-чернавки становились личными служанками девиц, выполняя более легкую работу и пользуясь привилегиями перед остальной прислугой. 2. Ягодник — ягодная наливка. 3. Хандрыга — бездельник, праздный человек (соответственно, хандрить — не печалиться, а бить баклуши). 4. ПравИло — тот же штурвал, от слова «управлять, направлять». Ваня не мог знать моряцкого жаргона, вот и назвал по-своему в прямой речи.