***
Пейзажи за окном поезда менялись с ужасной скоростью, никто не мог сказать в какой момент эшелон пересек границу Сеула и помчался вглубь страны, о точном его направлении, знал, пожалуй, только машинист. Кажется, они ехали уже сутки или двое? Никто не мог сказать наверняка, ведь все уже потеряли счет времени, проведенного в тесном вагоне. Единственное, что оставалось неизменным в этом бесконечном потоке — осознание конца собственной жизни, набатом стучавшее в голове. А потом все закончилось. Прекратилось, ровно в тот момент, когда поезд тряхнуло с чудовищной силой, и Пак почувствовал, как отрывается от пола. Все что мальчишка успел сделать, это прижать сестру и покрепче зажмурить глаза, прежде чем под силой гравитации влететь в кучу людей. Точнее уже тел. Чимину повезло, осколок чего-то неимоверно острого и горячего всего лишь располосовал левое плечо, а тела других пассажиров поезда смягчили падение внутри вагона, хоть и неслабо привалили сверху. Очевидно, от взрыва заложило уши, поэтому душераздирающих криков мальчик не слышал, даже своего собственного. То что происходило дальше, в памяти запечатлелось лишь смазанными обрывками и ощущениями: вот Чимин выбирается вместе с сестрой из-под груды еще теплых окровавленных тел, возможно, некоторые из лежащих остались в живых; вот он пытается выбраться из вагона; а вот уже бежит на негнущихся ногах настолько быстро, насколько может, даже не разбирая дороги, все кругом в огне, за спиной слышатся крики и выстрелы, а на пути то и дело появляются мертвые изувеченные огнем и осколками тела. Чеён уже даже не плачет, в ужасе зажмурившись и схватившись за его плечи, прижимается всем телом к лопаткам, чтобы не оказаться на земле. Пак даже рад, что она не видит то, что открывается его взгляду, застеленному пеленой слез, от едкого дыма. Как Чимин смог найти тот подвал, он никогда не вспомнит, но точно может рассказать, как кирпичом сбил железный замок, разнеся в кровь собственные пальцы. Первой он опустил внутрь сестру, а после спустился и сам, заперевшись изнутри, предусмотрительно оставленной в качестве засова крепкой доской. В подвале было холодно и пахло сыростью, но это было небольшой проблемой по сравнению со свистом пуль и взрывами, ожидающими на поверхности. В ту ночь он так и не смог уснуть, впрочем как и малышка Чеён, они оба прислушивались к происходящему на поверхности, одновременно вздрагивая при особенно близких выстрелах, а иногда и шагах, приходящихся на крышку подвала. Чимин был уверен, что они не выживут, когда спустя три дня все же решился подняться на поверхность, четкое ощущение, что нужно уходить как можно дальше от Сеула, билось в голове загнанным зверем. В сумерках они пробирались сквозь обломки, некогда бывшие домами и магазинами, подбирая все, что могло бы пригодиться. В потрепанный и запыленный рюкзак были закинуты несколько банок консервов, чудом оставшихся целыми после бомбежки, нож, веревка и несколько упаковок спичек. Пак мягко улыбался сестре, закутывая ее в грязную, надорванную, вытащенную из-под груды кирпичей куртку, не глянув в сторону ее возможного хозяина, лежащего неподалеку, ведь ему она уже не нужна. Чимин даже примерно не предполагал, куда им предстоит идти, единственными его ориентирами были огонь и выстрелы, от которых они уходили как можно дальше, стараясь передвигаться быстро и выискивать наиболее безопасные укрытия для привалов. В голове, как заезженная пластинка, крутились слова рыжего незнакомца, не давая Паку съехать с катушек в окружающем хаосе, каждый день Чимин почти силой держал в узде свой рассудок и мысли о неизбежной смерти, чтобы позаботиться о Чеён. Каждый день Пак думал, что это последний раз, когда он видит солнце. Он продолжал так думать и спустя месяц, когда они, вымотанные постоянными перебежками и скитаниями, прибились к небольшой группке выживших, засевшей в одном из относительно целых домов. Пара раненых мужчин, женщины и дети, чувства безопасности не было совершенно, но вместе переживать ад оказалось немного проще. Пак слабо помнит происходящее дальше, будто два с лишним года за него прожил совершенно другой человек, в памяти лишь некоторые моменты, особенно значимые или болезненные. Он помнил как вместе с сестрой учился перевязывать раны, помнит холодные зимние вечера, когда чтобы согреться, приходилось жаться друг к другу, помнит, как научился готовить все, что только можно есть, и как стер руки до кровавых мозолей, копая в промерзлой земле могилу для одного из не переживших зиму «членов семьи», а затем и для еще двоих. Все эти воспоминания словно подернуты туманом, будто не очень его, тусклые по сравнению с костром рыжих волос, которые словно знамя, держали разум Пака в сравнительно устойчивом положении. Мальчишка, которого Чимин в первый и последний раз видел в поезде, но запомнил на всю жизнь, хотя даже имени не знал. Иногда Чимин задумывался о том, что с ним стало, сумел ли рыжий выбраться из поезда? Не погиб ли он вместе с другими на месте? А потом перестал. В тот момент, когда возвращаясь с очередной вылазки в город, через место недавней перестрелки, случайно зацепился взглядом за тело, приваленное к остаткам кирпичной стены. Судя по каплям крови, присыпанным легким снежком, подстрелили его метрах в пяти оттуда, а до стены солдат дополз уже сам, да так и отключился на холоде, прикрывая рукой раненый бок. Чимин не то чтобы сестра милосердия, он подошел к телу скорее из желания найти что-то в карманах формы, но стоило ему приблизиться и глянуть на мертвецки белое лицо, сердце неожиданно ушло в пятки и одновременно забилось в горле. Тот самый парнишка из эшелона зажимал ледяными пальцами рану на боку и кажется еще слабо дышал. Пак выматерился сквозь зубы, пытаясь нащупать на ледяной шее пульс, а затем, убедившись в своей догадке, наспех зажав рану солдата, принялся водружать тяжеленное холодное тело себе на спину. Чимин толком и не знал зачем это делает, но все его существо кричало о том, что парню нужно помочь, возможно, в качестве благодарности за слова, продержавшие его в «здравом уме» все это время. До «дома» Пак добирался непривычно долго, периодически останавливаясь, чтобы немного отдохнуть от ноши, свалившейся на его плечи, и проверить не оборвался ли пульс. Уже находясь далеко за чертой города в лесу, плутая только ему известными тропами, Пак разглядел огонек и направился к нему, чтобы поскорее оказаться в тепле маленькой хижинки, которую они с сестрой нашли, когда снова остались совершенно одни. Словно почувствовав приближение к спасательному теплу, парнишка на спине Пака издал приглушенный хрип, начиная приходить в себя. — Потерпи немного, сейчас доползем, и я тебя подлатаю, — непонятно зачем произносит Чимин, ведь очевидно, что солдат не в состоянии его понять, слишком слаб. Однако тело притихает, словно осознав слова Пака, а может попросту теряет сознание вновь. В хижине его встречает заплаканная сестра, успевшая мысленно попрощаться с братом, который слишком долго не возвращался домой, а уж когда она увидела огромный непонятный в темноте силуэт, приближающийся к хижине, то испугалась еще больше. Чимин дал себе слово извиниться перед девочкой позже, а пока уложил свою ношу на лавку и принялся расстегивать форму, чтобы добраться до раны. Чеён, будучи не глупой девочкой, стала помогать, находя все необходимое, вроде припрятанного подобия бинтов, стеклянной склянки со спиртом и даже каких-то медикаментов, которые удалось отыскать на развалинах того, что еще недавно было госпиталем. Добравшись до кровавого месева на боку солдата, Чимин начал промывать его теплой водой, чтобы оценить масштаб и свои возможности. Рыжий, который уже вовсе был не рыжим, оказался везунчиком, рваная рана возможно оставшаяся от шальной пули или осколка, розой цветущая немного выше тазобедренной кости, ограничилась лишь мышцами, и внутренние органы чудом остались целыми. Чимин щедро залил свои руки и края раны спиртом, а после вспоминал все чему научился у старших, думал что наложить для заживления и как лучше перевязать, дабы его «пациент» пошел на поправку. — Оппа, а с ним все будет хорошо? — спросила Чеён у брата, когда тот уже отошел от лавки и принялся отмывать собственные руки от крови. — Он легко отделался, ранение не смертельное, крови много потерял, но жить будет, — Чимин улыбнулся сестре, вытирая руки полотенцем, а после глянул в сторону лавки, где лежал без сознания парень, укрытый остатками формы и паковской теплой курткой. Черные волосы раненого, отросшие до самых глаз и вьющиеся, еще больше подчеркивали его белое, словно снег, лицо. Чимин подошел ближе и снова проверил пульс парня, убеждаясь, что тот все еще жив, хоть и не собирается приходить в сознание, хотя кто знает. Что делать с очнувшимся парнем Пак не представлял, но это сейчас не главное, с этим они разберутся потом.***
Пробуждение раненного произошло довольно скоро, буквально через сутки, когда Чимин полез менять повязку и проверить, как проходит заживление. Стоило Паку только начать разматывать слои ткани заменившей бинт, «пациент» захрипел и задрожал ресницами, пытаясь разлепить глаза. Чимин отложил перевязку и дал парню немного теплой воды, которую тот с бессильной жадностью проглотил, даже не пытаясь поднять рук, полностью полагаясь на своего спасителя. — Вот и молодец, сейчас дам еще немного воды, только не теряй сознание, — Пак поднес к губам солдата кружку с водой, и тот снова начал пить, уже не так жадно, но все так же не предпринимая попыток пошевелиться. — С…а…бо… — прохрипел брюнет и приоткрыл глаза, прикладывая усилия, чтобы держать дрожащие веки открытыми. Черные омуты смотрели на Чимина почти также, как два с половиной года назад: безнадежно и горько, хотя сейчас в них мешалась благодарность, какая бывает во взгляде бродячего пса, когда даешь ему немного хлеба. — Поблагодаришь, когда на ноги встанешь, а пока не за что, — Пак слегка улыбнулся парню, все же приступая к перевязке и проверке ранения, а солдат прикрыл глаза. Чимин подумал, что тот снова потерял сознание или уснул, поэтому когда по окончанию перевязки раздался низкий хрипящий голос, даже вздрогнул от неожиданности. — Т…хен. — Тэхен? Твое имя? — решил уточнить парень, глядя на все еще лежащего с закрытыми глазами солдата, который лишь промычал что-то похожее на согласие в ответ. — Меня зовут Чимин, но сейчас не лучшее время для светских бесед, тебе нужно отдыхать и набираться сил, чтобы рана зажила быстрее. Пак снова накрыл парня одеялом и приложил ему на лоб тряпку, смоченную в прохладном отваре, чтобы немного сбить жар. Чимин в последний раз глянул на солдата, затем на спящую на соседней лавке сестру и вышел из хижинки, чтобы нарубить дров для печки, которая мерно трещала поленьями в уголке домика. Пак всей душой надеялся, что эту зиму они переживут.***
Тэхен оказался очень жизнеспособным юношей, потому что с нехитрым лечением умудрился встать на ноги уже через неделю. Он все еще держался за бок и в целом двигался с осторожностью, но смог самостоятельно сидеть и даже стоять с небольшой поддержкой Чимина. С плеч Паков свалилась большая часть обязанностей по уходу за раненым, ведь теперь он мог хотя бы самостоятельно сидеть за столом и держать ложку, а еще ходить в туалет без посторонней помощи. Тэхен даже порывался помогать с домашними делами, но быстро наловил шишек за то, что пытался дотащить тяжеленное ведро с водой от родника самостоятельно, из-за чего у него чуть не разошлась только прихватившаяся рана. Чимин тогда отчитывал своего «пациента» минут пятнадцать, пока тот с лицом нашкодившего щенка и оскорбленной невинности одновременно, внимал запретам даже из дома не высовываться в одиночку, а уж тем более напрягаться. Впрочем, соблюдал он их, не то чтобы беспрекословно, все равно стараясь помогать по мере сил. — От тебя больше головной боли, чем пользы, — ворчит Чимин, снова замахиваясь топором над чуркой, чтобы разрубить ее на более мелкие деревяшки, стараясь смотреть за тем, не слишком ли много дров набирает Тэхен, таскающий их в поленницу. — Зато ты не делаешь все в одиночку, хен, — отвечает парень, в очередной раз возвращаясь от уже почти наполненной до самого верха поленницы. Чимину ответить нечего, поэтому он молчит, продолжая рубить дрова, делая передышки, чтобы руки могли отдохнуть. Пак следит за Тэхеном во время своих перерывов, наблюдая за тем как он ходит, чтобы понять не больно ли ему, но солдат даже не пошатывается и выглядит вполне здоровым, даже улыбается, когда ловит на себе чужой взгляд. Улыбка у него все такая же странная и квадратная, но веет от нее теплом, когда смотришь, согреваешься будто изнутри, главное — не смотреть в глаза. В обсидиановой черноте тепла нет ни грамма, лишь стеклянная пустота, словно человек и не жив вовсе. Чимин догадывается почему, но спросить не решается, не хочет лезть в душу и задевать за живое. Воспоминания о собственных родителях больно бьют под дых, поэтому спрашивать о семье у Тэхена кажется верхом жестокости над парнем. Да и в любом случае солдат бы не рассказал. Ведь если подумать — они друг другу никто, Чимин имя его узнал две недели назад, да, может они и живут в одном доме, но даже не разговаривают толком. Все что Пак знает о своем «пациенте» сводится к возрасту и коротким разговорам ни о чем во время перевязок, которые Тэхен все чаще пытается делать самостоятельно, будто избегая общения. Чимину такая отстраненность не по душе, он старается быть дружелюбным с парнем и изо всех сил пытается показать ему, что тот не чужак. Однако Тэхен не особо поддается, словно сохраняя дистанцию, даже по отношению к Чеён, хотя Пак видит, как тот подолгу смотрит на девочку, когда та садится на лавке, чтобы почитать книжку вслух, пока ее брат пытается соорудить что-то на ужин. Тэхен словно борется сам с собой, не позволяя привязываться к новым людям, и это тревожит старшего. Однако, если быть честным до конца, то душевные травмы солдата и его тяжелая судьба Чимина волнуют меньше, чем вопрос об их выживании, ведь с появлением еще одного человека проблем прибавилось. Нет, Пак не жалеет, что спас парня, но теперь ему нужно думать о том, где достать больше припасов, чтобы хватило на троих. Чимин не уверен, что справится с этим достаточно хорошо, и эти мысли порой сжирают его, а еще, очевидно, отражаются на лице, потому что Тэхен тихо кашляет привлекая внимание старшего. — Хен, я хотел сказать, — парень ждет, когда Чимин посмотрит в его сторону, но когда старший действительно поворачивает лицо, отводит взгляд. — Я уйду, когда рана заживет. Чимин удивленно вздергивает брови, он не ожидал такого от Тэхена, который выглядит серьезно настроенным и достаточно отчаянным для такого решения. На секунду Пак даже думает, что этот поступок был бы выходом из их не совсем благополучного положения. — Нет, — впрочем говорит он, продолжая рубить дрова, краем глаза наблюдая за тем, как теперь уже брови Тэхена ползут вверх в немом удивлении. — И куда ты вообще хочешь пойти? Один ты зиму вряд ли переживешь, вместе будет легче. — Я не хочу быть обузой для вас с Чеён, — упрямо говорит парень, словно уже давно все решил, но Чимину кажется, что он просто слишком много думал не о том. — Я хочу вернуться на передовую. — Я тебя с того света вытаскивал не для того, чтобы ты туда бежал при первой возможности, — спокойно говорит Пак, откладывая топор, он нарубил уже достаточно, чтобы забить поленницу до верха, руки горят от нагрузки, поэтому парень смотрит на солдата, потряхивая кистями, чтобы сбить напряжение в мышцах. — Я не просил меня спасать, — поджимает губы Тэхен и впервые с начала разговора хмурит брови, глядя Паку прямо в глаза, Чимин не отводит взгляд, встречаясь с бесконечной чернотой, которая колет внутренности, будто иголками. — Если тебе так важно было отплатить мне за мои слова, которые я сказал тогда в поезде, то считай мы в расчете, ты мне ничего не должен, я тебе тоже. — Почему ты хочешь на передовую? Жить надоело? — начинает вскипать Пак, внутренне делая вывод, что Тэхен его тоже помнит, хотя впервые упоминает это. Они не говорили о прошлом, даже словом не обмолвились, словно эта тема запрещена. — Меня здесь ничего не держит, у меня никого не осталось, ни родителей, ни братьев, даже друзей… — почти кричит раненый, а в его глазах плещется столько отчаяния, что парень напротив почти захлебывается в нем, едва находя силы на ответ. — Поэтому ты решил бросить нас? — Чимин смотрит с вызовом, говорит резко, словно пощечину дает, и видит, как в Тэхене что-то трещит по швам. Сам не понимает почему так разозлился, возможно, из-за привязанности, возникшей к парню, он одергивает себя, добавляя уже спокойнее. — Мы с Чеён, конечно, не твоя семья и вряд ли сможем ее заменить, но разве тебе плохо с нами? — Нет, не плохо, — бесцветным голосом отвечает парень, глядя на Чимина, и старший замечает на его лице странное выражение, какого еще не видел, кажется, будто там появилось жалкое подобие надежды. — Почему ты не хочешь меня отпускать? — Если я потеряю еще и тебя, я точно сойду с ума, Тэхен, — говорит Пак, слегка сжав плечо младшего, он даже не заметил, когда успел подойти к нему достаточно близко чтобы сделать это. — Пожалуйста, останься со мной… С нами. Чимин сглатывает вязкую слюну, готовясь к худшему исходу, в котором парень скидывает его руку со своего плеча и уходит в хижину, чтобы собрать скромные пожитки и уйти в никуда. Однако Пак совершенно теряется, когда Тэхен словно сдувается, как шарик, и его колени подгибаются, роняя тело на землю, присыпанную снежной крошкой. Ким хватается за старшего обеими руками в попытке устоять на ногах, но лишь тянет за собой, заставляя оказаться на коленях рядом с ним. — Мне так страшно, хен, — шепчет Тэхен, его голос подрагивает, и Чимину кажется, что он услышал всхлипывания парня. — Все, кого я любил погибли, хен… Мои родители, братья, даже ребята из отряда… Я всегда оставался один, будто притягиваю смерть… Будто она идет за мной, но всегда забирает не того… — В этом мы с тобой похожи Тэхен, мне тоже пришлось потерять практически все, что мне дорого, — Чимин приобнимает младшего, позволяя ему вцепиться холодными пальцами в куртку на своей спине и тихо всхлипывать на плече. — Мне тоже безумно страшно, настолько, что каждый раз, когда я закрываю глаза, я надеюсь, что всё это — всего лишь сон. Ужасный, пробирающий до истерики сон. Пак делает паузу, когда Тэхен поднимает влажные глаза и смотрит на старшего с нескрываемой болью, смешанной с пониманием, теперь глядя в черные омуты Чимин не чувствует холода. Ким смотрит так, как должен смотреть в свои семнадцать, будто нет у него стальной брони, которая наросла сама по себе за два года сущего ада. Его слезы горячие на контрасте с холодной кожей щек, Чимин ощущает это, когда стирает влагу своими руками, стараясь не доставить дискомфорт огрубевшей кожей ладоней. — Но мы справимся с этим вместе, обещаю, — Пак гладит чужое лицо с осторожностью, словно оно фарфоровое и может рассыпаться от любого неосторожного касания. Тэхен от его действий плачет только сильнее, кажется, впервые за два года выплескивая все накопившееся на душе, настежь открываясь перед человеком, позволившим показать свои слабости.***
С того дня многое изменилось, зима осталась позади, рана на боку Тэхена зажила, а Чимин не раз убедился, что сделал правильный выбор, уговорив младшего остаться с ними. Ким оказался не подарком, весьма шумным и упрямым, что часто выводило Чимина из себя, но в определенные моменты он умел найти нужные решения, которые сглаживали ситуацию. Тэхен любил играть в ребенка, вредничая по мелочам, сдергивая с Чимина маску «взрослого и серьезного», разряжая обстановку и вселяя ощущение жизни, которого так не хватало. Он, как и ожидалось, нашел общий язык с Чеён и много времени уделял ее воспитанию и обучению, чем облегчал жизнь ее старшему брату, став для него лучшей опорой в любых делах, и Пак не представлял своей жизни без участия кудрявого солдата, занявшего все свободное пространство собой. Чимин постепенно узнавал Кима все лучше, открывая новые черты, поражаясь, как за серьезным и собранным внешне юношей может скрываться настолько очаровательный и непредсказуемый ребенок. Ему это нравилось. Нравился и сам парень, ставший центром его мира, таким же как сестра, но с иным подтекстом. Однако, чувства свои Чимин держал при себе, списывая их на следствие постоянной близости, хотя глубоко в душе догадывался, что дело не только в этом. Всю степень непредсказуемости Тэхена старший в полной мере осознал, когда одним весенним днем на очередной вылазке в город, Ким внезапно возник перед ним лицом к лицу настолько близко, что можно было соприкоснуться носами. Он внимательно посмотрел в глаза старшего, словно пытаясь найти в них ответы на какие-то свои вопросы, а затем кивнул, прежде чем произнести: — Когда война закончится, сходишь со мной на свидание, Чимин-а? Будто Чимин мог ему отказать.