О делах церковных

Есть ли что-то особенного в человеке который сам со скучающим видом называет себя неинтересным? На лице Розарии всегда полное безразличие, оно тянется нитью сквозь весь ее образ, прошивает ткань юбки, цепляется за украшения, и остается неизменной чертой на лице. Лишь иногда, в глазах мелькает что-то такое, что, кажется нельзя определить существующими словами, по крайней мере не теми, что хранятся на страницах святых писаний. Святое вообще мало чем ее касается. Но та эмоция отдаленно напоминала нежность с капельками чего-то другого, и если бы это "другое" имело собственный цвет, то на серой радужке обязательно бы сверкал яркий красный, точно такой же, переливается в винном бокале. Цвет алкоголя дополнял безразличие. Цвет алкоголя делал нежность глубже, и от того она становилась необыкновенной. Но это далеко не та нежность с которой смотрят на родных, сидя за столом в кругу семьи и вспоминая вместе пережитые истории со смехом и душевным покоем. Не такая мелькает в глазах кокетливых барышень, что машут солдатам у стен с легкой улыбкой пальцами стуча по дереву подоконника, эта нежность не похожа даже на ту с которой смотрят сестры в церкви с обязательным «дитя мое» кротким тоном и добрым взглядом. Кажется, эта нежность особеннее, чем та которая встречалась раньше, особеннее чем та которую можно получить просто так, из-за чьей-то душевной радости. И как бы сильно Барбара не отрицала мотая головой и ударяя ладонями по красным щекам, ее всегда до дрожи в коленках радовало, что этим взглядом смотрят именно на нее. Будто подарок. Такой личный, такой особенный... Такой интимный. Она следила, бегло и неловко, запечатляла в памяти каждое действие. И так всегда, кажется, даже у пастора могут быть вредные привычки. Из-под опущенных век, перебирая в руках «бабочку» и прикусив нижнюю губу в задумчивом жесте, Розария выглядела как апогей мирского и начало божественного одновременно. Каждая деталь в ней была такой явной и невероятной, что стоило прикрыть глаза, и образ сам всплывал на подкорке разума. Тонкие бледные губы, высокие скулы, и длинные пальцы. Барбара бы соврала, если бы сказала что никогда не представляла как эти самые пальцы касаются ее, аккуратно чтоб, почти целомудренно. Чтоб грешить так, словно ты святой упавший с Селестии. Святым можно. Святым простят. Но из мыслей ее всегда вырывали тихие смешки и запах сигаретного дыма. — В церкви нельзя курить. — Голос дрожит, совсем чуть-чуть, но кажется что неуверенность тона порхает к высоким потолкам и отбивается от стен, ударяя по трезвости ума. — Расскажешь все сестре Виктории, или сама отчитаешь? — Розария ведет плечом, устало зевает и внимательно следит за каждым действием. Будто она на охоте. Будто Барбара жертва, будто ее отделяет всего один короткий шаг от победы. А может быть совсем без «будто». — Ты же знаешь что запрещено, тебя могут наказать. — И кто меня накажет? Ты? — Насмешка в голосе ядом проникала сквозь каждое слово, Розария аккуратными шагами незаметно оказалась рядом, пальцы коснулись подбородка цепляя кожу, в глазах напротив читается только саркастический смех. Стон вырвался незаметно. Яблочки круглых щек покраснели сразу же как до Барбары дошло, что она стоит по среди главного церковного зала и постанывает в холодных руках одной монахини. Особенной монахини, но дела это практически не меняет. Розария смеется, почти без ядовитого подтекста, тянет чуть ближе к себе, сжимает ниже скул заставляя приоткрыть рот и делает затяжку выдыхая дым прямо в губы, легким поцелуем. Касание словно от призрака, едва ощутимо, едва понятно, но очень-очень приятно. Барбара изо всех сил пытается не кашлять, она хочет чтоб дым красиво струился из ее губ, так же как у Розарии, хочет чтоб глядя на это чувства начали порхать внутри самодовольной монашки и она поцеловала ее, потому что самой Барбаре каждый раз глядя на курящую Розарию хочется выбить сигарету из ее рук и запечатлеть на губах поцелуй сменив поганую привычку, на что-то более приятное. — Понравилось? — Только начало. — тон смущенный, слова на грани слышимости, говорить от чего-то стало слишком сложно. — Хочешь чтоб я тебя поцеловала? Вопрос ставит в тупик на секунду, сердце стучит так словно пришлось бежать марафон по всему Тэйвату, пальцы пробивает холодом, но по всему телу разгорается самый настоящий огонь. — Хочу. — А еще чего ты хочешь? — Тот самый красный цвет пробивается сквозь безразличие перетекая в чистый интерес. — Касаний. — Каких касаний? — Розария стоит слишком близко, от нее веет дымом, ладаном, и морозом. Барбара подхватила узкую ладонь, положив ее чуть выше своей груди. — Таких. Тонкие пальцы тут же скользнули по платью, минуя все замысловатые узоры, цепляясь за подол, ладони Розарии на бедрах по ощущению сравнимы только с благословением, она тянется выше, рвет колготки, Барбара затыкает себе рот рукой чтоб не простонать слишком громко, когда очередное касание приходится прямо на клитор. Движения плавные, медленные, движения сводят с ума, потому что хочется большего, «Пожалуйста» звучит слишком рано. «Пожалуйста» заставляет ускориться. Пальцы все в смазке, скользят сначала по капюшону, снова и снова задевая клитор, над ухом слышится только хриплое: — Можно? Барбара кивает цепляясь руками за стены, Розария вошла сразу в два пальца. Барбара и правда благословлена этой ночью, но взывать она будет точно не к Барбатосу.