Ты

      Возвращайся ко мне крышами…       Воронеж всегда пытка. Медленная, тягучая, наполненная воспоминаниями и слишком личная, чтобы разделить её с кем-то. Потому что в Воронеже осталось всё. И самое больное — остался Макс.       За прошедшие годы Денис так и не смог ответить себе, что же в нём такого. Их связь началась случайно, но была обречена не вписаться в порядок обыденности. А в итоге — нечаянно разорвала ему сердце. Память — крошево. Хранит счастье по крупицам. Юное, истрёпанное ложью, но такое искреннее.       Всё когда-нибудь кончается…        А Макс никогда не решался на сделку со старостью, не доверял искусственным принципам. Шёл навстречу и не огладывался. Теперь огладываться приходится Денису.       Это не было влюблённостью, не было и любовью с первого взгляда. Они всегда находились рядом. Вместе учились, работали над песнями. Казалось, весь мир можно объяснить простой философией. И были крыши окраинных высоток, реп-точка в полузабытом Доме культуры, пары, студенты, ожесточённые споры о немецких классиках и бесполезности постмодерна. Макс — лучший друг и ближайший соратник. Человек-звезда, который понимал с полуслова, подхватывал любую идею так легко, словно барьера субъективности не существовало. Денис восхищался его работоспособностью и рвением. Той творческой энергией, которой он наполнял коллектив. Лучший источник вдохновения оказался так близко, что поверить было страшно. А сейчас остались лишь электронные письма. Беспросветные. Пьяные. Неотправленные.       И отчаянно пусто внутри…       Стереть из памяти тот день, когда сердце впервые предательски застучало, закричало вполголоса, предчувствуя беду, так и не получилось. Он пытался залить эту полость алкоголем, заткнуть таблетками. Даже пробовал начать встречаться с девушкой. Но даже рядом с самой чудесной, он умирал напрасно. Стоило только закрыть глаза, и под веками всё оживало до мельчайших подробностей.       Тусовка в маленькой квартирке Дениса уже затихла, остался Макс и початая бутылка виски. Они сидели на скрипучем диване и смотрели очередную Максову артхаусную ерунду. На экране что-то происходило, бегали какие-то люди, что-то говорили, а Дениса вдруг как током прошибло. Простое касание бедра к бедру. Это ведь такая мелочь — места не так много. А он упал и не смог собрать себя в кучу. Как дурак, смотрел в лицо напротив и видел впервые. Щетина, начавшая оформляться в бороду. Глаза, так внимательно следящие за экраном. Мужественный профиль в тусклом голубом свете.       Денису хочется думать, что он был слишком пьян в ту ночь. Что они оба были пьяны и не понимали, что творят. Хочется, а сердце не верит. Оно всё ещё лежит там, под диваном, дышит пылью, умирает не спеша.       И во всём виновата зима…       Макс первым положил ладонь ему на колено, и прикосновение тут же обожгло, даже через плотную ткань джинс. Денис дотянулся до стакана, хлопнул залпом для смелости, зажмурился и, не давая себе времени на размышления, провёл по чужому предплечью. Медленно, от кисти к плечу. И замер, не решаясь ни поднять ресницы, ни убрать руку.       — Дэн, ты чего? — Литвинов говорил замедленно, едва уловимо путаясь в языке от выпитого алкоголя. Но не отталкивал.       Из оцепенения Дениса вывели крепкие пальцы, взявшие за подбородок. Подчиняясь им, он поднял голову, чтобы столкнуться — взглядами, на доли секунд, и тут же губами. Максов поцелуй тёплый и мягкий, такой правильный и жизненно необходимый. Тяжёлая ладонь опустилась на затылок, зарылась в волосы, словно жила своей отдельной жизнью. Несколько секунд растянулись в бесконечность, приподнимая над синей бездной. Денис потянулся навстречу.       Ты — моя весна…       У Дэна вроде как выходной, и он обречённо тащится к тому самому дому. В ноябре уже холодно, а на нём нет даже куртки, но он всё равно стоит. Смотрит в окна своей старой квартиры, разъедая душу кислотой, а лёгкие никотином. Он всегда понимал, что эти отношения будут опасны. Любил с осторожностью, но ни разу не допустил напрасного сомнения. Если бы пришлось признаться под пулями или стоя на краю пропасти, он бы не раздумывал. Но здесь достоверна лишь одна боль.       Не жалей того, что, уходя, не возвращается…       На том пьяном поцелуе всё должно было и закончиться. Это правильно, разумно. В конце концов, огонь страстей — удел не для философов. Философы вообще всегда не у дел, Денис читал это в учебнике. Вот только Макс не отпускал. Его ручные звери в несколько касаний растерзали всё. Стоило им остаться наедине, мир переставал существовать. Сердце скалилось и тут же превращалось в мягкий воск.       Их первый секс был спонтанным и снова нетрезвым. Может, в этом виноват предшествующий концерт в баре, или близость чужого желанного тела так кружила голову. Тогда они не добрались до кровати. Даже коридор преодолеть не смогли. Денис захлопнул дверь и успел сделать один оборот ключа, когда Макс скользнул ему под футболку чуть мозолистыми от струн пальцами. Поднялся ладонью вверх по груди. Прижался губами к шее. Дыхание перехватило, и второй оборот дался с таким трудом, словно замок вмиг превратился в гранитный монолит. Сердце забилось чаще, в паху потяжелело. Денис развернулся в кольце рук, взял в ладони лицо такого родного друга, припал к губам. Они целовались со всем пылом своей молодости — за закрытыми дверями наконец-то можно не прятать чувств. Борода Макса немилосердно кололась, но здесь и сейчас это не имело значения. В тёмной прихожей были только двое и их любовь.       Они никогда не говорили друг с другом о том, что происходит между. Между репетициями и концертами, между парами и ночными сидениями за кандидатскими, между ними каждый раз, когда они оставались наедине. Взрослым мужчинам не нужны наивные признания. Нужны действия. Уверенные руки, обнимающие за плечи, стягивающие футболки, расстёгивающие рубашку, путающиеся в пряжке ремня. Раскалённые губы, спускающиеся по груди, оставляющие метки на плечах, принимающие всё.       Денису нравилось самому сжимать оба их члена, скользить вверх-вниз, касаться нежной кожи чужой головки. Литвинов душил стоны и рвано вздыхал. Кусался, когда терпеть становилось уже невмоготу. Всей жизни будет мало, чтобы насытиться им таким.       — Дэн, пожалуйста, — судорожный всхлип звучал не жалко, хотя и был умоляющим. Отказать ему невозможно. Денис опустился на колени.       Где любовь, а где расчёт…       Дотлевшая до фильтра сигарета обжигает замёрзшие пальцы. Денис знает, где сейчас живёт Макс со своей женой. Почти поворачивает в ту сторону, но так и не решается сделать шаг. Его путеводная нить давно порвалась. Они сидели вдвоём в курилке, дожидались на репетицию остальных музыкантов, делили на двоих горький чай из термоса. Ничего компрометирующего. Но, видимо, их тела и взгляды говорили за них и рассказывали куда больше, чем следовало. Ударник распахнул дверь без стука, посмотрел несколько секунд, многозначительно хмыкнул и вышел, не говоря ни слова.       Это был конец. Пару недель Денис лелеял надежду, что ему просто показалось, что никто ни о чём не догадался. Пока после пары бутылок пива второй гитарист не сказал со злой усмешкой:       — Вы там поосторожнее. Музыка музыкой, но таких и с кафедры выгнать могут.       Разом закончился воздух. Каждый новый вдох опускал всё глубже и глубже в омут. Творчество, карьеру, несколько лет тихого, тщательно скрываемого даже от самых близких счастья вмиг перечеркнула пара недобрых слов.       Страшно в близких душах стёртыми быть…       Больше Денис на Макса не смотрел. Безопасность возлюбленного тревожила сильнее, чем сумрачный поток, в котором тонули и боги, и строки. Единственное, что сейчас возможно — не сломать чужую жизнь. Больше никаких встреч тет-а-тет, случайных касаний и долгих взглядов. Добровольная жертва миру, где за тишиной всегда скрывается непристойный шёпот. Свести всё на нет, это — моя колея, а это — твоя.       Надо рвать сразу и навсегда, а он сдрейфанул. Пока Литвинов держал в руках бас-гитару, оставалось крохотное окошко для самообмана. На несколько треков можно было притвориться, что всё по-прежнему. Позволить себе подойти ближе. Выверить время, сбалансировать работу на сцене во время выступления, чтобы не выдать себя ничем, но хоть так оказаться рядом. Снова вместе дышать разгорячённым воздухом. Просто посмотреть лишнее мгновение, чтобы чувство потери не губило душу так нещадно. Это не помогало. По вечерам Денис едва заставлял себя приходить домой, где всё вокруг напоминало о Максе, прятался с головой под одеяло и доживал до утра.       Боль потушить нелегко…       Макс не приходит не концерты. Его лица нет в толпе фанатов, и в случайных прохожих на проспекте Революции вглядываться бессмысленно. А Денису осталось тонуть в собственных словах.       И просятся стоны, промокла одежда — так надо…