***
В день переезда, спустя примерно две недели, рано утром Минхо запихивает свой чемодан, несколько коробок и пару мешков для мусора, набитых одеждой, в машину, чтобы начать распаковку, пока Чан на работе. «Я оставил твой ключ под ковриком у двери», — написал ему Чан сегодня около шести утра, в это время он обычно встаёт, чтобы начать свой день. «Чувствуй себя как дома, муж». Минхо бывал здесь много раз до их помолвки и несколько раз после неё, но сегодня, подъезжая к дому, он чувствует себя совсем по-другому. Это милый дом с аккуратно подстриженной лужайкой и большим великолепным кустом форзиции перед входом, но больше нечем отличить его от других домов вдоль улицы, выглядящих почти идентично. На самом деле Минхо не интересуется садоводством, но у него есть большой потенциал, чтобы сделать этот дом самым красивым в квартале. Он прикидывает, сколько свободного времени у него теперь будет, чтобы он мог немного с этим поработать. Он откладывает эту идею на потом. Под ковриком его ждет ключ, как и обещал Чан, и он даже прикрепил к нему симпатичный чехол, похожий на недовольного кота, чтобы помочь ему легко отличить его от других ключей. Минхо улыбается про себя, с нежностью качая головой и добавляя ключ к своему кольцу, прежде чем отпереть дверь. Дом Чана не очень уютный, но это хорошее место. Похоже, что он стоит столько, сколько и предполагает арендная плата, просторная планировка и новая, дорогая на вид мебель. Здесь не хватает украшений, есть только рамки для картин тут и там и некоторый бардак, но ничего, что говорило бы о том, что здесь живёт Бан Чан. Минхо думает, что ему придётся это изменить. Он отмечает, что в ванной так же пусто, когда убирает средства для ухода за кожей в шкафчик и вставляет зубную щётку в держатель вместе с щёткой Чана. Корзина для белья, полная одежды Чана за много дней и недель, однако, не является декором, как и полный беспорядок среди моющих средств под раковиной. Его спальня выглядит немного лучше, как самая обжитая часть в доме. Здесь он может разглядеть малейший намёк на то, каким может быть стиль дизайна интерьера Чана, и Минхо на самом деле считает, что это довольно мило. А вот кухня хуже всего. Здесь нет даже самого необходимого, что Минхо мог бы использовать для приготовления вкусного ужина, и он с отвращением на лице гадает, сколько пользы может быть от его микроволновки. Он рад, что принес с собой рисоварку и свой драгоценный набор ножей, потому что столешницы поистине барские, если не считать его уродливую кофеварку и эту жалкую микроволновку в углу. Когда Минхо открывает холодильник, это ощущается как удар в самое сердце. Там нет ничего, кроме фильтра для воды, нескольких контейнеров с остатками еды на вынос, молока и нескольких бутылочек сливок. У него даже хлеба нет. Минхо закрывает глаза и опускает голову. Удивительно, бывал ли Чан когда-нибудь дома с учётом того, как мало от него самого есть в его вещах. Минхо не мог представить, что хотел бы находиться в таком пустом пространстве, лишённом цвета, тепла или еды. Он начинает мысленно отмечать, что ему нужно сделать, чтобы это стало домом, выходя на улицу, чтобы продолжить выгружать свои вещи из машины. Когда Чан возвращается домой, Минхо агрессивно возится с корзиной его одежды из ванной, складывая её в стиральную машину в прачечной в задней части дома. Ему потребовалась добрая минута, чтобы сообразить, как ей пользоваться, и он не хотел спрашивать у Чана, потому что желал, чтобы это стало своего рода сюрпризом, его первым супружеским долгом, пока того не было. Его собственная одежда уже сложена, развешена и аккуратно убрана в ящики, которые Чан освободил для него, и в половину гардероба, которую он определил для одежды Минхо. Он не понимает, что Чан дома, потому что проточная вода слишком громкая, чтобы расслышать, как открывается и закрывается входная дверь; его внимание привлекает то, что Чан зовёт его по имени. — Прачечная, — отвечает Минхо, отделяя последнюю тёмную одежду от светлой и запихивая её в машину. Он встаёт на цыпочки, чтобы заглянуть в верхний шкаф и посмотреть, какой выбор мыла у него есть, а он не такой большой. Чан появляется в дверном проеме, когда Минхо вливает в воду моющее средство. — Привет, что ты… — приветствует его Чан, крутя брелок на пальце. Он так хорошо выглядит сегодня: в рубашке, застёгнутой на все пуговицы, заправленной в отлично сидящие брюки, и его тёмные волосы зачесаны назад. Глаза Минхо скользят от оксфордов Чана к его лицу, следует признать, немного возбужденному, — …делаешь? — Стираю твою отвратительную одежду, — говорит Минхо, закрывая крышку стиральной машины. Он поворачивается к Чану, опираясь на неё спиной и держась руками за край. — Добро пожаловать домой, муж. — Рад оказаться дома, — Чан наклоняет голову, ухмыляясь, будто именно это он и имел в виду. — У меня есть кое-что для тебя. Минхо приподнимает брови. — О? — Закрой глаза. Минхо подчиняется, тихо вздыхая и прислушиваясь к тому, как шаги Чана отдаляются от комнаты. Через несколько мгновений он возвращается, пересекая небольшое пространство, пока не останавливается прямо перед Минхо, запах его одеколона и тепло его тела так соблазнительны. — Открывай. Чан стоит так близко к нему; первое, что видит Минхо, — это его карие глаза прямо перед собой, его длинные ресницы и то, как по краям от глаз расходятся морщинки, когда он улыбается. Затем он смотрит вниз, чтобы увидеть эту улыбку, его мягкие губы и красивые зубы, а когда он смотрит ещё ниже, то видит, что Чан держит в руках. Две маленькие чёрные ювелирные коробочки, по одной в каждой из его ладоней. Минхо снова смотрит в его глаза, пытаясь что-то в них прочесть, и на его лице появляется улыбка. — Я же сказал, что куплю нам кольца, — Чан мягко смеётся. Он открывает одну из коробочек, чтобы показать Минхо простое серебряное кольцо, и в другой такое же. Они не слишком броские, но потрясающе блестят, когда на них падает свет. Минхо приходится прикусить губу, чтобы сдержать улыбку. — Они тебе нравятся? Минхо кивает, беря одну из коробочек, чтобы вынуть кольцо. — Они идеальны. Когда Чан достаёт кольцо Минхо из коробочки, Минхо протягивает руку с растопыренными пальцами. От того, как нежно Чан смотрит на него, когда надевает на палец кольцо, плотно прилегающее к опаловому «помолвочному», которое он всё ещё носит, у них обоих так кружится голова, что они не могут не хихикать в крошечном пространстве между ними. Минхо тоже надевает Чану кольцо, и, когда он смотрит на их руки, вид блестящего серебра вызывает взрыв в его животе. — Ты когда-нибудь мог представить, что женишься в прачечной? — спрашивает Чан, обнимая Минхо за талию, пока младший обнимает его за шею. Их губы встречаются в серии чмоков, которые углубляются, когда Минхо притягивает его за шею, чтобы быть ближе друг к другу. — Никогда. Впрочем, это довольно удобно, — бормочет Минхо, скользя руками вниз по груди Чана, чтобы начать расстёгивать рубашку. — Покрестить наш брак на работающей стиральной машине? Отличное начало. — Да, — приятный смех Чана испаряется в бессмысленный вздох, когда Минхо направляет свои поцелуи вниз по шее старшего и полностью расстёгивает его рубашку. Незадолго до того, как нежные поцелуи превращаются в настойчивое сплетение языков и покусанные губы, в запутанные пальцы в волосах, джинсы Минхо стягиваются с его ног, пока он не выбирается из них полностью. Он остается в своём большом кардигане и футболке, когда Чан идёт за смазкой и презервативом в свою — их — спальню, младший складывает руки на стиральную машину и наклоняется, пока его спина не оказывается под углом почти девяносто градусов, а задница вскидывается кверху, готовый ко всему, что Чан собирается с ним сделать. Чан возвращается с поцелуями вдоль шеи Минхо, поднимает кардиган и раздвигает его лодыжки, чтобы раскрыть его. До этого они уже занимались сексом несколько раз, но что-то в том, как Чан прижимается к нему сейчас, медленно проталкиваясь в него, в том, как их пальцы переплетены поверх грохочущей стиральной машины, в том, как Чан уткнулся носом в шею Минхо, а его мягкие губы касаются его кожи, подразумевая, что они женаты — Минхо не мог объяснить, насколько по-другому это ощущается. Он стонет, когда Чан наращивает беспощадный темп, заставляя машину трястись сильнее, чем она уже, вынуждая глаза Минхо закатиться, а его челюсть отвиснуть, пока всхлип за всхлипом льётся из него сладким мёдом. Чан уже настолько хорошо изучил его тело, что заставляет его дёргаться, краснеть и дрожать, и у них ещё так много времени впереди. Это было правильное решение. — Блять, Чанни, — выдыхает Минхо между отрывистыми стонами, безжалостно сотрясаясь с членом, зажатым между животом и стиральной машиной, вибрация от которой только стимулирует его ещё больше, до слёз, застилающих глаза. Его рука запуталась в кудрях Чана, а другая все еще переплетена с его поверх металла. — Т-так хорошо, так ахуенно хорошо. Мой м-муж так замечательно обо мне заботится, не так ли? Знает, как д-дать мне это. Рука, держащая в тисках талию Минхо под свитером, сжимается при этом, Чан издаёт сдавленный стон, когда его темп на мгновение замедляется. Гремлинский мозг Минхо цепляется за это, и он застенчиво ухмыляется, глядя на Чана через плечо, когда тот приподнимает бедра, чтобы трахнуть его и заставить продолжить. — Тебе это нравится? Ты мой идеальный муж, Чанни? Чан кивает, беспорядочно впиваясь губами в Минхо, когда опять начинает двигаться с новой энергией, воруя дыхание прямо из легких Минхо. — Д-да, — соглашается он, тяжело дыша в горячий, покрасневший рот Минхо. — Твой. — Да, мой, — вздыхает Минхо, опуская голову, когда становится уже слишком. Он дёргает Чана за волосы и громко всхлипывает, когда член Чана снова и снова касается его сладкой точки. Он так близко. — Да, блять, да, Чанни! З-заставь своего мужа кончить. Минхо кончает с резким вскриком, ноги почти отказывают, но Чан обнимает его за талию, чтобы удержать в вертикальном положении. Он падает на машинку, постанывая, пока Чан трахает его мощными толчками до тех пор, пока сам не кончает с низким, долгим стоном. Чан врезается в него ещё несколько раз, доя себя внутри него. Он оседает на спину Минхо, ложась на него, пока они задыхаются, всё ещё переплетаясь друг с другом. Стиральная машина издает пронзительный звук, который встряхивает их обоих, выдергивая из окутывающей их посторгазменной дымки. Минхо начинает смеяться первым, и Чан прекрасно его дополняет. — Быть в браке — это здорово, — бормочет Чан в его щёку, тепло целуя её.***
Быть «замужем» за Минхо легко. Это значит заботиться о нём, как он и обещал, а не просто заботиться о счетах и покупать ему всё, что он хочет, и удивлять его подарками, когда он возвращается домой после долгого рабочего дня вдали от него, и не только физически, прижимая его к любой ближайшей плоской поверхности, в какой бы комнате они ни оказались. Минхо делает его счастливым, и он думает, что тоже делает Минхо вполне счастливым. Это было адаптирование, привыкание к другому человеку, живущему в его доме, когда он так долго был один, но теперь, спустя месяцы, он не может представить себе это место без него. Теперь всё совершенно по-другому: то, что раньше было для него местом, куда он приходил ночью спать, и ничего более, стало домом благодаря прикосновениям Минхо. Обеспеченный кредиткой Чана, он так прекрасно обставил каждую комнату, украсил и сделал удобной. Чану нравится возвращаться домой, находиться дома, и он не уверен, что это только потому, что сейчас здесь хорошо обустроено и уютно. Минхо нравится готовить, и Чан всегда это знал, но быть тем, для кого он готовит, такая же большая честь, как и трахать его в любое время дня и ночи. Все своё новообретенное свободное время он изучает новые рецепты из телевизора и поваренных книг, которые он заказывает в Интернете, и чаще всего Чан приходит домой, чтобы попробовать новое блюдо, приготовленное Минхо, или сытную домашнюю еду. Чан привык есть еду на вынос и пиццу на каждый приём пищи. Минхо же кормит его едой, приготовленной с любовью. — Привет, муж, — говорит Минхо однажды, когда Чан возвращается домой после короткого рабочего дня. Дома пахнет сладким тестом и фруктами, а Минхо так очаровательно выглядит в своём маленьком фартуке. Он натягивает свои клетчатые прихватки, чтобы взять дымящийся пирог, настолько искусно сделанный, что он даже не выглядит настоящим. Минхо гордо улыбается ему. — Я испёк тебе пирог. В выходные Чан просыпается от запаха чеснока и хлеба, пошатываясь идёт на кухню и обнаруживает, что Минхо уныло сидит на барном стуле. Перед ним поднос с очень красным мясом, завернутым в слоеное тесто, и чем-то, похожим на грибы. Минхо тычет в него ножом и хмуро смотрит так, будто оно его прокляло. Должно быть, это говядина Веллингтон, которую Минхо так хотел попробовать приготовить. Чан хмурится, стоя в дверном проеме кухни. — Что случилось? Минхо не смотрит на него, останавливая тычки. — Я всё испортил. — Я уверен, что это не так, детка. Что ты имеешь в виду? — Чан подходит к нему сзади, обнимая. Минхо даже не вздрагивает от ласкового прозвища — в последнее время он называет Чана куда хуже. Его обычное чагия~, которое он напевает, когда хочет побесить, стало прозвищем, которым он называет Чана гораздо чаще, чем его именем, и детка начинает становиться таким же. — Я не знаю. Я сделал всё, как было сказано в рецепте, но оно… оно всё ещё чертовски мычит, — Минхо вздыхает и кладёт нож на гранит, прижимаясь щекой к кулаку. — Мне придётся приготовить тебе что-нибудь ещё. Прости. Чан издает несогласный звук, утыкаясь носом в щеку Минхо. — Прости? Я всё равно это съем. Выглядит хорошо. — Ты заработаешь пищевое отравление, чувак, — Минхо хочет продолжить дуться, но, когда Чан начинает осыпать его лицо и шею щекочущими поцелуями, он пропускает смешок и уже не может остановиться. — Не называй меня чуваком. Мы женаты, — Чан улыбается, наконец чмокая его в губы, когда Минхо поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. — Спасибо за ужин, детка. Хотя они с самого начала согласились, что это что-то вроде открытого брака — то есть, если один из них хочет встречаться с другими людьми, им позволено это делать — встреч с другими людьми было немного, по крайней мере, со стороны Чана. Он думает, что у Минхо также никого не было, учитывая, что он обычно не объявляет, что собирается встретиться с кем-то, когда уходит из дома, и никогда не возвращается домой с неопознанными засосами или чем-то в этом роде. Это видно по тому, каким ласковым стал Минхо, особенно нуждаясь во внимании Чана, когда тот приходит домой или даже просто, когда они просыпаются или ложатся спать, желая, чтобы Чан всюду был с ним. Минхо пишет ему, когда он в отъезде, о том, как он должен прийти домой и поцеловать его, или признаётся, что весь день ждал, пока он подойдет и прикоснётся к нему. Чан действительно не любит прикасаться к кому-либо ещё. И на самом деле он не хочет, чтобы кто-то ещё трогал Минхо. Это видно по тому, что секс больше не ощущается как просто секс. Это не всегда спонтанное, грубое совокупление на кухонном столе, диване или даже полу, и это не то, что они делают, когда кому-то скучно или просто хочется внимания. Иногда это кажется таким интимным, то, как тела плотно прижаты друг к другу, а губы, казалось бы, не могут разъединиться, пока они произносят имена друг друга под одеялом. Они хорошо подходят друг другу. Это видно по тому, как Минхо счастлив видеть его после долгого времени и как Чан каждый день ловит себя на том, что ему не терпится вернуться к нему домой. По я скучал по тебе поцелуям у двери и тёплым, нежным объятиям глубокой ночью, потому что они предпочитают разговаривать в темноте, а не спать. По ваннам с пеной, которые они принимают вместе, по поездкам за продуктами, где они препираются, будто на самом деле женаты много лет, по цветам, завёрнутым в газету, которые Чан приносит домой не потому, что считает, что они будут хорошо смотреться дома, а потому, что он знает, что Минхо улыбнётся, и боже, как же ему нравится заставлять Минхо улыбаться. — Ты мой, — шепчет Чан в бессмысленном поцелуе с оттенком вина, пока медленно и глубоко вбивается в Минхо, сцепив пальцы над его головой. У Минхо на глазах выступают слёзы, он так долго работал над этим, отчаянно нуждаясь в освобождении или, может быть, в чём-то еще. — Скажи это ещё раз, — скулит Минхо, обхватывая ногами талию Чана. — Ты полностью, мать твою, мой. Минхо с трудом делает достаточно глубокий вдох, чтобы суметь произнести: — Я твой. Так что, возможно, это не то, о чём они договаривались и чего ожидали. Но это хорошо. Это кажется правильным. Странно, как человек может чувствовать себя как дома просто находясь рядом с другим человеком.***
Минхо кладёт последние несколько съедобных цветов на свой свежеохлаждённый торт с красной глазурью, над которым он работал последние несколько часов. Поиск формы для выпекания в виде сердца был адом, и ему пришлось обойти довольно много ремесленных магазинов, но это того стоило, учитывая, как красиво выглядит почти готовый продукт. Когда он меняет кончик кондитерского мешка на более маленький, замки поворачиваются на входной двери прежде, чем она открывается, и за ней слышатся шаги Чана. — Чагия? Ты ещё не должен был вернуться, — кричит Минхо, глядя на цифровые часы на микроволновке. Он думал, что у него будет ещё час или два, чтобы навести порядок и, может быть, начать готовить что-нибудь на ужин. — Не входи сюда! — Хорошо, хорошо, — отвечает Чан, и его милый, звонкий смех отзывается эхом. — И ты не выходи сюда. Минхо заинтригованно приподнимает бровь. Он единственный, у кого сейчас есть право быть подозрительным. — У тебя есть две минуты, а потом я приду. Он высовывает кончик языка, сосредоточиваясь на том, чтобы твёрдой рукой вывести пару слов в центре торта. Закончив, он отступает немного назад, чтобы полюбоваться своей работой, развязывает фартук и отбрасывает его, прежде чем поправить одежду и волосы. Он осторожно берёт торт и медленно поворачивается к кухонной двери, идя вперед. — Ладно, я иду. — Я готов, — говорит Чан, его голос звучит из гостиной. Минхо выходит из кухни и сворачивает за угол, и, к его удивлению, там оказывается не только Чан, но и большая связка воздушных шаров и ваза, полная цветущих тюльпанов, в его руках. Минхо останавливается как вкопанный, глядя на открывшуюся перед ним картину широко раскрытыми глазами и с приоткрытыми губами. Чан даже не может сдержать улыбку, смущённо потирая затылок. Они молча смотрят друг на друга, прежде чем Минхо преподносит торт, а Чан дарит цветы, и в то же время они оба говорят: — С годовщиной. Год назад в этот день они фиктивно поженились. Такое ощущение, что прошло всего несколько недель, едва ли даже месяцы, потому что время пролетело так быстро с этой глупой маленькой договоренностью, пока они всё ждали, когда другой скажет: «Эй, зачем мы это делаем?» или, «Эй, я вроде как хочу фиктивно развестись прямо сейчас», но этого так и не произошло. Стоя здесь с этим дурацким тортом в руках и глядя на дурацкие цветы Чана, Минхо ненавидит то, что у него слезятся глаза. Он даже не думал, что Чан вспомнит этот день, не говоря уже о том, чтобы захотеть отпраздновать его, и Минхо был готов смутиться из-за того, что так много об этом думал. Но, когда он поднимает глаза и улыбка на его губах дрожит, Чан выглядит таким робким, будто он тоже думал, что Минхо не вспомнит. Чан встречает его на полпути и заключает в крепкие объятия одной рукой после того, как Минхо ставит торт на кофейный столик. Младший тепло обнимает его за талию, пряча лицо в шею. — Почему ты плачешь? — Я не плачу, — влажно говорит Минхо, натягивая рукав на руку, чтобы вытереть глаза. Он так застенчиво смотрит на Чана. — Я не думал, что ты… — Конечно я помню, Мин, — Чан едва может смотреть на него, его щёки так порозовели, а ямочки проявились в полной мере от того, насколько он широко улыбнулся. — Лучший год в моей жизни. Минхо сияет, как солнечный луч. Он обнимает Чана за обе щеки и втягивает его в глубокий страстный поцелуй, который прерывается только потому, что ни один из них не может перестать улыбаться. Глядя на Чана так страстно, так нежно, близко, Минхо понимает, что это больше не кажется ненастоящим. Честно говоря, он не уверен, было ли это вообще когда-либо так, и то, как Чан смотрит на него, говорит о том, что он думает так же. — Я знаю, что это противоречит условиям нашего фиктивного брака, — начинает Минхо, слегка почёсывая детские кудряшки у основания шеи Чана. Его голос не громче шепота, когда он говорит, — но я думаю, что люблю тебя. Чан прижимается лбом ко лбу Минхо. — Думаю, я тоже тебя люблю.