Теряя контроль

      Горячие ладони блуждают по его телу, завоёвывая и подчиняя. Кажется, словно он тонет в море огня, настолько обжигающе воспринимаются чужие прикосновения. Огонь медленно поглощает его, отравляет сознание и наполняет своим жаром. Перед глазами мелькает обнажённая мускулистая грудь, опуская их ниже, Ваньнин видит явственно выраженные кубики пресса, дорожку темных волос, спускающихся от пупка и прямо до... глаза закрываются сами собой. Он не может заставить себя посмотреть туда, вся его смелость испаряется стоит только наткнуться на внушительное естество молодого мужчины напротив.       - Учитель не нужно стесняться, - раздаётся тихий шёпот, мочки уха касается влажный язык, - мы здесь вдвоём, никто нас не потревожит.       "Само собой, ведь это мой дом, в который ты проник, словно грязный воришка, - хочется ему съязвить, но слова застревают в горле, пересохшем от скручивающего все тело возбуждения.       Ваньнин ненавидит чувствовать себя слабым, терять контроль над ситуацией, сам факт того, что он должен кому-то передать бразды правления доводит его до нервной трясучки. А этот Мо Жань... Он берёт не спрашивая, но действует мягко, словно имеет дело с капризным ребёнком, отказывающимся исполнять повеления старших. Он гладит раскрасневшиеся щеки, очерчивает изящную линию челюсти, скользит по груди прямо к низу живота, туда, где полыхает огненный цветок. Пальцы умело обхватывают не знающую подобной ласки плоть и Ваньнин тихо, протяжно стонет. Ласка становится более смелой, чужая рука начинает двигаться в неспешном темпе, баюкая в своей хватке трепещущее естество.       - Учитель так твёрд.       - Дурак, - шипит сквозь зубы Ваньнин, вонзаясь короткими ногтями в шелковистую кожу плеч Мо Жаня, - что за привычка говорить очевидные вещи.       Мужчина улыбается уголком рта. Видно, что он наслаждается его смущением и осознанием того, что дарит ему эти первые, самые острые на восприятие ощущения. Рука ложится на обнажённое бедро, массирует его, от чего на нём сразу же выступают красноватые отметины. Другая рука продолжает нежит истекающий смазкой член и, благодаря своей неискушённости и отсутствию опыта, Ваньнин кончает слишком быстро, утыкаясь лбом в его плечо. Мо Жань гладит его по спине, выжимает остатки семени и под ошеломлённый взгляд с наслаждением облизывает запачканные пальцы и ладонь.       - Ты... - голос надламливается, звучит жалко и тонко.       - Учитель так сладок на вкус, - говорит этот бесстыдник, мечтательно и сыто улыбаясь, - наверное, это потому что он очень любит десерты.       Казалось бы, покраснеть сильнее уже невозможно, но Ваньнин чувствует, как вслед за ушами и лицом стремительно краснеет его шея. Ему хочется оттолкнуть Мо Жаня, но куда там. Проще сдвинуть с места скалу, чем выбраться из его объятий. Мо Жань осторожно берёт его за подбородок, разворачивает сердитое лицо и целует. Влажные, тонкие губы сминаются, наполняются красками, становятся мягкими и податливыми. Замахнувшаяся было рука, перехватывается и заводится за спину. Только этот человек может подчинить его своей воле, лишь ему одному ведома тайна этого сложного, одинокого создания, в глубине которого под слоем многовекового льда сокрыта страстная натура. Прикосновение чужих губ провоцирует кусаться и Мо Жаль безропотно позволяет ему до боли сжимать зубами свою нижнюю губу. Весь его вид говорит о том, что он готов сделать все, что может доставить Ваньнину удовольствие. Это подкупает, обезоруживает и словно бьёт по спине раскалённой плетью.       - Мо Жань... ты, - выдыхает Ваньнин, отстраняясь.       На языке привкус железа, нижняя губа Мо Жаня кровоточит, видимо он в порыве своей вредности прокусил её. Но ученик смотрит на него с нежностью и теплотой, нет и намёка на обиду или злость. Ваньнину становится стыдно за своё поведение и несдержанность. Меньше всего на свете он хотел бы причинить ему вред, но только почему-то Мо Жань с завидной регулярностью в прошлом "истекал кровью" из-за дурного характера своего учителя. Даже в первую после стольких лет встречу, он не придумал ничего лучше, кроме как огреть его лозой. Ваньнин прикоснулся пальцами к прокушенной губе.       - Я сделал тебе больно, - пробормотал он, опуская глава, - прости меня.       Сверху послышался смешок и пальцев коснулось что-то горячее и влажное. Вскинув голову, Ваньнин увидел, что Мо Жань облизывает подушечки его пальцев и снисходительно улыбается.       - Неужели ты ещё не понял, - сильные руки притягивают его вплотную, чуть приподнимая над полом, - я приму от тебя любой дар, будь то боль или наслаждение.       Тёмные глаза Мо Жаня полыхали от едва сдерживаемого желания, грудь тяжело вздымалась, горячий внушительного размера член упирался аккурат в пупок мужчины, чуть надавливая и толкаясь туда-сюда. Конечно, ведь в отличии от Ваньнина он не получил разрядки и ему стоило огромных усилий, чтобы держать себя в руках и не наброситься на это соблазнительное существо перед ним.       - Ты...       Ваньнину хотелось отругать его, как обычно сказать, что не престало молодому господину пика Сышен говорить подобные вещи, но близость Мо Жаня, повзрослевшего, пышущего силой и чувственностью выбивала из головы все колкости, срывала маску холодности, околдовывала и пробуждала дремавшие первобытные инстинкты. Крепкий, мужской запах, пропитанный солью и солнцем, окутал Ваньнина непроницаемой пеленой и не в силах бороться дальше со своими желаниями, он покорно опустил голову ему на грудь и обнял за плечи, давая понять, что готов позволить ему сделать с собой... все?       Мо Жань поднял его на руки, как пушинку. Мгновение и Ваньнин уже лежит под резным балдахином, его бедра распахнуты, готовые принять Мо Жаня, руки согнуты и лежат по обеим сторонам головы. Он смотрит на возвышающегося над ним мужчину, который сноровисто зачерпывает густую, пахнущую розовыми лепестками мазь. Не сводя с него огненного взгляда, Мо Жань смазывает одной рукой себя, а другой начинает поглаживать напряжённое колечко мышц. Глаза Ваньнина стремительно расширяются до невероятных размеров. Его тело больше не тайна. Она разбита о ласковые поглаживания, сменяющиеся несильными нажатиями, от которых его заветное местечко, наконец, расслабляется и впускает в себя одну фалангу. Ваньнин вздрагивает, прогибается в спине и пропускает Мо Жаня глубже в себя. Предыдущего оргазма, как не бывало, сознание захлёстывает сильнейшая волна возбуждения. Ему немного больно, но больше сладко. Пальцев становится больше, они гладят его изнутри, умело растягивают, то и дело меняя ритм и угол проникновения. Когда Мо Жань вытаскивает их, Ваньнина охватывает мучительное чувство пустоты, согнутые в коленях ноги сводятся сами собой в инстинктивном защитном жесте, но ненадолго. Мо Жань разводит их почти насильно, располагается между белоснежных, будто выточенных из нефрита бёдер и осторожно направляет себя в растянутое, влажное нутро. Он не спрашивает разрешения, действует умело и уверенно, показывая, кто является главным в этот момент. От его подавляющей силы и мощи у Ваньнина поджимаются пальцы на ногах, глаза закатываются от блаженного удовольствия, пронзающего раз за разом тело и разум.       Мо Жань большой, обжигающий, словно расплавленное железо, он заполняет его полностью, мягко таранит шелковистые стеночки, трепещущие от неумолимости его напора. Кожа натягивается до предела, кажется, секунда и она лопнет, но этого не происходит, лишь усиливается давящее ощущение максимальной наполненности. Это слишком. Это больше, чем Ваньнин может вынести. Эмоции зашкаливают, глаза краснеют, грозя разразиться слезами от их переизбытка. Мо Жань наваливается на него, заставляя развести колени максимально широко, чтобы он мог поместиться, и заходится в мощных, затяжных толчках. Он прижимает руки Ваньнина к кровати, захватывает губы в сумасшедший, глубокий поцелуй. Их языки сталкиваются в неистовом танце, похожем на сражение. Но Ваньнин знает, что заранее проиграл, ибо слишком хорошо ему сейчас быть насаженным на чужую плоть и задыхаться от тяжести могучего тела. Ничего уже не будет как прежде. Единожды переступив границу, Ваньнин обрёк себя на проигрыш любви, томящейся внутри так долго за шестьюдесятью девятью печатями. Он уже не сможет смотреть на Мо Жаня просто, как на человека к которому его тянет и от вида которого сердце начинает трепыхаться подобно птичке. Отныне, видя его губы, он будет вспоминать их вкус, бросая взгляд на руки, его будет захватывать тоска то их жаждущим прикосновениям, если же его глаза скользнут по его паху... Страшно представить, как они будут существовать дальше и кем станут друг другу на утро.       - Ты слишком громко думаешь, - чужой язык игриво прошёлся по пылающей щеке, - отпусти себя...       И, словно в отместку за ненужные размышления и отвлечение от их занятия, Мо Жаль ущипнул его за сосок. Ваньнин сердито сверкнул очами, пытаясь нацепить привычную маску строгости и сдержанности.       - Не смей так делать.       - Как? - рассмеялся Мо Жань и снова ущипнул его на этот раз за другой, - Вот так?       - Мо Жань!       - Да, Ваньнин...       Эти слова, сказанные с придыханием, невероятно соблазнительным голосом, вызвали по телу мужчины табун похотливых мурашек.       - А если я сделаю так, что ты скажешь тогда?       Гибкий, мокрый язык облизал розовую горошину и принялся играть с ней. Ваньнин задохнулся в исступлении от совершенно новых ощущений, которых и без того сегодня было достаточно для его целомудренной натуры. Язык между тем танцевал вокруг комочка плоти, посасывая и покусывая, не давая её обладателю ни секунды передышки. Срывающимся голосом Ваньнин застонал так громко, что сам не поверил, что его горло может издавать такие непристойные звуки. По-видимому от этого Мо Жань окончательно слетел с катушек. Резким движением он вышел из Ваньнина, но лишь для того, чтобы лечь на бок, подтянуть его к себе и, задрав его ногу, вновь вонзиться в измученное отверстие. Если ранее Ваньнину казалось, что он переступил порог непристойности, то эта поза дала ему понять, что он даже и не приблизился к границе того, что является для большинства людей нормой. Инстинктивно он пытался закрыться, ибо никогда ещё в жизни он не чувствовал себя столь обнажённым во всех смыслах этого слова, но Мо Жань крепко держал его под коленом, не позволяя свести ноги. Вновь завладев его губами, он продолжал вбиваться глубоко и неистово, чувствуя, как Ваньнин начинает двигаться ему навстречу. В этой позе Мо Жань попадал прямо по заветной точке, стимулируя и раздражая её, от чего у Ваньнина буквально сыпались искры из глаз. Как он мог испытывать что-то подобное? Как его тело могло столько лет скрывать такой секрет? Но, как же прекрасно, что он сохранил невинность до этого самого момента и мог подарить её Мо Жаню, который в свою очередь дарил ему сильнейшее удовольствие какое-то только можно было представить.       - Мо Жань... я сейчас...       - Сделай это, Ваньнин, а потом я тебя наполню...       Не в силах более сдерживаться, он с громким, страдальческим стоном кончил и... распахнул глаза.       Ваньнину понадобилось несколько минут, чтобы понять, что происходящее было не более чем очередным весенним сном, которые мучили его едва ли не каждую ночь после воссоединения со своим непутёвым учеником. Точнее в прошлом непутёвым. Грудь тяжело вздымалась, сердце билось так быстро, что казалось пробьёт грудную клетку и выпрыгнет в окно. Между ног снова ощущалась противная липкость. Ваньнин со злостью ударил кулаком по кровати. Такие сны насмешка подсознания. Сколько можно? С каждым разом все сложнее игнорировать реакцию тела на увивающегося вокруг него с покорным видом ученика, который искренне не понимал чем в очередной раз вызвал неудовольствие драгоценного учителя. А, что Ваньнин мог ему сказать? Что ночи напролёт его одолевают греховные фантазии, которые хочется воплотить в реальности, но не хватает на это духу? Что его запах сводит с ума, а улыбка доводит до полуобморочного состояния? Что желание, чтобы Мо Жань прикоснулся к нему, иногда настолько сильное, что Ваньнину хочется отвесить самому себе пощёчину?       - Проклятый Мо Жань.       "Проклятый, но такой соблазнительный..."       Ваньнин несколько раз яростно мотнул головой, пытаясь сбросить остатки сонного оргазма. Нужно перестелить белье и сменить одежду.       - Выпорю при встрече, - сварливо пробормотал он, доставая чистую простынь, - и заставлю три тысячи раз переписать правила ордена...