Sit tibi terra levis

      Вряд ли вы рады меня видеть.       Я так много собиралась сказать, но пока доковыляла сюда — растеряла все слова. Оно и неудивительно: добраться было сложно. Снег так сыпет, что его не успевают убирать.       Почему мне так тошно от ваших имен на камне? Кажется, я так часто навещаю это место, что помню, в каком порядке вы тут записаны. Все шестнадцать, а я была знакома только с четырьмя.       Простите меня, ребята, что продолжаю приходить. Я обещала перестать, но пока не получается. Вы, мертвецы — те ещё банные листы, оказывается.       Снится, что вы за мной приходите. Эрд говорит, я повела себя как трусливая скотина.       У него свисают мышцы вместо левой ноги.       Я и не отрицаю, что скотина. Но не трусливая: если б так — ноги моей бы тут не было. Женщина присела на корточки перед большим гранитным камнем и сложила руки в замок, облокотившись на колени.       По мне, может, не скажешь, но мне жаль. Мне уже осточертело повторять это, но когда говорю — становится легче.       Я молилась вчера перед сном. Боялась, чтоб вы опять не пришли. Иронично: в бога я не верю, а молюсь искреннее, чем многие верующие. Было бы хорошо поверить. Может, получилось бы убедить себя, что всё дерьмо вокруг — воля Всевышнего.       Но если бог есть — хорошо бы ему попросить у вас прощения.       Мне стыдно, но я здесь не ради вас. Прихожу, когда совесть замучает в конец, чтобы не повеситься где-нибудь на опушке леса. Способ справляться, по-правде, скверный, потому что когда ухожу — повеситься хочется еще больше. Женщина поднялась над могилой и вздрагивающей рукой осторожно смахнула снег, налипший на большом каменном надгробии.

Эрд Джин Оруо Бозард Петра Рал Гюнтер Шульц Гордон Чисхолм Байер Леманн Иван Орлов Лиза Нильсен Пьер Аппель Говард Филлипс Мэй Новицки Рен Ольсен Юрген Уркхарт Локер Вуд Анна Зотова Микель Купер

      У меня тремор в руках.       Даже ложку временами не удержать. Сначала врачи говорили, это какое-то там расстройство, но разве оно может длиться двадцать лет?       Двадцать два года, если точнее, с небольшим. Я же не совсем двинутая, чтобы дни считать.       Сегодня мне исполняется сорок один. Собираюсь обойти всех «своих», а потом пить чай с тортом. Сладостей у нас теперь жопой жуй. По мне, так это самое приятное в отсутствии войны. Но я без неё, суки такой, не могу. Иногда снится, как я летаю на УПМ, меня бы хлебом не корми — дай убить титана. Но их больше нет, уже сколько? Восемнадцать лет как?       Погибло так много людей, и еще столько же погибло бы, не кончись все это, но я скучаю по нашим временам.       Мы с вами… нет, дети из сто четвертого закончили войну. Дети, представляете! Войну!       Мы свою проиграли. Я — потому, что мозгов не хватило. Вы — потому, что… потому, что мне мозгов не хватило. Всё ещё сидя на корточках, она покачнулась, после чего стремительно встала на ноги.       Когда вы мне не снитесь — снится капрал.       Думали, я бросила вас и спасла его? Чёрт, если бы так — разве я приходила бы сюда одна?       Наверно, ваша смерть была напрасной. Раньше я не рассказывала, но он не выбрался. Я не успела к нему, он был очень тяжело ранен. Думала, смогу донести до стен, но у него руки… Женщина широко распахнула глаза в безумном взгляде и подняла свои тощие руки с дрожащими пальцами, молитвенно протягивая их к надгробию.       У него руки были будто из… желе.       Опять, чёрт, сладости.       Когда я попыталась поднять его — конечности обвисли, как два кожаных мешка. Тогда я поняла, что у него раздроблены кости. Вокруг было такое месиво, я даже не поняла, сколько раз титаны хватали его своими руками. До сих пор спрашиваю себя: куда делась тогда его нечеловеческая выносливость? Я, дура, все равно надеялась его унести, но только сделала больно. Он не мог говорить, хрипел, а глаза были такие… никогда похожих не видела. Может потому, что не подходила так близко к умирающим, но, я вам говорю, он кричал бы, если б мог.       Не люблю всю эту драматичную мутотень, но как-то трудно произносить его имя. Не хочу, чтобы люди на меня пялились, я ведь прямо тут разревусь.       Хотя, спрашивается, какая разница? Я — грустная контуженая женщина. Есть справка от врача. Она сунула руку в карман пальто и удостоверилась, что в нём имеется сложенный пополам маленький листочек. По правде, он был так размят её потными пальцами, что походил больше на что-то тканевое, чем бумажное.       Уже целое поколение подрастает тех, кто не видел войны: восемнадцать лет прошло, как-никак. Печальным взглядом женщина уставилась в подножие гранитного памятника на братской могиле. Затем её темные брови свелись к переносице. Она снова опустилась на корточки.       Петра, ведь ты его любила? Надо было идти со мной. Чуть поджав губы, она несколько раз кивнула, подтверждая сказанное, после чего уставилась на камень — в то место, где гладкость его поверхности прерывалась серой гравировкой. «Петра Рал» Бледные губы расползлись в улыбке.       Надеюсь, вы хоть там вместе. А ведь это я обещала найти его после смерти. Кто знает, может ещё сдержу обещание. Петра, я хотела бы, чтоб вы с ним вместо меня остались живы.       Его могила неподалеку, но я туда не хожу. Боюсь. Я ослушалась его приказа и оставила вас. Как же хочется, чтобы во снах он ругал меня за это, а не смотрел так. От его взгляда холодеет в груди, и смола в горле застывает (а может, я просто простыла). Хочется по-рыбьи похлопать губами, издохнуть и больше никогда не видеть этот взгляд.       Вы, наверно, сердитесь, что его не похоронили с вами.       Я настаивала, но капитанов не хоронят в братских могилах.       Не понимаю, какая им разница, где писать имя: закапывать все равно было нечего. Мне не хватило сил принести его тело. Ощущение, что после этого я всю жизнь только и делаю, что таскаю на плечах трупы мертвых товарищей. У меня болит спина, и спать можно только на твердом матрасе. Женщина замолчала и стала обходить могилу, бережно отряхивая снег с оградки.       Вы сгнили давным-давно в поле за стенами. Ну, сколько разлагается тело? Ваши кости уже оплёл мох.       Я хотела навестить то место, но не хватило духу даже на могилу капитана сходить, а её ведь… Она кивнула куда-то влево, указывая на красивое серое надгробие, и ненадолго задержала взгляд на памятнике с его именем.       …а её ведь отсюда видно.       Ему не приносят цветов.       При жизни люди так его любили, а когда от сильнейшего воина осталась только строчка на камне — даже цветка на могилу некому положить.       Такие, как он, всё делают так: если бьют — насмерть, если что-то умеют — умеют лучше всех, если уходят — то ничего за собой не оставляют. Вот он и ушел. Никого не осталось, все ушли за ним. И я бы рада. Женщина замолчала и поскребла в затылке. На её макушке уже лежала добрая горсть снега.       Молчите, тьху… Она в который раз тихо чертыхнулась, отводя взгляд от собеседников, но тут же возвращая.       Вас ведь даже нет, чёрт пойми, для кого я тут распинаюсь. Офицер махнула рукой, встала и вскинула голову, вглядываясь в проткнутое снежинками небо.       Всё-таки, в этот раз я пришла не просто молоть языком. Собираюсь к капралу. Земля нам всем пухом, ребята.