Солнечный свет

      Все ещё ждёшь цветов, Мэл?       Смотри внимательнее.       Мэл думает, что может с ним играть – это скорее смешит, чем раздражает, и Аид позволяет ей вести, пусть и недолго, впиваясь пальцами в мягкую плоть, пропитанную жизнью и его собственной кровью – давай, Мэл, не твой черёд.       Она скалит зубы, выпускает когти и стоит у самого края – вот-вот сорвётся вниз, и тогда игра закончится очень быстро – её обманывает напускной образ, путает карты и пускает пыль в глаза – потанцуем, Мэл.       И она верит, словно и не выросла на Острове, где каждый сам за себя – Аид морщится, когда понимает, что её слишком быстро изменила жизнь снаружи.       Доброте здесь не место.       Мэл щурится и бросает на него взгляд из-под ресниц – хитрый, задумчивый, пропитанный гордыней – словно его собственный отражается в её слишком светлых для такого взгляда глазах.       О да, она на него похожа – и, пожалуй, только из-за этого Аид продолжает добродушно скалится, оставляя теплые прикосновения на её коже, послушно позволяя просьбам вести за собой – он действительно слишком долго не вмешивался, за это можно и заплатить своим временем, его все равно уже не куда выбрасывать.       Когда уголёк опускается в её пальцы, а последний насмешливый взгляд останавливается на девичьем лице – Аид удовлетворённо понимает, что клетка захлопнулась.       Он оставляет ей загадку.       Себя в тихом присутствии за спиной в самых уединённых моментах, в холодном отблеске преисподней сквозь её тонкие пальцы – и в той власти, что откликом звучит в ней самой.       Аид с наслаждением впитывает непонимание на лице Мэл – он отдаёт ей то, из-за чего и рушится этот карточный домик её напускной бравады – и это точно того стоит, стоит объяснений правил его игры – она думает, что все закончилось?       Даже если барьер закроется навечно – он останется с ней.       Так и случается.       Направление принято, решение тоже, друзья отворачиваются, её собственная душа вместе с ними – но это же общее благо, всё во имя безопасности.       Всё до чёртиков мудрое и правильное – если смотреть с этой стороны монеты.       Зло – больное, одичавшее, преданное, надломленное, забытое, спрятанное в шкаф – оно уничтожает всё на своём пути: брошенные дети, униженные взрослые, общество, в котором пожирают друг друга – это всё несёт угрозу.       Только вот Мэл всегда была на другой стороне.       Она послушно натягивает маску и прячет книгу на дно рюкзака – всё возвращается к началу, и речи о принятии здесь никогда не было – только изменить, сломать, подстроить под себя, вырвать суть и пришить заново, внутренностями наружу.       Зло – не там, не за барьером.       Но рассказать об этом теперь некому.       Мэл ложится в отдельной спальне и сжимает в кулаке успокаивающее тепло уголька – в её голове мелькают образы и сердце колотится в горле.       Она думает, когда же всё свернуло не туда?       Когда ей захотелось вернуться домой?       – Спасибо за солнечный свет.       Несбыточных желаний слишком много здесь, в месте без времени и пространства – они все зовут, но слишком часто молчат, и новый мир не меняется, лицемерно сгущая тени под высокими крышами, искажая пространство тихим шёпотом.       – Мэ-э-эл.       Она делает вид, будто не помнит этого голоса.       Ушедшая камнем на дно, утонувшая в природе своего создателя, чья кровь льется в её венах – но лишь наполовину! – и мечтающая об огне согревающем, а не поглощающем.       Аид хоть и утратил власть – но тёмная сила опутывает его плотным кольцом, в обожжённых каналах которого скользит пламя Флегетона и глубокий мрак бездны Тартара – и это пугает.       Но и влечёт.       С Беном такого не было.       Мэл задыхается, когда думает об этом – её ломает болезненным любопытством и пугающей жаждой на мятых простынях, и она долго смотрит на ледяное сияние огонька – ей завтра снова на какой-то очередной приём, и пора бы уже начать выспаться и учиться вести светские беседы.       Барьер закрыт, и в отчаянии Мэл понимает, что путей отступления у неё не остаётся.       И тут же бьёт в грудь новой мыслью – а куда она собирается бежать?       Она будет бездумно исследовать кривые переулки тёмного города, как болотным огнём ведомая мыслью о добре, и настоящем, не истекающем темнотой свете, – о мире, где не нужно будет перестраиваться.       Натыкаясь на насмешливый прищур, лишь слегка недовольный и проникающий в затворки тщательно спрятанного от него самого сознания – он позволит ей медленно забыть о том, что было за пределами.       Её отец самый опаленный чернотой, самый тёмный и жадный к тому, что можно погасить, подтолкнув к краю бездны, — кто больше него знает о падении?       Его знания тянутся из самого начала – и Мэл страшно, когда она наконец-то понимает суть того, кто перед ней – он видел мир, когда он только строился на уже сотворенных грехах человечества.       Закрытый вход-выход не спасает от этих мыслей и Мэл сгорает от стыда – ей всё так же хочется вернуться.       К нему.       – Боже-боже-боже.       Ей хочется обронить тёплый камень где-то над глубокой пропастью – но Мэл кажется, что тогда она упадёт следом – но все это – неправильное, болезненное, пугающее – точно из-за него.       За каждым поворотом она готовится встретить тёмный взгляд своего отца, и ей приходится насильно себе напомнить, что барьер преодолеть невозможно.       И от этого так горько и страшно.       Она хочет, чтобы её забрали.       От солнечного света.       Прочь отсюда.       Домой.       Холодный свет уголька становится связующей нитью между новыми днями, что тяжёлыми бусинами накапливаются на её горле, стягивая.       Забивая последний гвоздь в уже закрытую крышку.       Так что, Мэл, всё ещё ждёшь цветов?