Не сочти мои сообщения за навязчивый бред. Я соскучился, Так замерз — уже не спасает плед.
Время четыре утра, я даже не ложился. Спать не хочется, хочется только схватить телефон и набрать по памяти заученные десять цифр твоего номера. В моей голове столько мыслей, что душу на части рвёт. Они копошатся внутри, словно червячки, перетекают из одной в другую и заставляют лишь нервно сжимать сигарету холодными пальцами. Я чертовски сильно замёрз, и плед, небрежно кинутый на плечи, — тот, что ты на новый год мне подарила, помнишь? — совсем уже не спасает. Ты так давно не пишешь мне, я знаю, что сам виноват и что сам всё разрушил. И каждый раз видя тебя в институте, видя то, как ты улыбаешься, — и вовсе не мне, — хочется волком выть. Я готов на коленях, черт возьми, у тебя вымаливать прощение. Ты точно не достойна того отношения, что получала в ответ от меня. После брошенных мной в порыве эмоций слов ты больше не говорила со мной. И не писала мне больше тоже. Может боишься, может испытываешь отвращение или даже злость — ты имеешь на это право.Можешь не слать ничего в ответ. Я держусь, но везде словно призрак твой силуэт.
Ты не читаешь мои сообщения, я даже не знаю, зачем пишу постоянно. И не знаю, зачем каждый раз набираю цифры твоего номера, а потом стираю их дрожащими пальцами. Не могу пересилить себя и позвонить. Гордость? Нет, черт возьми, страх. Выдыхаю облако дыма в открытое окно, и усмехаюсь. Ты тоже куришь. Я помню, как ты сидела на моей кухне в моей футболке, — ты такая худая, что она висела на тебе, доходя до острых коленок, — по-детски сжимала сигарету тонкими пальцами и также смотрела в открытое окно на ночной Питер. Я готовил тебе горячий кофе, — чай ты пьёшь исключительно мятный, а у меня мяты, как на зло, не было, — рассказывал истории с учёбы и слушал, как ты иногда смеялась. Тихо, чуть хрипло, но, клянусь, твой смех звучал священее молитв. Мы давно не живём вместе, уже второй месяц заканчивается, а в шкафчике у меня всё ещё стоит баночка сушеной мяты. Той самой, что мы купили в чайном магазине, когда ездили вместе в Москву. Ты помнишь? Глупо. Конечно, помнишь.Я недавно бросил пить вино, осмелел думать, что отлегло, Но настал черед сигарет.
Я курить начал в два раза больше, знаешь? Бывает, конечно, и на кальяны переключаюсь. Но кальяны — это совсем не то. Нет жжения и горечи на языке, и желания выблевать желудок больше тоже нет. Я помню, как мы планировали с тобой дорожное путешествие до Ялты будущим летом. Хотели побывать в Париже и Ницце, и в Лондон заскочить мельком. Ты всегда жуешь мятные жвачки или рассасываешь леденцы. Исключительно мятные. А ещё ты любишь читать в метро и машине. Достаёшь томик Ахматовой из маленького потрепанного рюкзака, открываешь и бегаешь увлеченным взглядом по строкам стихотворений. Зачем только я никогда не понимал — ты же их наизусть знаешь. Но больше всего ты любишь Новый год и предновогоднюю суету. Я помню, как прошлым декабрем мы выбирали гирлянды и прочую мишуру. Ты пекла пирог с замороженными яблоками и смородиной, одетая в пижаму со снеговиками, и слушала из колонок старые новогодние песни. Я стоял на входе в кухню, оперевшись плечом о стену, и с улыбкой наблюдал, как ты пританцовываешь, выкладывая дольки на тесте. В воздухе витал запах сладостей и я на миг очутился в детстве, когда мама точно также готовила перед Новым годом. — Серёжа, подожди немного, — ты засмеялась, когда я стащил кусочек яблока прямо из теста, и терпеливо положила на его место ещё один. Я бы любые деньги отдал, чтобы пережить это снова. Но хочешь ли ты этого? Я не знаю. Я вообще ничего не знаю с тобой, Ева. Я всегда терял голову, когда ты была рядом, и знаешь, я бы испытал это снова. но увы. Из нас не получится вечного. Из нас ничего не получится. Телефон на подоконнике зазвонил. Я бросил на него задумчивый взгляд, — кто будет звонить в четыре утра? — и схватил его дрожащими от напряжения руками. Быстро ответил, чувствуя, как сильно сердце забилось, мне показалось, что оно сейчас парочку рёбер мне расхреначит — звонила ты. — Приедешь? Я замер, забыв как дышать. Слова комом стали в горле. Крепче сжал телефон и потушил окурок, швырнув его в пепельницу. Вскочил с подоконника, да так резко, что плед упал назад, схватил ключи со стола и на выдохе нервно бросил: — Жди.