Цена борьбы

      Кем меня делает это место.       На что я становлюсь похож.       С каждым днём смерть, столь ужасная для миролюбивого носителя аристократической крови, коим я недавно был, становится так же привычка, как плеск вина в бокале. С каждым рассветом, когда стонущие поминальным скрипом плакальщицы колёса медленно ввозят в городок новые тела тех, кого порочный блеск осквернённого золота толкнул на эти самоубийственные скитания, всё сильнее притупляется моя истончившаяся человечность. Обещания баснословных богатств, угрозы расправы в крадущихся тенях ночи, бредни о судьбоносных подвигах — всё что угодно, чтобы эти отверженные миром души продолжали раз за разом ввергать себя в пучину неописуемой опасности.       Мне уже давно не страшно давить и помыкать теми, кто прибыл, какими бы суровыми они себя не строили. Мой вид сам говорит за себя, служа подспорьем.Щёки ввалились, ведь от тех жутких и нестерпимых визгов, что по ночам доносятся из заповедника, днём не хотелось и крошки в рот класть. Мне поистине жутко смотреть в глаза тех, кто вернулся. В их отрешённые, бесконечно уставшие глаза. Полные отчаяния. Безумия. Агонии. С ужасом познавшие, сколько отвратительных форм мерзости и ужаса было им ещё неведомо до того рокового дня, когда они сели в дилижанс. Один за другим они теряли разум, однако приносили трофеи. Не только бесчисленные богатства моего некогда славного предка, но тех самых тварей, с которыми сталкивались эти отчаянные души в обмен на обещания златых гор. В ярчайших деталях я помню тот сковывающий душу пронзительный ужас, когда впервые глаза мои узрели богомерзкое порождение этих мест. Свиная голова, посаженная на изувеченное человеческое тело. Скованное нелепыми уродливыми нагромождениями металла и кожи, словно гадкая насмешка над всеми оружейниками мира. Но более всего как жестокое и премерзкое насмехательство над самим творением, что никогда не породило бы подобного монстра. В тот день мой разум впервые пошатнулся, начав свойнеотвратимый путь во тьму.       –Мортис, добавь мне.       Понурый владелец таверны никогда не спрашивал и не возражал. Лишь подливал, когда просят и всегда строго требовал плату за всё выпитое. В отравленной почве этих мест расти и множиться могли лишь порочные твари, наводняя округу, весь алкоголь привозился из далёких мест, откуда прибыл я. Откуда прибывали новые тела, чтобы позже лечь в общую кучу. Полубезумный ямщик давно перестал беспокоиться вопросом безопасности в своих поездках, но, словно чувствуя в нём родную отраву разъедающего сумасшествия, крадущееся по земле зло всегда даровало ему безопасный проезд. Мне часто говорили о безумцах, мирно бродящих среди самых злобных и мерзких из чудовищ. Видимо, цена жизни в этих местах — разум. Хотя в то же время, если верить моим наблюдениям, сумасшедшие гибнут быстрее всего.       –Мортис!       — А? Гм.       Приземистая туша трактирщика зашевелилась на краю моего взора, обращённого в пустой стакан. Я не поднимал на него взгляд, даже противился инстинкту. Лучше не смотреть. С первого дня, когда я приехал сюда, порочные силы этих мест словно пытались вступить со мной в контакт. Во снах ко мне стал приходить предок, которого я никогда не знал. Быть может, я видел его в детстве на одном из многочисленных светских приёмов, но время безжалостно стёрло все воспоминания. Но когда я наконец отважился послать первую группу наёмников в мрачные руины имения, в ту ночь, когда измученные кошмарами таинственных коридоров люди вернулись и поведали о том, что обнаружили… я стал видеть их.       Всего лишь мельком. В мерцающем всполохе масляной лампы или в мельтешении моргающих век я начал замечать леденящие душу вещи. Отрешённые лица, и без того изувеченные непрекращающимся мучением усталости, были покрыты язвенными кусками плоти, крепко слившимися с их одеждой и телами. В первый раз увидев это, мой и без того утомлённый каждодневным стрессом разум надломился, и я сорвался на душераздирающий вопль. Теперь я только вздрагиваю от мороза по коже и пронзающего душу отвращения, всё сильнее ощущая на себе зловещий неусыпный взгляд. Записи предка удавалось извлекать по крупице, буквально по клочку бумаги. Из них я вычитал лишь то, что моё зрительное помешательство — дар правды, позволяющий увидеть неумолимую истину. Но какую? Почему она неумолима? Она точно связана с таящимся в имении и его окрестностях злом, но как именно она связана?       Я не спал уже несколько ночей подряд. От усталости разум мой отключался на жалких пару часов, чтобы я мог пробудиться ещё более измученным. А во снах мне являлся он и декламировал своим властным голосом жуткие рассказы об истории этих мест и своих бесчеловечных деяниях. Наяву эти истории выводят мучительную какофонию смычком страха и смятения на струнах моей души. Я не знаю, каким из них верить. Всё вокруг будто служит неоспоримым доказательством правоты мёртвого безумца. Но я знаю, просто чувствую, что, если я дерзну принять целиком все его жуткие «правды», я навсегда расстанусь с рассудком.       Непонятное жёлто-бурое пойло заструилось из бутыли в мутный стакан. Когда-то я пил изысканные вина, собирая букет вкуса по тончайшим ноткам, сейчас я даже не стараюсь распробовать. Клубящийся жар в желудке был верным признаком хмельного забытья. Только доведя себя до пьяного беспамятства, я мог спать спокойно до тех пор, пока сокрушительная боль похмелья не обрушится на мою голову вновь. Каждые три дня я пил, ещё держась за призрачную надежду замедлить усугубление своей зависимости. Один долгий глоток, и стакан опустел до дна. Третий за сегодня. Увы, я ещё помню события сегодняшнего дня. С каждым новым разом память об ужасах этих мест миазматическими корнями впивается в почву моего ума, требуется всё больше и больше выпивки, чтобы на время придушить новые ростки кошмара, всё сильнее сковывающие мой рассудок.       –Мортис! Ещё!       Я был не один в таверне. Но только я из всей небольшой оравы посетителей предпочитал тянуть алкоголь стаканами, а не брать здоровенную кружищу или бутыль. Осколки аристократической гордости уступили мне стакан вместо изящного тонкостекольного бокала, но всё ещё насильно воротили мне нос от затеи пить из горла. Трактирщик обновил. А следом за ним и я.       –Тра-а-а-а-а!.. На… лей!..       Хриплый пьяный вой принадлежал растрёпанному псарю. Именно он, неделю назад вернувшись из длительного похода по заросшим чащобам, вернулся с безумием в глазах и лихорадочным бормотанием. Ни на минуту он не умолкал, на всю площадь выкрикивая бредни о вездесущих живых грибах, споры которых проникнут в нас через нос и прорастут, сделав бездумными монстрами. Тогда я велел насильно затолкать его в трактир и накачать до тех пор, пока он не сможет говорить вовсе. С тех пор бутыль словно вросла ему в руку, а нездоровое бульканье поглощающей пойло жадной глотки слышалось чуть ли не чаще его собственной речи. С него хватит, ему завтра идти с остальными.       — Тебе хватит, — неизвестно, откуда взялись силы, но мой тон был ничуть не мягче дубинки на поясе псаря.       — Да кт ты-ик!.. такой?! — я завидовал крепости его хмельного беспамятства, ведь он даже не узнал того, кто ему платит. — Я скзалщё!       Я обернулся к нему. Инстинктивно. Забыв собственное правило. Не человек смотрел на меня, но омерзительная каша из плоти и кожи, беспорядочно покрытая струпьями и язвами. Не людские глаза, но хаотичная россыпь чёрных мёртвых глазков вперилась на меня.       — А-а-а!!! — вскрик сам вырвался из лёгких, и повинуясь защитному инстинкту, рука запустила стакан в чудовище.       — Ай! М… мразь!       Я отчаянно затёр глаза, вскочив со стула, пошатываясь. Прогнать это наваждение, заставить его сгинуть, пропасть. Не дать последним нитям здравого рассудка надорваться, не пасть в пучину безумия. Проморгавшись, я взглянул на пьянчугу с сомнительным облегчением. Наваждение пропало. А ситуацию надо было использовать. Псарь схватился за висок, сквозь стиснутые зубы бормоча ругательства. Как быстро я успел стать таким?       Мои руки сами взяли его за грудки, заставляя взглянуть мне в лицо. Покрытая шрамами сухая кожа, ввалившиеся глубоко посаженные глаза. Копна светлых волос на голове напоминала мочалку. В некотором смысле я смотрелся в зеркало. Такое же искажённое уродливое отражение себя самого, некогда прославленного наследника древнего и богатого рода. Теперь обветшавшая оболочка на пороге сумасшествия.       — Молчать! — меня вдруг охватила клокочущая злоба. — Ты пьёшь мой алкоголь! В моей таверне! И ты будешь делать. То. Что я. Тебе. Говорю, –и тут же всплеск угас, забирая силу из рук и оставляя внутри лишь новую порцию тягостного утомления. — А когда вернёшься, сможешь выпить сколько захочешь.       Не передать словами злобу в его взгляде в тот миг. Он замер, пытаясь собрать мысль из плавающих в пойле кусков слов, но в итоге лишь раскатисто рыгнул мне в лицо. Рвотный позыв подступил к глотке, и я отпрянул, поспешно отмахиваясь.       –Тупоголовый осёл, –выругался я вполголоса. — Ты пойдёшь или я тебя заставлю.       — Да!       Этот вскрик, хоть и был иронично кстати, вообще не касался нашей беседы. Но был крик бандита. Дисмас, кажется. Он прибыл сюда одним из первых, и похоже высказывание про благоволение удачи к смелым, было про него. И особенно в азартных играх. Вот и сейчас он сгрёб к краю стола очередную горсть золотых монет, скалясь довольной помятой миной. Подумать только, на звон золота сюда приезжают не только вооружённые смельчаки, но и заядлые игроки, прознавшие, что ставки здесь высоки как нигде. По крайней мере, все они могут уехать.       А я не могу. Скованный чувством долга за утраченные богатства рода, за судьбу страны и, как мне теперь всё чаще кажется, всего мира. Я часто думаю о том, что сел бы в дилижанс и покончил со всем, позволив проклятому имению сгнить и зарасти клубящимися зловещими тенями. Но я уже не представляю свою жизнь без этого богом отринутого места. Чем я буду заниматься, вернувшись к праздности аристократического существования? Призраки этих мест не оставят меня до конца моих дней после всего, что я видел. Это имение — моё наследие, и я связан с ним незримыми, но неразрывными узами. Я часть его.       Резко стало душно, и нетвёрдой, но пока ещё осознанной походкой я вышел прочь из трактира. Тусклое солнце освещало контуры ветхих стен зданий, сокрытых в потёмках. Уродливые кривые лапы голых деревьев меж построек поднимались к небу густым переплетением, невольно наводя на мысли о громадном чудовище, дремлющем под одеялом из земляного слоя. Словно это его мех, будто бы увиденные и пережитые ужасы — это ещё не апогей всего того кошмарного, что таят в себе осквернённые непомерными амбициями стены. Я обратил взгляд налево поверх неприветливых мерцающих огней в окнах монастыря и лечебницы. Неизменно, как бельмо, на вершине крутой отвесной скалы высились останки каменного скелета некогда величественного и прекрасного строения. Мне было больно от вида этих развалин, но я продолжал лихорадочно вглядываться. С каждым прошедшим мгновением моё сознание всё сильнее впивалось в эти оголённые остовы и нагромождения разрухи в болезненной страсти высмотреть нечто исключительное. Что я надеялся там увидеть? Очередную находку запретных изысканий предка или же плод его непостижимо порочных исследований? А самое главное, зачем я хотел это увидеть? Я всё меньше отдавал себе отчёт в том, что делаю. Лишь одно оставалось чистой истиной: в тех руинах таится великое зло, и я должен чужими руками положить ему конец. Послать туда людей, хоть сотню, хоть две, чтобы вырвать с корнем ростки ползучего кошмара, накрывшего мои земли. Это мой долг как наследника и как дворянина. Я должен. Я всматривался в руины на фоне мрачного неба, и ум мой вдруг наполнялся какой-то пугающе сильной решимостью. Откуда такое стремление в человеке истерзанном и опустошённом? Наверное, алкоголь наконец начал действовать в полную силу, иссекая страх и тревогу на несколько благословенных часов.       Охваченный приливом сил, я влетел обратно в трактир. Где чёртов глашатай? Пока мне хватало мужества отправить туда ещё группу, я должен был это сделать, чёрт меня дери!       — Эй, парень! — я вцепился ногтями в плечо какого-то доходяги из немногочисленного крестьянского люда, задержавшегося здесь допоздна. — Собери людей! Всех, кто готов выступать! Получишь за это пригоршню золотых.       Потухший взгляд озарился огнём алчности. Если бы богатство радовало меня так же как его, так же, как меня когда-то. Крестьянин буквально вздрогнул всем телом в моей хватке:       –Да, господин! Сию минуту!       Он выбежал во тьму, даже не допив своё пойло. Конечно, я ни черта ему не дам. Чёртовы скряги из внешнего мира, заслышав о моей нужде у дилижанса, задрали цены до таких высот, что это непостижимо уму. Я выскребаю последние остатки из своих закромов, чтобы снарядить экспедицию как подобает, и не могу раскидываться золотом как попало. Но скудоумию простолюдина хватит и обещания от своего господина, а там можно привлечь самих наёмников. За свою плату они сделают что угодно. Нужно вернуться туда. Слишком многое поставлено на кон, слишком много ужасов пережито, чтобы останавливаться сейчас. Нужно найти ядро зла, сокрытое в витиеватых туннелях под поместьем, и уничтожить. Слишком много жизней было принесено в жертву, чтобы теперь бежать.       Перед глазами было шатко. Слегка покачивалась комната, едва ощутимо приглушая звуки. Хмель начинал брать верх, и вслед за разумом это начало ощущать тело. Я собирался дождаться новых смельчаков-добровольцев тут и послать их в дорогу. Снаряжение для экспедиции уже было готово заранее, лишь погрузить и отправить дилижансом до имения. Но тут дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену.       — Эй! — недовольно вскрикнул трактирщик, гневно глядя на вторженца.       Это был тот самый крестьянин, и выражение ужаса на его лице говорило о многом.       — Во… — он задохнулся на полуслове и шумно набрал воздух вновь. — Волки! Волки на подступах! — он бессильно рухнул на четвереньки от недостатка воздуха, продолжая вопить. — Бандиты! С волчьими знамёнами! Бандиты!       Вот и всё. Последний оплот безопасности этих проклятых, гиблых земель отныне тоже охватит порочная хватка вездесущего зла и разрухи. Ещё вчера я думал, что земля будто хочет, чтобы этот городок оставался тихим местом, островком безопасности на полях смерти. Эти мысли пришли ко мне из наблюдений, ведь ни одна из чудовищных тварей, обитавших по дороге к имению, не заглядывала сюда. До этой роковой ночи. Пусть лишь бандиты, но твари более опасной, чем одержимый алчностью и жестокостью человек, природа не сможет породить вовек. Мы обречены. Всё кончено.