Яд воздушно-капельным

      Запах сырой земли и гниения пропитал атмосферу. Влажный воздух тяжело оседает в груди, противно щекочет рецепторы, и Андрей который раз пытается убедить себя, что ком в горле стоит именно из-за витающих всюду частиц смердящей сырой травы. Хочется хорошенько прочистить желудок, хоть как-то попытаться избавиться от ощущения тяжести да удушения. Наверно, этот запах ощущается обыкновенными прохожими совершенно иначе. Для них он не отравлен парами горького яда скорби. В очередной раз лопата с глухим звуком входит в кучу земли, зачерпывает липкий ком и сбрасывает его на дно ямы. Нет, не совсем на дно. На дне – он.       Андрей старается не думать ни о чем, абстрагироваться, внимательно следит за инструментом гробовщика, считает каждый свой вдох, но тут же выдыхает, словно бы это может как-то спасти от аллегорической интоксикации. С каждой минутой сложнее и сложнее справиться с желанием зажмурить глаза, закрыть руками уши и трусливо сбежать с кладбища, а затем пропасть с радаров на неделю, а лучше на две, лишь бы не слышать больше раздирающих сердце надрывных рыданий и отчаянных молитв за упокой души, не видеть всех этих дешевых ужасных похоронных венков, не чувствовать запах печали и одиночества. Маркес сравнивал его с ароматом горького миндаля, однако Андрей не чувствовал, не мог приравнять амбре жженого ореха, навевающее теплые воспоминания об уютном доме, в котором прошло его, Андрея, детство, к холодному благовонию фимиама. Наверно, Кирилл бы не хотел, чтобы все было так… Кому хочется, чтобы близкие рыдали над твоим телом, которое по сути уже является обыкновенным гниющим куском плоти?..       Голова кружится так сильно, что Андрей чувствует, как тело растворяется в холодной атмосфере, теряя равновесие, тонет в ядовитой бездне. Перед глазами мелькают яркие черные пятна с вкраплениями капилляров красной, синей и желтой красок. Блики ли это предобморочного состояния, или же пелена слез мешает восприятию цветов внешнего мира?       - Посмотри, как расчувствовался. Хоть бы платочек с собой взял, всему учить тебя надо, Андрюша.       Он не поворачивается в сторону голоса, даже не понимая, что обращается подозрительно спокойный человек именно к нему.       - От тебя перегаром несет, ты сколько пил?!       Андрей вздрагивает от неожиданности, но тут же сильнее укутывается в свою куртку, создавая для человека позади иллюзию, будто ему просто холодно. И правда ведь холодно: от низкой осенней температуры, непривычной организму после летнего зноя, от унылой сырости, следствия ежедневных ливней, от пустоты, порожденной одиночеством. У свежей могилы уже никого, но в черепной коробке все еще отдаются эхом звуки плача.       - Боже правый, ты посмотри! – Силуэт быстро подходит к похоронным венкам и внимательно рассматривает рамку с фотографией, а Андрея прошибает осознание, проходит по каждому нерву, обволакивает собой грудную клетку и оседает на подкорке мозга. – Это ведь ужасная фотография. Как ты мог выбрать такую на мое прекрасное надгробие?       Андрей видит его. Видит его бледное, нет, мертвенно бледное лицо с серыми пятнами-синяками под глазами. Видит потемневшие вены, змеями оплетающие кисти. Видит глаза пустые-пустые - потухшие угли зрачков в обрамлении выгоревшей мозаики из голубого стекла.       - Тебя ведь нет здесь, да? – Слова застревают в глотке, а голос сипит, царапая ткани горла.       - Конечно, нет, - ухмыляясь, отвечает Кирилл. – Но ты бы хотел, чтобы я сейчас был тут.       Истерика, которую Андрей так тщательно пытался поглотить, нейтрализовать, подчинить, теперь в мгновение овладела им, накрыла гигантской волной отчаянно скрываемых эмоций. Жидкие кристаллы прозрачных слез кривыми ручьями стекали из глаз один за другим, один за другим, прочерчивая дорожки по впалым щекам и острому подбородку, оседая неприятной влагой на воротнике куртки. Симфония уныния – горький смех, переходящий в удушающий кашель. Андрей трет дрожащими ладонями лицо, оставляя грязные разводы.       - Почему?.. Зачем?.. А мне… мне, Флорин, как теперь жить?.. Для кого?..       Тихий судорожный шепот разбивает звенящее напряжение, повисшее в воздухе, оградившее собой мизерное пространство подле могилы от остального мира. Клетка. Клетка, в которой бьется, задыхаясь, свободолюбивая птица.       Андрей не чувствует прикосновения к себе, когда руки Кирилла обхватывают его со спины. Андрей видит на них глубокие рваные множественные темные порезы, он видит мертвых китов, что были равнодушно убиты вместе с обладателем этих татуировок, и спешит вырваться из несуществующего кольца.       - Не мог гордость свою поглубже засунуть?! Хоть раз бы подумал о ком-то, кроме себя! Нет, я Кирилл Лермонтов, никогда ни с кем не посоветуюсь, не обращусь за помощью, а как помру, так утяну за собой на дно и близких! К твоему сведению, Лермонтов стрелял в воздух!       Но вот ладони Кирилла оказываются на плечах, а Андрей пусть и не способен почувствовать, но точно знает, что Флорин сейчас стоит, закрыв глаза, позади, уткнувшись носом в желтую копну волос. Грубые слова вырвались из груди сами по себе, с ними разум покидала и вся накопившаяся злоба, будто растворяясь в иллюзорно ядовитой атмосфере.       - П-прости, я… я не то хотел сказать…       На смену жгучей ненависти приходит чувство собственной вины. Оно возникает внезапно, гложет изнутри, порождая новые и новые приступы слез. Два коротких последовательных вдоха, судорожный выдох. Яд поглощает тело совершенно, оседает пеплом в легких, просачивается в кровь, транспортируется по венам и артериям к каждому органу и, наконец, прожигает сердце. Андрею невероятно хочется прижаться к груди Кирилла, ощутить уютное тепло, исходящее от его тела, положить голову на плечо и, привычно уткнувшись носом в шею, позволить себе на минуту забыть о проблемах, о боли, о холоде, - обо всем, что выходит за пределы их силуэтов.       Андрей падает на подкосившихся ногах.       Яд владеет мозгом, яд владеет сердцем, яд владеет им, Андреем.       Андрей устал быть сильным, устал искать выход из несчастий, что затягивают в свои глубины, словно болотная трясина поглощает слабого животного, по роковой ошибке попавшего в ее омут.       А он не может, не мо-жет больше бороться, не может хвататься руками за сухие и сгнившие ветви, протянутые невидимой рукой. Они лишь создают веру в спасение, мираж светящейся вдалеке зеленой таблички с надписью «Выход».              Человек ведь сам по себе пустой сосуд, хрустальная ваза, что стоит на краю стола и имеет своей судьбой обязательно разбиться на мелкие осколки, что, ранее незамеченные, потом будут ранить других.       - Андрей…       Ах, глотнуть бы сейчас яду! Настоящей отравы, что убьет за секунды уже физическое тело, поставив шах и мат потенциальному шансу на будущее.       - Андрюша…       Нет, более никакой борьбы. Никаких пустых «Все будет хорошо», повторяемых самому себе в целях однажды поверить. К чертям слепую веру! К чертям!       - Не совершай глупостей без меня, прошу, Андрюша, дорогой…       Андрей не слышит и, вероятно, не услышит уже никогда.       Андрею больше не страшны объятия вязкой пучины.