Winterhot

Холодно в Торонто пиздецки. Именно так думает Мелани, выкуривая уже третью по счету сигарету за присест в распахнутое окно на кухне. Ветра нет и в помине, но температура воздуха настолько низкая, что роговица глаз покрывается льдом. Глубокие сугробы всюду, куда ни глянь; шага нельзя ступить, не зарывшись в снежную гору по самую шею; еще пара дней такой облачной погоды с перерывами на метель и снегопад — и им больше не будут нужны новые шторы до самой середины весны. Она затягивается еще раз и с неудовольствием думает о том, что это, возможно, последняя затяжка, перед тем как ей придется возвращаться в гостиную и продолжать ублажать гостей. Если ее не убьет рак легких — ее убьет Линдси. Не то чтобы у них полный дом нетрезвых дальних родственников и новых знакомых, которыми за пару лет на новом месте они успели обрасти даже слишком, но все же достаточно шумно. На улице еще даже не до конца стемнеть успело, а изо всех углов уже раздается нестройное «джингл беллз», перемежающееся с «блять, я снова забыл эту ебаную строчку». Романтика. Мел плюет на все приличия и закуривает четвертую от третьей, выбрасывая окурок прямо в окно. Она терпеть не может все эти псевдо-гостеприимные посиделки, включающие в себя домашнее имбирное печенье, ораву голосящих детей и горячий глинтвейн, в котором гвоздики пополам с корицей такое количество, что приступ астмы случается даже у патологически здоровых людей. Все такие, блять, приветливые, когда проливают вино на белый диван, а в супермаркете даже не здороваются. Велико дело. Обиднее всего то, что в доме Деб — там, в Питтсбурге — сейчас, наверное, вовсю гуляют настоящий праздник. Рождество, бога ради, еб вашу мать. Любимая семья, все в сборе, трескают какую-нибудь индейку и говорят обо всем и ни о чем сразу. Им с Линдси в этом году не повезло: снега намело столько, что закрыты все аэропорты, Гас приболел, машина сломалась. Остановите землю — остановка конечная. Мелани не стыдно себе признаться в том, что Канада ей не нравится. Да, здесь к людям нетрадиционной сексуальной ориентации относятся ничуть не менее уважительно, чем ко всем остальным, чего об Америке не скажешь, но это и все. Собачьи холода, новые места работы, новые знакомые — все новое, все чужое, что уже никогда не станет родным. Джастин, к слову, тоже на это жалуется. В Нью-Йорке холодно, в Нью-Йорке скучно, в Нью-Йорке все не так. Но Нью-Йорк, чтоб его, хотя бы в пределах одной страны с Питтсбургом находится. И в Нью-Йорке с ним — Брайан. Она кутается в вязаный свитер с длинными рукавами и, докурив, наконец закрывает окно. Температура в небольшой кухоньке, кажется, давно сравнялась с температурой на улице, в то время как за стеной располагается эдакий оазис, маленький филиал Африки, теплый, даже горячий, вот только — все равно чужой. Линдси улыбается приветливо — и как у нее только хватает сил настолько образцово себя вести? — но натянуто. Присутствующих заметно поредело. — Где тебя носило? — негромко возмущается она, когда румяная от мороза Мелани возвращается в гостиную. — Половина уже разошлась! — Туда им и дорога, — ничуть не смутившись, отвечает вторая. — Здесь и так уже дышать нечем. Линдс закатывает глаза, подхватывает со стола стопку грязных тарелок и несет их на кухню, промерзшую насквозь. Рождество. Приходится улыбаться до ломоты в челюстях, потому что, несмотря ни на что, хозяйки приема — они, а за окном все же не настолько холодно, чтобы вежливость вкупе с хорошими манерами помахали на прощание и благополучно окоченели. Становится еще скучнее. Некоторые украдкой зевают, Гас с Джинни-Ребеккой откровенно маются, отбросив машинки и куклы, и к девяти вечера в доме не остается никого, кроме самих хозяев. Дети даже не вспоминают о том, что праздник, а утром будут подарки… Пока не звонят в дверь. Линдси несется открывать, на ходу причитая о том, что склеротики Робинсоны снова что-то забыли, а выйдя на крыльцо, застывает, не в силах вымолвить ни слова. Мелани выглядывает из-за ее плеча и также лишается дара речи. Обе смотрят на темный силуэт, маленький среди бесконечной снежной равнины, облаченный — даже, скорее, обтянутый — в тонкий зеленый костюм, состоящий из лосин и шорт, весьма занятным способом облегающий все самые интересные и выпуклые места. У него волосы стоят дыбом, на голове красуются оленьи рога, а глаза скрыты за черной маской Гнева — очень выбивается из общего контекста. — С Рождеством! — он радостно всплескивает руками и подпрыгивает на месте. Кажется, даже слышно, как стучат его зубы. Мелани с Линдси переглядываются и одновременно восклицают: — Джастин?! — Рождественский эльф! — поправляет он и всплескивает руками еще раз. — Пришел вас поздравить! Праздник же! Надеюсь, не слишком опоздали? Просто Санта с подарками полез в дымоход и, видимо, застрял… — Джастин картинно повышает голос. — …своей толстой задницей в трубе! Возражений, к удивлению, не следует. «Эльф» взволнованно переминается с ноги на ногу и неуверенно озирается по сторонам. — Грязный Санта! — зовет он еще раз. — Хватит играть в эти игры, я уже замерз! Неужели ты действительно полез в дымоход? Это же была шутка! Пауза похожа на затишье перед бурей. Застывшие на пороге девушки по-прежнему стоят с открытыми от удивления ртами, в то время как Джастин начинает прыгать мелкими прыжками, чтобы не задубеть окончательно. Вдруг откуда ни возьмись — ночь чудес все-таки, время шока — выпрыгивает самый настоящий Санта Клаус: в костюме, в шапке, с бородой и огромным красным мешком. Выглядит он недовольным. И тут же отвешивает Солнышку подзатыльник. — Я все слышал, мелкий ты пиздюк. Эльф он… Олень ты! Где ты откопал эту уебищную маску? — В твоих вещах, между тем десятидюймовым дилдо и пустой пачкой презервативов. — И что бы она могла там делать? Линдси и Мелани переглядываются еще раз, на этот раз не веря не только глазам и ушам — всему спектру чувств в целом. — Брайан?! Санта деловито стряхивает со штанин налипший снег, личность свою не подтверждает, но осведомляется с достоинством: — Здесь проживают некие Гас Кинни-Питерсон-Маркус и Джинни-Ребекка Навотны-Питерсон-Маркус? У нас для них дело чрезвычайной важности. Джастин с готовностью кивает, а по-прежнему стоящие истуканами Мелани и Линдси медленно расступаются в разные стороны, чтобы пропустить замерзших друзей. Брайан по пути успевает десять раз изменить настрой: сначала он гипнотизирует очень аппетитный блондинистый зад, затем не удерживается и отвешивает по нему шлепок, а следом негодует, какого черта эльф его позорит таким нелепым видом. — Сколько тебе лет? — шипит Санта, на что Солнышко только смеется: — Все еще меньше, чем тебе. И снова получает шлепок. — За свое плохое поведение будешь расплачиваться позже. Натурой. Джастин хихикает, но пришедшая в себя Мел перехватывает его и оттаскивает в угол. — Это… Это так неожиданно… Мы думали, что вы в Нью-Йорке! — Я тоже так думал. И не спрашивай. — Что он курил? — не унимается девушка; ее пальцы крепкой хваткой сжимаются на тонком запястье, Джастин ойкает. — Не поверишь, но он трезв и чист. Кстати, этот маскарад был его идеей. Он аккуратно отрывает от себя до глубины души пораженную подругу и упархивает в гостиную, а Мелани, наверное, впервые в жизни понимает, насколько сильно Брайан любит своего сына. Сильно настолько, что бросил Нью-Йорк, оторвал от работы свое Солнышко и оторвался от него сам, чтобы приехать в пробирающий до костей Торонто ради встречи с ребенком. Все-таки Рождество — действительно пора чудес, думает Линдси; пора, в которую даже самые, казалось бы, бессердечные засранцы вспоминают о таких вечных вещах, как семья и любовь, и на время забывают о низменных плотских утехах. Тем временем под нарядной елкой уже вовсю творятся бесчинства. Брайан вмазывает сразу полстакана вискаря, «чтобы согреться», отвешивает Джастину еще пару шлепков, а затем начинает требовать от Гаса формальное стихотворение. Тот смущается и мило краснеет, забывая и путая строчки, сбивается и в итоге окончательно стушевывается, очаровательный и голубоглазый. Брайан умудряется упомянуть задницу даже здесь, но все равно остается доволен и дарит подарок; Джинни-Ребекка отмазывается с потрясающей легкостью, а потом все дружно возятся и каждый пытается дернуть Санту за бороду, а эльфа — за рога. Хозяйки вечера, выкроив время для уборки со стола, умиляются и подхихикивают, радуясь тому, что смертная скука внезапно обратилась настоящим праздником, наливают себе еще глинтвейна и милуются, совсем как молодожены. Однако семейная идиллия длится недолго — ровно до тех пор, пока в кухню не приходит Гас и не интересуется с немного жалостливыми интонациями в голосе: — Мамы, а почему Санта шлепнул рождественского эльфа по попе, сказал ему, что сейчас накажет, и они исчезли? Девушки многозначительно смотрят наверх, потом — друг на друга, а затем абсолютно синхронно закатывают глаза.