Вопреки алгоритмам

У Хинаты дрожат ладони, когда она впервые заходит на урок. Гаара опаздывает на полчаса и приходит только потому, что классный руководитель насильно заталкивает в класс. За окном цветет ликорис, и единственное, что их роднит — тщательно скрываемое чувство страха. … Коллектив её не любит — слишком тихая, слишком мягкая, слишком ватная. По школе гуляет десяток её детских фотографий, где она всего лишь некрасивая японская девочка. Кто-то из старших рассказывает об её учебе — годах презрения и гнобления. А потом ещё и всплывает старое и покрытое пылью детское прозвище, услышав которое она вздрагивает — колоссальная ошибка номер один. Гаара ходит на её уроки раз в неделю, прогуливая четыре из пяти. Приходя, просто молчит, игнорируя смешки одноклассников. Ему её жаль, и она это поощряет — колоссальная ошибка номер два. … — Вы не сдали контрольные. Ни один из вас, — Хината констатирует очевидные факты, лепит справедливо-отвратительные оценки и раздражает всё сильней. — Вы должны были сдать, — говорит она, а Гаара хмурится, поймав её усталый взгляд. Ему хочется сказать очень многое, но… она тут же опускает глаза… он не говорит ничего. … Коллектив его не любит. Он дерется примерно раз в неделю — сразу после её уроков, много курит, ходит в обносках и постоянно молчит. Дома его ждет вечно пьяный отец, призрак матери в ветхих вещах и равнодушно одичавшие брат и сестра. Ему уже давно плевать на любовь и ненависть и единственное, что он ищет в вещах, людях, мире вокруг — забвение. Она смотрит на него понимающе, никогда не спрашивает о прогулах, игнорируя строку с его именем в журнале, и иногда робко и осторожно предлагает помощь. Совсем не ту, что нужно. … — У вас большой потенциал в изучении предмета, — говорит Хината, когда директор загоняет его на отработки. — Мне плевать, — сухо отвечает он. В воздухе за окном кружатся первые снежинки, тускло светит фонарь и витает ненужная обоим предновогодняя атмосфера. Гааре хочется напиться, ей — спасти его от самого себя. — Вы уже решили кем хотите быть? Или, — она выдерживает его насмешливый взгляд, и впору её за это похвалить, — кем не хотите? Больше всего на свете он боится стать своим отцом — её это не касается. Больше всего на свете он хочет стать человеком — её это не касается. Больше всего на свете ему смешно от того, как она касается его вечно-холодных рук своими теплыми пальцами и как он нагло сжимает её ладонь в ответ. — Полярником, — что-то несёт он. … — Почему вы здесь? — он курит на подоконнике её кабинета перед началом следующих занятий. Хината равнодушно отмахивается от дыма, пожимая плечами: — Этого хотел мой отец. — Отстой, — не только она умеет констатировать ненужные факты, пряча взгляд за челкой. — Возможно. — Вам — двадцать. Сбегите отсюда куда-нибудь. — В моём случае получится только в никуда. Он роняет на неё презрительный взгляд, туша окурок об обои. Она тяжело выдыхает. … Обычно он хорошо дерется. Лучше, чем большинство, пусть и хуже, чем нужно, чтобы безболезненно выживать. Обычно он сильный, смелый и молчаливый — надежный, как несущая стена. Обычно — всегда — он слабое ничтожество перед отцом. … Её ругают с завидным постоянством. Она плачет после восьми вечера, когда в кабинете, а то и в целой школе остаются только он и она. Гаара уныло пинает портфель, незримым сторожем гуляя по пустынным коридорам. Ему скучно и одиноко, но… — Почему вы здесь? — Потому, что иначе вы не выберетесь. … Идя в школу, Хината надеялась, что научиться спасать тех, кому это нужно. Несла свой опыт боли, словно мешок с медикаментами и три месяца не могла понять, где ошиблась. Работая, она внезапно поняла, что желает спасти только одного, да и так — из эгоизма и благодарности. Желает, но не может. … — Бросьте курить. — Бросьте преподавать. … На Рождество он вваливается в её кабинет. Пьяный, как отец. Злой, как отец. Отрешенный от всего и в тоже время почти воющий от того, насколько всё отвратительно. Как отец. Долго рассказывает о совершенных ошибках, почти плачет, утыкаясь в худое, костлявое плечо, тянет её к себе, забывая о правилах и приличиях. — Ваш отец заслуживает того, чтобы сидеть в тюрьме, — говорит Хината устало. — А ваш? — Гаара мотает головой и отстраняется. — Ничего не было, Хьюга-сенсей. … Она тянет его за собой, как надеется, вверх. Как получается, просто тянет. А Гаара и сам не против к ней, за ней, до неё тянуться. — В Японии прекрасная система социальной опеки. — А у вас прекрасное умение ничего не понимать. Хината замазывает его синяки тональным кремом и потихоньку учится загонять в кабинет. Из неё никогда не выйдет учителя — ни с дегенеративным отношением всех и каждого в их школе к учебе. Ей бы найти академию, где все такие же сладкие, причесанные и мотивированные, как она — вот тогда может быть и выжила бы. Гаара учится, просто учится. Из него ученик выходит по умолчанию, а с учётом беспросветности окружения, контраст даже приятен. … — Хорошие результаты, — кивает она. Баллы за девяносто, гениальный мальчик гениален, и если бы не гребаная семья… — Вы увольняетесь, — сигаретный дым снова летит в лицо, но отмахиваться ни сил, ни желания. — Да, — Хината и себе не призналась, что сдалась, а ему уже донесли. Вычислил, узнал, лишь бы понял. — Я за вас рад. — Это будет после вашего выпуска, не о чем переживать. — А потом вы пойдете работать в мой университет? — Вы собираетесь? — Возможно… Он бы не пошёл, но она улыбается до сумасшедшего ярко, и становится трудно отступить. … Весна приходит удушливыми сладкими ароматами, проливным дождём и выпускными экзаменами. — Хьюга-сенсей нас плохо подготовила, — жалуется кто-то из класса. — Заткнись и открой учебник, — не поднимая глаз, рычит Гаара. — Не ной из-за того, в чем сам виноват. … — Как-то нелепо выпускать Сабакуно с такими баллами, — сплетничают в учительской. Хината медленно выдыхает: никто и не пытался иначе. Чему удивляться в этой гнилой системе? — Он — единственный, кто достоин своих баллов. … Учителя и ученики — вечный антагонизм и вечное недопонимание. Никто и никогда не осознает в полном масштабе чувства и проблемы другого. Школа рушит, ломает и перекручивает всех и каждого, как и любая другая вещь в этом мире. У неё — безразличие и шум на уроках, невозможность увлечь тех, кто этого сам не хочет, невозможность изменить восемьдесят процентов абсолютно токсичных семей, усталость от бумаг, контрольных, домашних заданий и всеобщей безответственности, где главное ответственное лицо — она. У неё — сломанная жизнь, бессонница, кофе, портящий здоровье, энергетики, портящие здоровье, стресс, портящий здоровье. Деспотичный отец, на которого уже плевать — так она вымоталась, презирающая сестра, которая сквозь призму опыта, слишком тупа, чтобы понять, преподавание. … Ученики и учителя — вечный симбиоз, паразитизм как у пиявок и рыб. Хрестоматийная, выверенная безысходность. — Я уйду из дома в день выпуска. Все равно, где жить. Ему исполнится восемнадцать, ей — двадцать два. Это то, с чем можно работать. — Вы могли бы жить у меня, — говорит Хината, отворачиваясь к окну. Школьный двор тонет в ночной тьме, безлюдное прекрасное пространство. — Разве это не против правил? — А разве правила хоть кому-то нужны? Меня лишат педагогической лицензии навечно. Звучит до одури заманчиво. — Хотите лишиться её сейчас? — Гаара нагло наклоняется к её губам, не сводя внимательного взгляда. И получает первую легкую затрещину — неплохой воспитательный прогресс. — Я целый год учу вас терпению, могли бы и впитать. … Учителя и ученики. Усталые, измученные взрослые, выросшие по документам. И потерянные, непонимающие что делать с жизнью дети. Им бы найти общий язык, объединиться в создании вечного мира, но вековая привычка слишком давит. — Дети не понимают мягкости, — говорит директор напоследок. — Пойдете работать в другую школу, сразу ставьте себя авторитетом. Нельзя быть добрым на этом поле боя. — Дети не понимают доброты, — хмурится Гаара. — Нас этому не слишком учили и мы не доросли до осознания всей этой помпезной важности. — Я тоже ничего не понимаю, — улыбается Хината, позволяя себе его поцеловать. Это обреченная любовь. Сверхсложная и сверхосуждаемая. И они не слишком уверены, что вообще существующая. Но в вечном мире противоборств, почему бы хоть раз не почувствовать себя целым.