Холод и мятые простыни

От Мори-сана пахнет всегда одинаково – запах сигарет, чуть виски и больницы. От сигарет Осаму тошнит, к виски привык, а больницы ненавидит с самого детства, но именно эти запахи словно впитались в его кожу – куда не ткнёшься носом – они повсюду. Но Дазай привык. Дазаю все равно. Дазай хочет лишь одного. Наконец почувствовать что-нибудь, кроме пустоты. Что-нибудь, кроме вечного холода и вкуса одиночества. Тошнит. И он чувствует – лишь тогда, на грани разрядки, когда тело пронзает холодный импульс и глаза застилает пелена накативших слёз. Когда горло болит от стонов и когда голова отказывается соображать. Когда сознание будто подёргивается дымкой и ничего не видно – глаза закатываются от удовольствия. Хорошо. Когда напряжённое тело наконец расслабляется и кто-то ложится рядом, приминая простыни. Мори-сан обнимает со спины и вздыхает – громко и в самое ухо. Холодные пальцы с чётко очерченными костяшками касаются груди Дазая и по коже пробегают мурашки. Руки шершавые, сухие. Осаму трется о них щекой – так, выученное движение, формальность, ничего более. Чтобы поставить на этом точку, показать – с ласками окончено, и соскользнуть на другую сторону футона. Последние движения сделаны, последние вздохи царапнули горло. Мори-сан не отпускает. Хватает как щенка за загривок, легко, но ощутимо. Подминает под себя. Пустота схлопывается под ребрами. Осаму не любит прикосновения. Не трогай. Холодно и мокро. Но после каждого раза пустота гложет все сильнее. Кажется, что все силы иссякли – исчезли подобно сну и недавнее удовольствие стало потускневшим воспоминанием с едким привкусом. Горечь хочется сплюнуть, выблевать, хоть чайной ложкой выскребать – она копится и сжимает горло, душит, лежит петлей поперек исцелованной шеи. Безысходность пульсирует в висках, бьётся в артериях агонией. Кожу хочется содрать с костей и кинуть в стиральную машину. Чужие губы искусать, изрезать, заставить исчезнуть. Заставить молить, заставить скривиться от боли. Нежность задыхается в закупоренной бутылке виски. Каждый раз Осаму приходит на порог чужой-не-чужой квартиры, вскрывает бутылку жаль, что не вены и ждет. Спасения. Хотя бы секундное. Выразимое только через оргазм и миллисекундное созерцание чужой красоты. Мори-сан красив, Осаму признает – но тот тащит за собой в квартиру запах крови и усталость, впитавшиеся в саму кожу. Осаму и сам такой, с усталостью от жизни в уголках губ. А дальше все по накатанной. Тот же сценарий, те же движения. Предсказуемо. Привычно. Дальше – Мори-сан, запах медикаментов и наконец чувство свободы от мыслей, от себя. Дальше – холодные простыни, лунный свет сквозь занавески и холодные пальцы на коже. Дальше – ненужные прикосновения и поцелуи. Сухие и тоже холодные. Холод – дальний родственник смерти. Скальпель в ящике стола Мори-сана тоже холодный. И соблазнительно острый. Но это потом. Сейчас – Мори-сан целует плечи, Осаму же пытается не заснуть и рассуждает сквозь дрёму – сможет ли прийти завтра. Потому что если долго не будет свободы от вечных спутников – будет петля. Или таблетки. Или лезвие. Смотря что придётся по настроению. По настроению – потому что обычно умереть не получается. Или Смерть не хочет, или судьба благоволит, или... А пошло все к чёрту. Скальпель острый – настолько, что Дазай даже и не представлял. Тонкое лезвие и тонкая кожа – резким движением вдоль вены и затем играючи пла-а-авно. Дазай прикрывает глаза с улыбкой – сейчас его никто не спасет. После очередного раза Мори-сан спит, как убитый. Мори-сан больше не помогает прогнать тоску. После Мори-сана стало только хуже и даже удовольствие оказалось мимолётным. Как осенний сон – оставляя после себя что-то промозглое и растерянное, странное послевкусие, но было приятно. Но сейчас в ванне тихо и... снова холодно. Да что ж такое. Резким движением – кровь брызгами. Усталость и пустота бликами плещутся в красных каплях.