Сестра

      Софья Морозова для Зои была самым страшным кошмаром. Сестра-близнец Дарклинга была красивой женщиной, с короткими тёмными волосами и глазами, походящими на горящие угли, она была чем-то… Гораздо более пугающим, чем самопровозглашённый отец гришей. Они были самыми странными близнецами, которых Зоя вообще когда-либо видела: стояли слишком близко, касались друг друга то пальцами, то локтями. Софья носила его цвет — беспроглядно-чёрный, расстегивала верхние пуговицы шёлковых кафтанов и забрасывала ноги в армейский ботинках на стол, сбрасывая с него важные военные макеты. Дарклинг никак не реагировал, даже когда она нагло закуривала прямо во время совета, а он, ей-богу, ненавидел курящих людей, но почему-то терпел, когда сестра склонялась над ним — куда ближе, чем пристало сёстрам — и выдыхала дым изо рта ему в лицо. Он ловил её губы своими и целовал, иногда даже забывая о свидетелях.       Забывая о Зое.       Зоя не привыкла быть на втором плане. Ей всегда следовало быть лучшей, быть выше остальных — стоять на ступень ближе к Дарклингу, чем все остальные, но воевать с Софьей Морозовой она откровенно не хотела. Всё-таки у них были разные весовые категории. Секс с Дарклингом был для Зои чем-то вроде работы. Обыденно, быстро, без чувств и ради сброса накопившегося напряжения, пускай горячо, жарко и даже… Профессионально, настолько, что можно потеряться во времени и пространстве лишь из-за поцелуя, что уж тут говорить о тех ласках, которыми он её одаривал — лениво и изредка, но Зое хватало. Это было как прыгнуть выше своей головы. Прыгнуть выше голов всех гришей, перешагнуть их восхищение тёмным святым и приложиться пылающими от зноя губами к его коже — не как к богу, но как к мужчине.       Зоя, конечно, никогда не забывала, кто Дарклинг на самом деле, но иногда… Иногда так хотелось послать всё к чёрту и сцепиться с его вездесущей сестрицей прямо здесь и сейчас, несмотря на её корону — воображаемую, конечно. Зоя даже думала мстительно, что короновал бы он, конечно, не Софью. Корона в любом случае достанется Алине, но…       … но в чьих покоях Дарклинг будет проводить ночи?       Вся Равка знала ответ. Самое обидное, что Зоя знала ответ, когда стояла в идеально чистой и выглаженной одежде, с идеально прямой спиной и с идеально выполненным заданием, пока Софья возлежала на диване, забросив длинные белые ноги на подлокотник и заложив руки за голову. Длинные сумрачные тени ползли по ней, будто тонкопалые суетливые пауки, забирались под расстегнутый кафтан, оглаживали бока, обвивались вокруг шеи и обнимали — до того нежно, что у Зои сердце щемило.       Воевать с Софьей Морозовой было опасно, и Зоя попробовала всего один раз. Шепнула, склонившись над ухом почти-царицы, что в отсутствии брата облюбовала его костяной трон, его империю, взращенную на молоке и крови:       — Подстилка Дарклинга.       Софья взглянула на неё из-за распущенных прядей волос, занавесивших её бледное надменное лицо. Её глаза напоминали бритвы, такими острыми они были.       — Что, бесишься, что не тебе выпала доля сосать хозяйский член?       Близнец Дарклинга. Сливалась с ним в одно целое, его извечная возлюбленная тень, обнимала его со спины и укладывала голову на плечо, когда прочие боялись поднять взгляд. Целовала его до умопомрачения, льнула, будто течная кошка, никогда не слушая ни сплетен прислуги, ни домыслов, которые затихали, стоило ей — повенчанной тенями и смертью — лишь появиться в комнате. Все склоняли голову — даже если не королева, то определенно любимица.       Зоя тоже была его любимицей, но в куда меньшей мере. Это-то и бесило. Правила власти чётко распределили их с Софьей разницу во дворце, хотя сама Зоя было совсем не согласна. Правила? Да плевать ей было на эти дурацкие правила!       И когда она стаскивала Софью за волосы с трона, и когда та ей рёбра ломала армейскими ботинками — долго и методично. И когда сращивала обратно. И когда они целовались, как одурелые, сдирая с друг друга одежду, кусаясь и царапаясь. Когда не оставляли друг на друге живого места — женщины Дарклинга, любимицы Дарклинга…       Дарклинга между ними тогда не было. Он искал Алину, пока они искали в друг друге то, что не могли найти в нем. Искали — и находили.       Равка — молоко и кровь, плоть от плоти Дарклинга и Софьи Морозовой, которую церковь окрестила её нехристью, нечистой. Окропила её портрет святою водою, будто старалась пятна крови с холста отмыть, а потом устроила масштабный молебн за упокой её грешной души. Софья смотрела на это сквозь пальцы: во всех городах Равки её чествовали как ведьму теней, а бредни церковников давно никого не интересовали. Не всем же быть святым, как Алине. Кто-то должен становиться жуткой легендой, чтобы страшить народ одним лишь своим появлением на публике.       Софья ей было до последнего, до самого исподнего, болезненно-откровенного — выточена из стали, закалена огнём, окроплена водой и засыпана землёй. Они с Дарклингом ковали себя сами, после — сковали целый мир. И Зою в том числе.       Зоя, конечно, завидовала. Ни она, ни Алина не могли даже мечтать о такой близости к Дарклингу, какая была у него с сестрой. Даже если это было неправильно. Тем более, что это было неправильно. Но целовалась Софья отменно — так, что перед ней на коленях хотелось провести вечность.